Морской разбойник и торговцы неграми - Сю Эжен. Страница 24

Допрос начался.

Лейтенант. Кто ты такой? Как тебя зовут?

Брюлар. Граф Артур де Бурмон, знатный французский вельможа!

Лейтенант. Врешь, мошенник! Ты Брюлар, атаман морских разбойников! Вот твой бывший матрос Сухой, которого ты, злодей, бросил в море!..

Брюлар. А! видно вы уже все знаете! Ну, делать нечего, это точно я!.. капитан судна «Гиена».

Лейтенант. А! Признался злодей!.. Но знаешь ли, что это тот самый корабль, который ты едва не потопил своим дьявольским взрывом?

Брюлар (с радостью). А, так вам-то достался мой гостинец... Славно! ха! ха!..

Лейтенант. Что ты тут еще расхохотался, чудовище! Матрос! поддай-ка ему сзади! Вот так! еще! хорошенько его!..

Брюлар. Помилуйте!.. Я вижу, что дело мое кончено. (глухим голосом) Меня повесят?

Лейтенант. Разумеется, что повесят, подлый разбойник!.. Итак, ты признаешься?

Брюлар. Во всем признаюсь!..

Лейтенант. Каким образом очутился ты посреди моря один в этой лодочке?

Брюлар. Я надоел моим молодцам. Они взбунтовались по совету помощника моего Кривого, связали и бросили в челнок, дав мне два сухаря и кружку пресной воды...

Лейтенант. Ты ничего не имеешь более сказать нам?

Брюлар. Ничего, господа.

Лейтенант. Ну, так приготовь душу свою к смерти и покайся; через два часа ты будешь повешен. Караульные! отведите его под палубу, закуйте ему руки и ноги в кандалы и не отходите от него ни на шаг... кстати, что это за ларчик у этого злодея... какая-нибудь кража? Что там такое, посмотрим... (открывает ларчик) скляночка!.. Доктор! Что это такое?

Доктор. Опиум!.. Опиум!..

Лейтенант. Уж не хочет ли он отравиться этим?

Доктор. Нет, для отравы этого мало, он только заснет.

Брюлар. Господа! сделайте мне последнюю милость! прошу вас! отдайте мне эту скляночку!..

Лейтенант. Капитан! прикажете?

Капитан, (кивает головой в знак согласия).

Лейтенант (бросая Брюлару склянку). На, собака, возьми! Тащите его вон отсюда и приготовьте петлю на большой мачте...

Брюлара утащили под палубу. Он тотчас же выпил свой опиум и повалился без памяти на мокрый и грязный пол. Под влиянием опиума он мечтал.

Между тем комиссар прочитал вопросы и ответы, составил журнал и определение, капитан и офицеры подписали его и разошлись.

Ему снилось, что он сидел в великолепной комнате подле прелестной девицы, своей любовницы, и обнимал ее.

— Будешь ли ты любить меня всегда, Артур? — говорила она ему. — Ах! если ты меня обманешь!.. Постой, я удавлю тебя!

И, прижав голову Артура к своей груди, которая высоко вздымалась, она обвивала шею молодого человека длинными косами своих черных волос и сжимала их с улыбкой...

— О! — говорил он, целуя ее обнаженные полные плечи. — Милочка! ты задушишь меня!.. Ты крепко сжала мне шею!.. Но что ты делаешь!.. Ах!.. Я умираю!.. Ангел мой!.. Прости!..

И в эту минуту точно вешали Брюлара на мачте корабля «Британии», и петля затягивала ему шею. Но он, упоенный опиумом, ничего не видел и не слышал. Одним словом, он умер в упоении радостного восторга, выражение которого было даже заметно на лице его. Потом тело разбойника бросили в море.

Господин Вилль благополучно достиг Англии на корабле «Британия». Но не мог долго оставаться в Лондоне по причине своего бедного состояния, а принужден был отправиться жить во Францию вместе с Атар-Гюлем, ибо там содержание дешевле.

— Наконец!.. — сказал сам себе Атар-Гюль, — я достиг полного моего мщения!.. О! как ужасно и продолжительно мое мщение!.. Я мог бы разом убить его! Но нет, я не хочу этого! Я буду томить его медленными муками! Смерть была бы благодеянием в сравнении с той жизнью, которую я ему приготовил.

ГЛАВА XI

Улица Тир-Шап в Париже

Представьте себе, любезные читатели, один из тех закоптелых и старинных домов отдаленных кварталов города Парижа, коими застроена узкая и грязная улица Тир-Шап... дом в девять этажей, мрачного цвета, с узкими окнами, крутой и темной лестницей, настоящим лабиринтом, по которому можно пробраться не иначе, как держась за протянутую длинную, толстую веревку, засаленную и лоснящуюся от ветхости, — дом, населенный мелкими промышленниками и поденщиками, бегающими вверх и вниз, взад и вперед, гнездящимися и размножающимися в этих клетках, помещенных одна над другой, как пчелы в улье.

Ось, вокруг которой вертятся все эти трудовые и рабочие существа, есть старая беззубая сердитая и болтливая дворница, одна из тех парижских старух, которых так удивительно изобразил Генрих Монье.

Была ночь. Пожилой мужчина, одетый в черный фрак, спускался осторожно по высоким ступеням лестницы, крепко схватившись за веревку, служившую вместо перил.

Дворница, услышав шум, необыкновенный в это время, когда все спало в доме, вдруг отворила дверь своей конуры, сначала просунула свою старую руку, вооруженную вонючей сальной свечей, а потом уже и свое сердитое и морщинистое лицо и спросила:

— Кто там сходит вниз?.. Теперь так поздно!

— Это я!.. я! Доктор!.. — отвечал хриплый голос.

Тут дворница переменила свой суровый и сердитый голос на некоторый род ласкового ворчания.

— Ах! Боже мой, это вы, господин доктор! Но вы бы кликнули меня, чтобы посветить вам. Ну что, как чувствует себя старый немой? Как долго страдает этот бедный больной!.. Ну что, будет ли он жив? — спросила она у доктора, загораживая ему дорогу, как будто для того, чтобы силой принудить его дать ей ответ.

— Больной чувствует себя кое-как, все по-прежнему, госпожа Буньоль.

— Однако же, негр его, господин Таргю, предобрейший человек и ухаживает за ним, как за отцом.

— Правда, что это чрезвычайно верный слуга... Он не покидает его ни на минуту.

— Я, право, не понимаю, что за охота этому доброму негру оставаться при этом больном и убогом старике, который не платит ему ни гроша, ибо не хозяин кормит и содержит слугу, а слуга — хозяина. Право, это чудо!..

— Это точно добродетельный слуга, госпожа Буньоль, и такой пример, которому, к несчастью, очень редко следуют прочие, но прощайте! Желаю вам доброй ночи... — Сказав эти слова, доктор скрылся.

Но любопытная дворница не ограничилась этим, она взошла на седьмой этаж и позвонила в колокольчик у одной двери.

В ту же минуту дверь отворилась, из нее высунулась курчавая голова арапа, покрытая красной фуражкой.

Это был Атар-Гюль.

— Что вам угодно, сударыня? — спросил он ее сурово.

— Господин Таргю, — отвечала Буньоль, жеманясь. — Я желала бы узнать о здоровье вашего доброго господина.

— Господин мой страдает, очень страдает, — сказал честный слуга со вздохом, растерзавшим сердце дворницы. — Все по-прежнему.

— Что делать господину Таргю! Нужно же как-нибудь утешиться. Во-первых, всем жильцам здесь известно, что вы содержите своего господина. И господин Мер, приходивший вчера для освидетельствования этого неимущего и оказания ему пособии, сказал мне, что он уведомит правительство о вашем похвальном поведении, и что рано или поздно добродетель получит награду...

— Благодарю вас! — сказал Атар-Гюль, захлопнув дверь перед самым носом дворницы, которая, ворча, спустилась вниз.

Когда Атар-Гюль заперся, то осмотрелся старательно кругом в сенях и долго прислушивался, прежде чем войти в другую комнату, побольше первой.

В этой прихожей находились два старых пустых чемодана, стул и рогожа, на которой он спал.

Он отворил потихоньку дверь в другую комнату и вошел.

Внутренность этой комнаты представляла самую полную картину нищеты, но однако же нет грязной и отвратительной нищеты, ибо небольшое число мебели, находившейся в ней, было чисто и опрятно; пол вымыт и подметен, стекла в окнах блестели; притом там же стояли два плетеных стула, а на окошке горшок с настурциями, пунцовые цветы которых, перемешанные с зелеными листьями, вились по растянутым шнурам.