Обманщики - Драгунский Денис Викторович. Страница 2

– Начнем работать прямо завтра в девять ноль-ноль. У меня президиум в половине второго, так что успеем что-то набросать. Наташа, спасибо за ужин. Принесёте нам завтрак прямо ко мне в кабинет.

Встал, помахал рукой Калерии Павловне и вышел.

Стасик подумал, что это какое-то невероятное везение, что его журналистская карьера уже сделана – но была крошечная даже не обида, а изумление: как, однако, Дмитрий Леонидович им распорядился, быстро и беспрекословно. А он тут же на все готов. Но как иначе? Идиотом надо быть, и невежей вдобавок. Тем более он ведь сам предложил, то есть попросил, а академик согласился диктовать ему свою биографию! Так что нечего дурака валять.

Горничная принесла чай и тарелку пирожных. Они остались с Калерией Павловной вдвоем.

Была уже половина десятого. Стасик встал и сказал, что ему пора бежать. Ведь завтра с утра надо будет опять приезжать, а это довольно далеко от дома. То есть от квартиры, где он живет у дяди.

– Господи! – всплеснула руками Калерия Павловна. – Ночуйте у нас! Дмитрий Леонидович именно это имел в виду. Ведь Эккерман жил в доме Гёте…

Стасик сказал, что родители в Ленинграде ждут его звонка. Он должен заехать на переговорный пункт на улице Огарёва.

– Это почти напротив Телеграфа, знаете?

– Пойдемте. – Калерия Павловна встала и повела его наверх, в кабинет Алданова.

Сняла телефонную трубку, долго набирала какой-то длинный номер, дождалась гудка и сказала:

– Диктуйте ленинградский телефон.

Стасик продиктовал, она набрала и протянула ему трубку:

– Говорите. И не торопитесь.

Потом объяснила, что Дмитрий Леонидович, как и некоторые его коллеги, может звонить в любую точку СССР бесплатно и без «заказа разговора».

Стасик лежал и думал, что ему невероятно повезло. Сам Алданов сделал его своим биографом. Он спит в чистейших простынках, только что вымывшись заграничным жидким мылом, вытершись огромным пушистым полотенцем, посидев в кресле в белом махровом халате. Сон! Мечта! Везение! Но – справедливо ли это? В редакции были ребята не глупее. Некоторые писали лучше него. Почему так бывает? В окно светила луна, мешала спать. Он подложил кулаки под затылок. Когда завтра вставать? Где здесь будильник? Или горничная его разбудит? Она симпатичная, кстати. Черт знает что! Он тихонько рассмеялся.

Дверь беззвучно открылась, и вошла Калерия Павловна в коротком халате. Ее гладкие ноги блестели в лунном свете.

– Не спится? – Она присела к нему на кровать. – Ты мне нравишься, Эккерманчик. Я рада, что ты теперь будешь с нами.

– Вы…

– Не «вы», а «ты». Лика. Просто Лика.

Она нагнулась и поцеловала его.

– А… А как же Дмитрий Леонидович? – испугался Стасик.

– Никак!

– Вы вообще ему кто? – Стасик на миг понадеялся, что это секретарша или какая-то помощница, так что ничего страшного.

– Я? Жена. Законная супруга. А он сейчас у любовницы. На всю ночь. Будет не раньше половины девятого. У нас полно времени. Он не обидится. У нас с ним свободный брак, понимаешь? – Она сняла халат, у нее была очень спортивная фигура, и сдернула одеяло со Стасика.

– Мне было трудно, – объясняла она потом, лежа рядом и глядя в потолок. – Но я привыкла. Ему, наверное, тоже было нелегко, как ни смешно… Он меня почти что заставлял изменять.

– Странно.

– Он гений. Не просто гений, а любимец родины, партии и правительства. Сначала товарища Сталина, теперь вот товарища Хрущева. Ему можно. Ни товарищеский суд, ни партком, – усмехнулась она, – ему не грозят.

– Странно, – повторил Стасик. – Ты такая красивая и моложе его. Зачем он от тебя бегает?

– Ничего странного! – Она приподнялась на локте. – Вообрази, что тебе все можно. Все на свете. Неужели не воспользуешься? – Помолчала и сказала, вставая с постели: – Я к тебе буду приходить сама. Когда захочу и если захочу, понял?

Стасик лежал и думал, как он будет жить дальше. Он сдаст интервью. Напишет книгу. Перейдет из «Науки и знания» в «Известия» или даже в «Правду». Алданов его познакомит с другими крупными академиками. Он станет своим в этих кругах – известный научный обозреватель. Напишет еще две, три, пять таких книг: беседы с выдающимися учеными, биографии. В газете станет завотделом. Или даже замом главного. Конечно, ему никогда не будет «все можно», не тот факультет оканчивал… Но ничего. Посмотрим, как жизнь повернется. В конце концов, даже великому Алданову можно не все. Выступить против линии партии – нельзя. Переехать в Америку – нельзя. Просто бросить работу, досрочно уйти на пенсию – ни в коем случае нельзя. Можно удобно жить, вкусно есть и безнаказанно изменять жене, точка… «Но тоже неплохо!» – цинически подумал Стасик и заснул наконец.

Наутро он сам удивился, как легко ему было говорить с Алдановым; он боялся, что покраснеет, смутится и во всем признается, – но нет. Он пил кофе, ел волшебные бутерброды – нежную розовую ветчину на кусках белого, чуть поджаренного хлеба – и внимательно косился на горничную Наташу: у нее, в отличие от спортивной Калерии Павловны, которую он в уме уже звал Ликой, была очень женственная фигурка. Талия, бедра и все такое прочее. «Если тут всем все можно, то что ж…» – ласково думал Стасик.

Алданов меж тем объяснял, как они будут работать. Вот магнитофон. Прекрасный «Грундиг». Они будут беседовать, потом секретари перепечатают, потом отдадут на проверку секретчикам. «А после их визы машинопись поступит товарищу Эккерману! – радовался Алданов. – Для окончательной обработки! Ну, нажимаю кнопку!»

У Алданова была отличная память на детали, на тонкие подробности предметов, событий и чувств. Полузакрыв глаза, он описывал дорогу в школу, узелок с сушеными абрикосами, щербатую парту, первый упоительный восторг перед доказательством теоремы, сравнимый лишь с тем восторгом, когда в восьмом классе впервые обнимаешь соседскую девочку, в которую влюблен уже полгода…

– Вы, я знаю, крупнейший ученый, хотя я не могу это в полной мере оценить, – сказал Стасик, когда пленка кончилась, и Алданов жадно ставил следующую бобину. – Но как журналист могу сказать точно – в вас погиб великий художник слова.

– Ну ладно вам, ладно! – отмахнулся Алданов и вдруг захохотал: – Почему же сразу «погиб»? Рано хороните! Может быть, еще не родился?

Видно было, что ему эти слова понравились.

Назавтра Лика – то есть Калерия Павловна – отвезла Стасика на дачу. Была пятница. Так распорядился Дмитрий Леонидович. Она, конечно, сказала «попросил», но таким тоном, что ясно было – это не просьба и даже не приказ. Просто констатация факта: мы едем на дачу, и всё.

Оказывается, в дополнение к особняку в Москве у них была еще и дача. Большой кирпичный дом, а кусок земли – совсем огромный. Полтора гектара, огороженные высоким дощатым забором.

Стасик с Алдановым проработали половину субботы и все воскресенье. Еще три-четыре таких больших диктовки – и каркас книги практически готов.

В понедельник Стасик – ну совсем как журналист из американского фильма – продиктовал интервью по телефону. Он сидел, положив ноги на низкий столик и любуясь импортными летними туфлями и легкими серыми брюками – подарки Калерии Павловны, от имени мужа, разумеется. Еще ему был подарен новый бритвенный прибор и французский одеколон.

Ночью опять пришла Лика, потому что Дмитрий Леонидович уехал в Москву.

Было очень хорошо, гладко, свежо и ловко.

Но потом, по древней поговорке, Стасик вдруг опечалился и стал вспоминать о той жизни, которая за забором.

Маму и папу вспомнил, их комнату в ленинградской коммунальной квартире, утреннюю очередь жильцов в сортир и ванную; мамино единственное шерстяное синее платье, которое она обвешивала пакетиками с нафталином, чтоб не поела моль, а перед походом в гости проветривала у открытого окна, но все равно пахло. Вспомнил свое жилье, дядину комнату на Садовой-Черногрязской, где каждый вечер надо расставлять раскладушку, и дядю, инвалида войны без ноги и руки. Вспомнил милых девушек в заношенных кофточках и штопаных нитяных чулках, редакционных умников в потных ковбоечках и ботинках со сбитыми носами, вспомнил бедные окраинные продмаги и пирамиды банок с икрой и крабами в «Елисеевском» по немыслимым ценам. Вспомнил все наше скудное, застиранное, линялое и голодноватое житье-бытье и вздохнул: