Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике - Акунин Борис. Страница 14

Маленький Херувим:

I think they do. Wait… [41](Начинает петь).

Бенбоу:

Naw! You wait. (Зычно запевает, притоптывая в такт).

Большая Бетси (подхватывает басом):

Маленький Херувим (звонко):

Англичане поют куплет еще раз.

Петр, тоже топая, подхватывает, но поет свое.

Петр:

Обе парочки поют. Песни, английская и русская, сливаются в одну.

Под эту какофонию закрывается занавес.

Комментарий

Как видите, сочинение получилось незатейливое. Поскольку пьеса коротенькая, все персонажи в ней одномерны, и каждый сразу попадает в хорошо знакомое читателю/зрителю клише. Вот скупой Панталоне, вот Грубый Моряк, вот Субретка и так далее. Соответственно своей маске они и разговаривают.

Необычный ход только один: как только появляется русский царь, «дубляж» отключается. Остальные действующие лица начинают говорить по-английски.

Зачем это мне понадобилось?

Чтобы развить тему «русский в Англии». В данном случае это Петр, со всех сторон окруженный диковинными явлениями и непонятными словесами. Мне нужно, чтобы читатель перефокусировался с адмирала на царя. Чтобы в голове включился мем «#Я/Мы Петр». Начав разговаривать на своей тарабарщине, туземцы сразу психологически отдаляются от читателя. То есть прямая речь опять-таки используется для достижения нужного автору эффекта.

Триггером для выбора сюжета у меня стало мелькнувшее в материале имя Джона Бенбоу. Встречался ли адмирал на самом деле с Петром, я не знаю. Кажется, нет. Но это неважно. Важно, что все читали «Остров сокровищ», и Бенбоу для нас почти родственник. А для тех, кто не сразу вспомнил про таверну «Адмирал Бенбоу», где начинаются события любимого романа, в конце звучит песня, которую уж точно все знают.

Еще один «мостик» в другое произведение, уже мое собственное, – имя «Летиция», которое я очень люблю. Мне слышится в нем нечто летящее. (Если помните, в первом рассказе тоже мелькнула Летиция). У меня есть целый роман, героиню которого зовут Летиция, и она, подобно адмиралу, плавает по морям.

В общем, йо-хо-хо и бутылка рома.

Урок третий

Перевоплощение

Whitehall, looking towards Holbein Gateway circa 1753 from a view by Maurer. From “Old & New London” by Walter Thornbury and Edward Walford. Published in parts by Cassell & Co, London, from 1873–1888. iStock.com.

Про полифонию

Джон Донн сказал: «Никто не остров, замкнутый в себе». И был неправ. В экзистенциальном смысле каждый из нас еще изолированней, чем остров. К острову по крайней мере можно подплыть и увидеть, что на нем происходит. О том, что происходит в другом человеке, можно только с большей или меньшей степенью вероятности догадываться.

Каждый из нас подобен не острову, а субмарине, которая плывет себе под водой, закованная в водонепроницаемую оболочку. Основная жизнь экипажа разворачивается внутри. На окружающий мир он смотрит через иллюминаторы. За ними плавают акулы, мурены и осьминоги. Оптика перископа несовершенна, угол его обзора ограничен. Одним словом, это замкнутое, клаустрофобичное существование, даже если две подлодки плывут куда-то параллельным курсом.

Описывая персонажей, автор должен легко перемещаться из одной «субмарины» в другую, в каждой из них чувствовать себя как дома и создавать такое же ощущение у читателей.

Переключение фокуса создает полифонию. Текст начинает говорить разными голосами. Даже если это произведение с одним главным героем, от лица которого ведется повествование, все остальные персонажи, появляясь в поле зрения, должны быть не пучеглазыми глубоководными тварями, а живыми людьми. Вы как автор обязаны досконально понимать внутреннюю логику их поведения.

Большой роман – это целый хор, и ни одна его партия не должна фальшивить. Достаточно, чтобы какой-нибудь десятый тенор пустил петуха, и публика в зале засвистит, а то и начнет расходиться.

Поскольку у нас произведение коротенькое, мы ограничимся дуэтом – двумя персонажами, которые вроде бы общаются между собой и вроде бы даже вполне понимают друг друга, но у каждого своя мотивация, собственное видение жизни, иная правда – и не совсем верное, а то и совсем неверное представление о партнере. В общем, всё как в жизни.

На предыдущем занятии мы учились создавать портреты героев при помощи прямой речи. Теперь поработаем с авторской. Главное содержание происходящего должно быть не в диалоге, а во внутреннем монологе каждого. Мы поупражнялись в том, как персонажи говорят, теперь поупражняемся в описании того, как они думают и что чувствуют.

Учтите только вот что. Описывая внутренний мир человека, автор перевоплощается в него, но при этом не перестает быть собой. Совершенно необязательно скрывать ваше отношение к персонажу. Вы можете его любить, ненавидеть, потешаться над ним, сочувствовать – что угодно. А можете оставаться невидимым, как бы отсутствующим.

Бесстрастно к своим героям обычно относится Чехов. Описания у него как правило безоценочны и ограничиваются констатацией внешних фактов: сколько человеку лет, как он выглядит, каково его социальное положение. Авторское отношение проскальзывает редко, в мелочах. «Это была женщина высокая, с темными бровями, прямая, важная, солидная и, как она сама себя называла, мыслящая», – говорится о даме, которая Чехову несимпатична, но чувствуется это лишь по неприязненному эпитету «важная». Даже проникая в мысли персонажа, писатель остается доктором – судьей не становится, предоставляет это читателю. Противоположная метода у страстного Федора Михайловича, который никогда не скрывает, нравится ему герой или нет. «Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией», – аттестует он вошедшего, и читателю сразу понятно: приперлась какая-то сволочь.

Тут всё зависит от устанавливаемых отношений между автором и читателем. Подводите вы его к песочнице и говорите: «Гляди, какая хорошая девочка, ну-ка подружись с ней, а этот мальчик бяка, ну его», или же относитесь к читателю как к большому – пусть сам решает. Обе техники продуктивны.

Историческая фигура, которую я вам представлю, граф Семен Романович Воронцов (1744–1832), подходит и для насмешливого, и для уважительного к себе отношения. Хотя, учитывая сдержанность манер его сиятельства, полагаю, что больше всего ему понравилась бы дистанцированная вежливость.