Обманщики - Драгунский Денис Викторович. Страница 10

Как тогда положено было, танцы чередовались – два раза шейк, один раз что-то медленное, чтобы поговорить и пообниматься. Вот мы с ней танцуем медленный танец. Она мне головку на плечо положила, я ее одной рукой за талию обнимаю, другой рукой по спинке глажу, все так хорошо и приятно, и мы уже договорились, что после танцев пойдем гулять на реку, и вдруг она шепотом спрашивает: «Валя! А тебе сколько лет?»

Я говорю как есть:

– Сорок.

– Правда, что ли?

– Честно. Я сорок второго года. Вот и считай.

Она вдруг остановилась и отбросила мои руки.

– Что такое? – спросил я.

– Что я, проститутка, что ли? – Она хмыкнула и шагнула в сторону.

Я схватил ее за рукав:

– Погоди! В чем дело?

– Мне двадцать лет! – сказала она. – Ты понял? Двадцать! Что я, проститутка, с сорокалетним козлом ходить?

И убежала. Я даже не успел ей вслед крикнуть: «Сама дура! Сама коза!»

Стою, глазами хлопаю. Меня, сорокалетнего мужчину, оскорбили только за то, что мне сорок лет, и ни за что больше! Я понял, что чувствуют евреи или негры! Страшное, гадкое, унизительное чувство. Тем более что я эту Нину не уламывал. Не тащил силком танцевать, не тискал, не лапал, не поил сладеньким вином, не сулил подарков или, боже упаси, денег. Не дышал на нее гнилыми зубами. Не вонял пропотевшим пиджаком. Нет! Я ей вдруг стал отвратителен просто по факту своего возраста. Именно по открывшемуся ей факту, – Валентин Петрович поднял палец, – а не по внешнему виду. Потому что я был спортивный, аккуратный, даже модный. Бодр, свеж, чисто выбрит. И уж конечно, насчет этого дела был не хуже любого ее ровесника, точно говорю. Но до этого дела мы, как ты уже понял, не добрались.

– Но ведь это же на самом деле чушь! – сказал я.

– Допустим. Но важно не то, как я это понимаю сейчас, – строго ответил Валентин Петрович. – Важно, как я это чувствовал тогда. А тогда, в июле 1982 года, я был унижен и оскорблен и ничего не ответил.

– А что, что именно тебя так оскорбило? – спросил я. – Хорошо, какая-то дурочка не захотела иметь дело с сорокалетним, миль пардон, козлом. Это ее проблемы.

– Что меня оскорбило? – вздохнул он. – Хороший вопрос, кстати. Наверное, страх надвинувшейся старости. Страх смерти, в конце концов! И вот в эти страхи она меня ткнула носом. Мне было ужасно. Я не вру.

Он поднялся с кресла, прошелся по комнате, встал передо мной.

– В общем, прошло двадцать лет. Был 2002 год, и тоже, как ни странно, июль. Или начало августа. Суббота. Время семь вечера, еще светло. Я встал с дивана, на котором валялся и размышлял, принял душ и стал одеваться. Надел мягко-белого цвета сорочку, легкий синий костюм «Бриони», тончайшие мокасины. Полюбовался собой в зеркало. Да, мне было ровно шестьдесят лет, но я выглядел просто превосходно. Стройный, коротко стриженный, почти без седины. Я бросил в сумку несессер, фотоаппарат, бумажник, пару нижнего белья, еще одну сорочку в нераспечатанной упаковке, позвонил подруге – она была во Франции, сказал, что на уик-энд могу оказаться в местах, где нет мобильной связи. Взял ключи, сел в свой джип и поехал.

– Куда?

– В маленький русский город Р.

– Найти эту Нину и сказать ей: «Сама дура! Сама коза!»? – засмеялся я.

– Вот именно, – абсолютно серьезно ответил он.

– Доехал я быстро, буквально за три часа. Нашел эту самую гостиницу. От нее осталось только название, а так-то ее здорово отремонтировали. Перестроили. Евроремонт, евростиль, евро-что-ты-только-хочешь. Захожу, спрашиваю хороший номер…

– Ты что, серьезно надеялся ее найти?

– Если я на что-то серьезно надеюсь, оно всегда сбывается, – сказал Валентин Петрович. – Тебе тоже советую. Надейся не так, хала-бала, может – будет, может – нет, а желай всей душой, и все получишь! Да. Расплачиваюсь за номер и тихонько спрашиваю девушку за стойкой: «Простите, странный такой вопрос. Давным-давно здесь работала Нина, если не ошибаюсь, Емельянова. Она и жила тут рядом. Вдруг вспомните? Соседи, то да сё… Вдруг?» А девушка мне тихо так говорит: «Нина Васильевна? Да вот же она!»

Поворачиваюсь влево – там сбоку, на другом конце стойки, с пачкой бумаг и большим калькулятором, сидит эта самая Нина. Лицом – точно она.

– Сказка! – Я развел руками.

– Жизнь! – Валентин Петрович щелкнул пальцами. – Она еще интереснее… Я пошел, из машины взял букет и большую коробку конфет, подхожу к ней, что-то несу типа «наша фирма, три года назад, отличное обслуживание, я тут случайно оказался, позвольте в знак приятности…» Она вся покраснела от удовольствия. Выходит из-за стойки. Я ей ручку целую, букет вручаю и на нее смотрю. Батюшки светы. Была стройная, чуть плотненькая девочка, стала раздавшаяся, даже разъевшаяся тетка. Щеки переходят в плечи, спускаются на грудь. Пузище торчит из-под форменного жакета. Ноги бутылками. Нет, ребята. Смерть лучше старости. На могильном памятнике нарисуют красивый портрет. А тут… – он махнул рукой.

– А тут я ей говорю, – продолжал Валентин Петрович, – что-то вроде «вот бы нам с вами сняться на память». Достаю из портфеля фотоаппарат, зову девочку-администраторшу. Стоим мы, значит, с Ниной Васильевной в обнимочку посреди холла и во весь рост отражаемся в зеркале. Девочка щелкнула нас и ушла.

Я крепко сжал Нинино плечо и шепчу:

– Посмотри в зеркало. Не узнаешь меня?

– Нет, – говорит, – извините.

– Нина, – говорю я. – Насчет фирмы это брехня. Мы с тобой раньше виделись. Ровно двадцать лет назад. Помнишь?

– Нет, – отвечает. – Хотя я здесь уже двадцать два года работаю. Что да, то да.

– Нина! – говорю. – Соберись, напряги память! Двадцать лет назад. Вот такой же июль. Мы танцуем. Обнимаемся. И ты спрашиваешь, сколько мне лет. Я говорю, что сорок. А ты отвечаешь, что тебе всего двадцать и со старым козлом дальше танцевать не хочешь… Помнишь?

– Неважно, – хмурится она.

– Ага! – чуть не кричу я. – Значит, помнишь.

– Ну допустим, – кивает она вполне спокойно. – И что?

– А теперь посмотрись в зеркало, Нина! – говорю я. – Тебе сорок. Всего сорок! Мне шестьдесят. Целых шестьдесят! Посмотри внимательно. Полюбуйся. Сравни. И скажи, кто из нас лучше выглядит?

– Ну и что?

– Да ничего! – говорю. – Просто так!

– Ладно, понятно, – и идет к своим бумагам. – Извини, много работы. Время почти одиннадцать, а тут еще считать черт-те сколько.

– Где у вас тут можно поужинать? – спрашиваю.

– Леночка, – говорит она той девочке. – Покажи, где «Бочонок».

– Поужинал я в этом «Бочонке», – рассказывал Валентин Петрович дальше, – едва отбился от местных проституток и к половине первого вошел, наконец, к себе в номер. Хороший номер, кстати. Душ и спать. Лежу и думаю: «Интересно, она что-то поняла? Почувствовала?»

– А что она должна была понять? – спросил я.

– Что зря меня обидела двадцать лет назад. А главное, чтоб ей стало хоть чуточку больно, глядя в зеркало на себя рядом со мной. Больно, обидно и унизительно.

– Одно дело – уколоть, припомнить обиду, – рассудительно сказал я. – Это понятно. Но унижать-то зачем?

– А она меня зачем унизила? Тогда, двадцать лет назад?

– Действуешь по заветам тети Веры? – засмеялся я. – Чтоб эта Ниночка почувствовала то, что чувствовал ты?

– Да! – едва не крикнул Валентин Петрович.

– Странно, – сказал я. – Между «тогда» и «сейчас» огромная разница.

– Иначе не лечится. И не прощается! – Валентин Петрович хлопнул ладонью по столу в знак непреклонности своих убеждений.

– Долго ли, коротко, – рассказывал он, – в этих мстительных мыслях я потихоньку заснул.

И вдруг проснулся от того, что кто-то вошел в мой номер.

Я открыл глаза. Женская фигура показалась на фоне приоткрытой двери. Наверное, у нее была служебная карточка-ключ. Я протянул руку, нашарил и нажал клавишу лампы, которая стояла на тумбочке около кровати, но она загорелась всего на полсекунды, потому что раздался щелчок – и свет погас. Очевидно, женщина вытащила мою карту из кассеты у входа и вырубила весь свет, и я не успел ее рассмотреть.