Девять негритят - Ильин Андрей. Страница 12

Теперь, умирая здесь, на орбите, он жалел о том, что его жизнь сложилась именно так. Раньше — гордился ею. Потому что выбрал эту профессию сам и всегда, сколько себя помнил, стремился к ней.

Пятнадцать.

Четырнадцать.

Тринадцать…

Он сделал все, чтобы попасть в отряд космонавтов. Он попал туда чудом, пройдя сито медицинских и психологических отборов. Конечно, сегодня попасть в отряд космонавтов проще, чем двадцать или тридцать лет назад, но все равно нелегко. Все равно туда попадают единицы. Счастливчики.

К которым причислял себя и он.

Но лишь до сегодняшнего дня!..

Ну почему, почему все так сложилось?

Почему?..

Почему?!!

Когда в аварийном баллоне остался запас кислорода на пять минут, он вдруг очнулся и, быстро-быстро перебирая руками, «побежал» к жилому модулю. Побежал, чтобы не умирать вот так, в одиночку, в черном и безразличном космосе. Чтобы умирать, видя перед собой человеческие лица, а не эту проклятую черноту и звезды и не Землю, которая не может или не хочет ему помочь. Которая его предала!

Он не хотел умирать в одиночестве! Потому что страшнее того одиночества, в котором оказался он, представить просто невозможно.

Он добежал до иллюминатора, к которому приник, с разгона ткнувшись в него шлемом — стукнувшись стеклом о стекло. Он приник к иллюминатору и никого — совсем никого — не увидел! Потому что там, куда он добрался, никого не было — все, кого он ожидал здесь увидеть, находились далеко, находились в шлюзовых отсеках!

В последние мгновения своей жизни он больше всего хотел видеть перед собой человеческие лица и видеть на них сострадание. Но даже этой малой поблажки судьба ему не предоставила!

Даже этой!..

Он не мог никого видеть, но мог хотя бы слышать! И его могли слышать — здесь, на станции, и сотни людей там, на Земле!

Его могли слышать, и, значит, он мог что-то сказать.

— У меня осталось три… нет, уже две минуты, — почти спокойно произнес он. — Надеяться не на что… Передайте моим близким, что я думал о них. Что думаю…

Там, далеко внизу, на Земле, в Центре управления полетом, все напряженно затихли, замерли перед своими мониторами. Все обратились в слух. Почему-то какой-то растяпа не догадался сразу выключить трансляцию.

— Я не жалею, что все так получилось, — бодрясь и изображая героя, потому что понимал, что его слышат многие, произнес русский космонавт Алексей Благов. — Так лучше, чем где-нибудь в больнице…

Но ему уже не хватало воздуха, он уже вырабатывал последние литры кислорода, дыша тяжело, с натугой. И присутствие духа оставляло его вместе с последними глотками воздуха.

— Нет, я не это хотел сказать!.. — крикнул он, уже плохо контролируя себя. — Не хочется умирать! Сейчас… Ужасно не хочется… Из-за какой-то случайности…

И, судорожно всхлипнув, заплакал.

Он плакал тихо, еле слышно, и его слезы не капали, а повисали неподвижными, блестящими, кругленькими бусинками возле его глаз или, если он шевелил головой, летели, разбиваясь о стекло шлема. Он думал, что его никто не слышит, забыв, что в скафандре установлены очень чувствительные микрофоны!..

— Не хочу умирать… — повторил он. Хотя, наверное, считал, что не сказал, что лишь подумал об этом. — Не хочу-у!..

А потом все закончилось.

К сожалению, не быстро. И не легко.

Алексей Благов умирал долго и очень мучительно…

В аварийном баллоне начал истощаться кислород, но не сразу, постепенно, по глотку. Космонавту становилось труднее дышать — все труднее и труднее. Он огромными глотками жадно втягивал в легкие воздух, который не мог насытить его. Он распахивал рот, как рыба, выброшенная на сушу, он хрипел и сипел, но все равно еще жил, еще понимал, что с ним происходит.

Он умирал мучительней, чем если бы даже тонул. Если бы он тонул, он бы захлебнулся водой и довольно быстро пошел ко дну. Но он не тонул, он задыхался…

Он багровел, а потом синел.

И лишь одна, последняя, отчаянная мысль сверлила ему мозг: «Почему именно я? Вот так глупо, случайно…»

Но вдруг в последние секунды его жизни что-то произошло. Он все увидел по-другому. Все переосмыслил и все перевернул с ног на голову.

Он подумал про себя: «случайно» — и, зацепившись за слово, вдруг ясно понял, что не случайно! Нет, это не случайность, не стечение роковых обстоятельств, не несчастный случай… Потому что никакой не случай!..

Его умирающий, агонизирующий мозг заполнила главная, которая была сильнее даже страха смерти, мысль. Которую он обязательно хотел высказать, прежде чем умереть. Хотел донести до слышавших его людей.

Это не случайность — это убийство!

Его убили!..

Возможно, так ему уйти было легче, потому что ненависть — очень сильное чувство, порой даже более сильное, чем страх смерти. И умирать в ненависти легче, чем умирать в смертной тоске.

Да, его убили!

Его убил его напарник, который решил поквитаться с ним за свою жену. За рога! Это он все так подстроил, потому что обещал с ним рассчитаться!..

И — рассчитался!..

— Витька!.. Гад!.. Это же ты!.. — уже задыхаясь, уже хрипя, кричал Алексей Благов, расходуя на это самые последние глотки воздуха. — Ты меня убил! За жену!.. Сука!..

Он успел!

Он сказал!..

И уже ничего не осознавая, уже теряя сознание, заскреб перчатками по стеклу шлема, пытаясь прорвать пальцами невидимую, не дающую ему дышать пленку. Стремясь сорвать с себя, разбить, расколотить, расколошматить стекло колбы, из которой выкачивали воздух. Он желал разбить иллюминатор шлема, чтобы вдохнуть полной грудью спасительный воздух. Но вокруг него не было воздуха, вокруг него ничего не было, кроме безвоздушного пространства…

Он хрипел, его глаза вылезали из орбит. Его легкие, его бронхи разрывал спазм удушья, и на его губах выступила, запузырилась, разлетаясь хлопьями, подобно мыльным пузырям, розовая, страшная пена.

Все!.. Алексей Благов умер…

Умер, так и не дождавшись помощи…

Но успев сказать то, что хотел сказать. Самое главное…

МЕЖДУНАРОДНАЯ КОСМИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ

— Что он сказал? — спросил Рональд Селлерс у Виктора Забелина. Спросил не сразу, спросил только несколько часов спустя. — Что он сказал перед смертью?

— Так, ерунду какую-то, — недовольно отмахнулся Виктор Забелин. — Скорее всего он уже не отдавал отчет в том, что болтал. Скорее всего это была агония. — И, сворачивая неприятный для него разговор, перешел на официальный тон, попросив: — Если вы не возражаете, я бы хотел пойти к себе. Мне нужно побыть одному.

«К себе» — это значит в один из русских модулей.

— Да, конечно, конечно, — легко согласился командир. — Можете отдыхать. Завтра у нас внеплановый выходной.

Понять русского можно было: не каждый день погибает твой коллега и близкий друг. Причем почти у тебя на глазах. Американцы довольно легко относятся к своим покойникам, стараясь о них не вспоминать слишком часто. Но этот случай — особый.

Рональд невольно покосился на слепой, заклеенный черной бумагой иллюминатор. Но хотя иллюминатор был заклеен, он все равно знал, что за ним находится.

За ним был русский астронавт Алексей Благов. Мертвый.

Как он здесь оказался и зачем, теперь уже выяснить было невозможно. Почему-то в последние минуты своей жизни он предпочел переместиться именно сюда. Где и остался…

Когда они, вернувшись из шлюзкамеры, увидели Алексея, увидели его мертвое, прильнувшее к иллюминатору станции лицо, всем стало не по себе. Искаженное гримасой удушья, с выкатившимися из орбит глазами, лицо мертвеца было страшным. Но, наверное, еще страшней были розовые хлопья, недвижимо, словно выпавший, но не долетевший до земли снег, застывшие в шлеме скафандра.

— Черт побери! — тихо чертыхнулся кто-то.