За белым кречетом - Орлов Валерий Константинович. Страница 42

А чайки все ближе. Мы подходим к поросшему желтой осокой островку, откуда сноровисто выплывает утка-морянка. Раздвигаем траву — десяток зеленоватых яиц, уложенных в серый теплый пух. Гнездо морянки. Саша достает штангенциркуль, замерзшими покрасневшими руками начинает обмерять яйца, записывать что-то в блокнот. Чайки летают теперь совсем рядом, но где их гнездо? «Да вот же»,— говорит Саша, досадуя на мою невнимательность. И верно, всего лишь в метре от гнезда морянки, на стоящей особнячком средь темной воды кочке лежит на утрамбованной птичьими лапками сыроватой земле зеленовато-бурое яйцо. Никакого пуха вокруг, все «по-спартански», как и должно быть у истинного северянина.

В два счета обмерив это яйцо, орнитолог глядит на птиц, на меня — пора уходить, ему тут больше делать нечего, а птицы продолжают спокойно кружить над нами. Сделать хороший снимок никак не удается. Щелкаю затвором, но понимаю, что напрасно трачу пленку.

И вдруг словно время, отпущенное для спокойного рандеву, окончилось, две розовые чайки — хозяева гнезда — с истошными криками, как это делают обычно истеричные крачки, одна за другой начинают пикировать на нас, готовые, кажется, вцепиться в волосы. «Прочь! Уходите!» — слышится недовольство в их отчаянных криках. Пронесшись над головой, они взлетают повыше, чтобы оттуда упасть. Машут и крыльями, и лапами, норовят клюнуть, И в этот момент из-за облаков прорывается низкое полуночное солнце. Тундра и птицы — все в тот же миг сказочно преображается, становится ярким, цветным — можно снимать! И понимая, что уходить надо, я все-таки молю Сашу постоять у гнезда еще пяток минут.

— Но не больше,— ворчит он, придерживая руками шапку. Птицы уже дважды пытались сорвать ее. Лишь размахивая руками, ему удается удерживать чаек на почтительном от себя расстоянии.

Птицы проносятся совсем рядом, и на фоне синих облаков, зазолотившейся осоки невыразимо хороши. Отчетливо теперь становятся заметны и розоватость на груди, яркость красных лапок, коричневатость ожерелья, сизоватость спины и крыльев, красный ободок у глаз. Я делаю кадр за кадром, радуясь, что удалось снять розовую чайку в ее родной тундре при ярком солнышке. Повезло невероятно, ибо вскоре облачность закрыла небо.

— Уходим,— решительно заявляет орнитолог.— Больше нельзя, застудят яйцо.

Я отхожу. Розовая чайка, расправив сизоватые крылья, похожие на крылья чайки-моевки, пригнув головку, плавно опускается на кочку. Осторожно переступая, усаживается на яйцо. Шевелит плечиками, устраиваясь поудобнее, и замирает. На меня и не смотрит. Вся погружена в таинство насиживания. Если бы не темное ожерелье на шее — обычная чайка. Увидев ее на гнезде, никто никогда не назвал бы ее розовой.

Потом мы опять бредем по болотистой тундре. Солнце давно скрылось, пейзаж потускнел, сильнее завывает ветер. Перед нами появляются короткохвостые поморники — чайки-разбойники. Поднимая черные крылья, они прикидываются беспомощными подранками, но нам не до них. Перебравшись через довольно глубокую протоку с торфянистой черной водой, мы наконец отыскиваем гнездо гусей-гуменников. Самка, пригнув шею, затаилась среди невысоких кустарников и не собирается взлетать, хотя всего в десяти метрах от нее орнитолог начинает устанавливать на треноге робота.

Возится он долго. Проверяет механизм, батарейки. Но вот все готово. Робот начинает съемку, а мы направляемся к лагерю орнитологов. Сыро. Холодно. Я успел основательно замерзнуть, но вскоре начинаю под тяжестью рюкзака согреваться. Идти нелегко. Туман окутывает тундру. Все в серой мгле. Пропали далекие сопки, которые помогали ориентировке. Споря о направлении, куда идти, мы забираемся в густой кустарник, который заставляет нас делать немыслимые петли. Я совсем теряюсь, мне кажется, что Саша идет не туда, куда нужно. К тому же идти становится еще труднее — приходится постоянно продираться сквозь ивняк выше человеческого роста. Иногда, споткнувшись, я долго стою на четвереньках, отдыхая.

К озеру мы все-таки выбрались. Отыскали лодку. Я снял рюкзак и мешком перевалился через борт. Саша стал запускать двигатель, но он не заводился.

Что мы только ни делали — двигатель молчал. Саша клял себя, что взял не ту моторку, оставил в другой лодке инструменты, а я медленно замерзал. Добираться пешком я уже не смог бы. Выложившись, как бегун на последнем отрезке дистанции, я мог только сидеть беспомощно или упасть и лежать.

Вспотев в дороге, теперь я быстро замерзал на холодном ветру в своей синтетической облегченной одежонке. Ветер, казалось, уже добрался до костей. Не хотелось двигаться, все-стало безразличным. И неожиданно подумалось, что я счастливейший из людей! Снял птицу, увидеть которую считал за счастье великий полярный исследователь Фритьоф Нансен. Любовался ею Толль, мечтавший открыть и подарить людям загадочную Землю Санникова. Как самое дорогое, что может быть в жизни, нес за пазухой шкурки розовых чаек, которых тогда еще не знали музеи Нового Света, натуралист с раздавленной льдами американской шхуны «Жанетта» профессор Ньюкомб. И я видел розовую чайку! Птица, которую я снимал, вдруг явилась перед глазами. Сизоватая, с коралловыми лапками, красными ободками вокруг глаз, с отсветом зари на оперении... На фоне тундры очень яркая...

Я открыл глаза и увидел перед собой черный щиток, а на нем — странный тумблер, который никак не должен был бы здесь стоять. «А это что такое?» — спросил я Александра. Тот ударил себя по лбу: «Совсем с этими птицами замотались!» Тумблер установил собственноручно Андреев, чтобы отключать магнето. Достаточно было его щелчка, как двигатель заревел с пол-оборота. Тут уж мы с Сашей и в самом деле почувствовали себя счастливейшими из людей.

Минут через двадцать мы уже были в лагере. Как же хорошо было войти с такой дороги в теплый балок, где жарко горела небольшая печурка! За чаем, отогревшись, я рассказываю о встрече с розовой чайкой, не скрывая удивления, что до сих пор ученые не могут установить, где же эти птицы проводят полярную ночь.

Долгое время предполагали, что чайки проводят зиму в высоких широтах, едва ли не у самого полюса, у незамерзающих полыней «Кольца жизни». Но пока не поступило ни одного сообщения о встрече с чайками в этих широтах. И сам я, проведя немало месяцев в высоких широтах, не встречал там не только розовых чаек, но и каких-либо других птиц. Скажем, даже белых полярных чаек, которые гнездятся на высокоширотных островах. Там птицы появляются лишь с наступлением тепла, в мае, а где проводят зиму, неизвестно.

— Мое мнение: розовая чайка кочует только среди разводий и торосов в восточной части Северного Ледовитого океана и в северной Тихого,— неожиданно поделился со мной своими наблюдениями Андреев.— От различных ученых,— продолжал он,— мне приходилось слышать, что в марте — апреле встречали стаи этих птиц добытчики моржей на полынье неподалеку от Сиреников. Известны случаи, когда розовые чайки залетали в Японию. Как раз в разгар полярной ночи и зимы. Вот я и пришел к выводу, что к весне птицы оказываются в Охотском море. А в конце мая стаи их пересекают горные цепи Колымского нагорья — этому среди орнитологов есть немало свидетелей — и вместе с ледоходом движутся вдоль Колымы и ее притоков к своим гнездовьям, совершая, таким образом, перелет по кольцевому маршруту диаметром около тысячи километров. Это и есть их жизненный цикл.

Андреев еще долго рассказывал мне об образе жизни этой удивительной птицы, но, как я ни старался, справиться с одолевающим сном не мог. Пришлось идти в палатку и забираться в спальный мешок.

В тот же день я распрощался с орнитологами — белый кречет опять манил. Хотелось побыстрее оказаться у его гнезда. Саша взялся подбросить меня на моторке в Походок. Вышел провожать Николаич.

— Шапку-то не снял?—спросил он меня...— Ну, когда чайки кружились над вами.

— Не до того было,— признался я, не в силах сдержать улыбку.— Птицы так развоевались, что шапку пришлось на уши натягивать да придерживать руками.

— Тоже мне мужики,— качнул он недовольно годовой, поплотнее запахивая шубу.— Подумаешь, если бы разок и клюнули, Зато ясно бы стало. Может, верно все-таки старинное предание?