Господа офицеры - Зверев Сергей Иванович. Страница 27

20

Яркие искорки звезд прокалывали густую темноту, отражение лунного диска дрожало на поверхности озерной воды, искрясь и сверкая холодным, перламутровым светом. Лагерь спал.

Полтора часа, оставшиеся до срока, назначенного бывшим сухумским трактирщиком, штабс-капитан Левченко и новоиспеченный прапорщик Романов решили переждать в бараке: там теплее, да и не стоило привлекать к себе ненужное внимание караульных, оставаясь на залитом лунным светом лагерном плацу.

Но вот Левченко тихо тронул Николеньку за плечо:

– Пора! Не раздумал бежать? Тогда по коням. И помни: мой приказ – закон.

Они осторожно направились к выходу, но тут выяснилось, что спали в бараке далеко не все, и какие-то обрывки разговора Левченко и великого князя достигли чужих ушей. Несколько темных фигур обступили Андрея и Николеньку.

– Это не благородно, – тихо произнес старший в лагере офицер, пехотный подполковник, который днем пытался приободрить Николая. – У вас двоих появилась возможность побега, а вы не поделились ею с товарищами. Мы и в плену остаемся офицерами русской армии, вы должны были по крайней мере поставить нас в известность о своих замыслах.

– В том-то и штука, – с досадой ответил штабс-капитан, – что возможность появилась чисто случайно и у меня одного. Я не уверен, что мне удастся вытащить за проволоку прапорщика. Но я приложу все усилия, чтобы сделать это.

Левченко, не вдаваясь в подробности, пересказал свой разговор с турецким унтером, бывшим подданным российской короны.

– Я поверил ему. Мне бы очень не хотелось, чтобы этот человек пострадал из-за того, что помог мне бежать. Так что судите сами, господа офицеры, стоило ли мне посвящать вас в мой замысел? Зачем, если бежать могу только я и, возможно, еще один человек, которого я уже выбрал? Коллективного побега не получится, не тот случай. Меж тем турки, узнав о том, что мы с прапорщиком бежали, однозначно взбеленятся. Вас начнут допрашивать, а врать мы умеем плохо, не учили нас вранью. Значит, для вас же лучше было бы, если бы вы на голубом глазу сказали бы туркам, что пребывали в полном неведенье. Меньше риска, – закончил Андрей.

– Я согласен с вами во всем, кроме одного важного момента, – сказал в ответ подполковник. – О вас, штабс-капитан, речи не идет, раз уж именно вам посчастливилось привлечь внимание этого сухумского кабатчика. Все мы будем молиться о ниспослании вам успеха. Но почему в напарники себе, не посоветовавшись с нами, вы избрали этого милого юношу? Мне представляется, что среди нас есть люди, представляющие куда большую ценность для армии и России.

Офицеры, стоящие рядом с подполковником, одобрительно загудели.

– Так не стоит ли вам, штабс-капитан, изменить свой выбор? Согласно решению нашего... э-э... офицерского собрания?

Что было делать штабс-капитану Левченко? Подполковник ведь был совершенно прав, откуда ему и всем остальным пленным офицерам знать, кто такой на самом деле этот несуразный молокосос?

Великий князь низко опустил голову, на его глаза наворачивались слезы стыда. Кто бы спорил: любой из пленных офицеров принесет России на полях сражений куда больше пользы, чем неопытный юнец. Поумневший в одночасье Николенька нисколько в этом не сомневался. Но ведь он не о себе думает, надо спасать престиж императорской семьи! Разве ж он виноват в том, что является близким родственником царя? Вот когда великий князь впервые в жизни по-настоящему почувствовал, как несладко порой принадлежать к августейшему семейству. Если бы Николенька был обычным подданным империи, он, ни секунды не задумываясь, отказался бы от побега в пользу кого-то более достойного.

– Ваше превосходительство, господин подполковник! – тихо, но отчетливо произнес Андрей Левченко. – Я прошу разбудить всех господ офицеров, потому что я собираюсь сделать заявление, которое объяснит вам, почему мой выбор останется неизменен.

Подполковник посмотрел на Левченко пристальным долгим взглядом и, соглашаясь, кивнул.

– Господа офицеры! – сказал штабс-капитан двумя минутами спустя. – Я не могу объясниться до конца откровенно, потому что это не мой секрет. Но клянусь своей честью и матерью-Россией: этот юный прапорщик имеет особую ценность как для нашей Родины, так и для ее врагов. Он не должен оставаться в плену. Он... э-э... имеет близкое отношение к семье государя-императора.

Подполковник вгляделся в молодое лицо Николеньки и тихо присвистнул: во-он оно что!.. Ай да штабс-капитан, узнал фамильные черты Романовых! Но говорить вслух о своей догадке умный подполковник не стал. Здесь тот особый случай, когда не стоит называть вещи своими именами, уместнее помалкивать. Подполковник повернулся к великому князю:

– Прапорщик, вы готовы подтвердить слова штабс-капитана своим честным словом?

Николенька судорожно сглотнул и с трудом, запинаясь, произнес:

– Д-да! Это правда. Даю вам честное слово, господа.

– Это меняет дело. Считаю, господа, что мы должны поддержать и одобрить выбор штабс-капитана, – твердо сказал подполковник. – Со своей стороны могу заверить вас, что его соображения относительно этого юного прапорщика представляются мне несомненной истиной. У меня есть основания придерживаться такого мнения, но я не намерен их излагать. Просто поручусь своей честью: штабс-капитан прав. Кто-нибудь желает возразить, господа офицеры?

Отнюдь не все офицеры, волей судеб оказавшиеся этой ночью в бараке, являлись убежденными монархистами. Но все они были неглупыми людьми и патриотами России, все привыкли верить клятве чести, приносимой их соратниками. Возразить не пожелал никто.

– Удачного побега! – и подполковник размашисто перекрестил Андрея Левченко и великого князя Николая.

...Левченко ловко полз сквозь загодя прорезанный в колючей проволоке лаз. Прапорщик Романов, неуклюже оттопырив зад, полз вслед за ним.

– Э-э! – тихонько окликнул Левченко часового – того самого турка, который обещал помощь и уже начал выполнять свое обещание – проделал эту дыру.

Тот подошел ближе, подал штабс-капитану руку, помог вылезти за проволоку и подняться.

– Эфенди офицер, только одна шинель, только один пистолет, только один человек... Пусть ваш товарищ вернется. Может быть, в следующий раз...

– Ладно, один так один, – покладисто согласился Левченко, принимая из рук турка шинель и «парабеллум». Ах, как горько стало на душе у Николеньки! Свобода была так близка, и вот... Ведь не будет никакого следующего раза, после побега штабс-капитана турки непременно усилят режим охраны.

Но великому князю не пришлось долго горевать: Андрей сделал неуловимое движение рукой, и турок, изумленно икнув, осел на землю.

– Вы убили его? – с ужасом спросил юноша, оказавшись рядом с Левченко. – Это... Он же нам помог!

– Отставить разговоры! – грозным шепотом приказал штабс-капитан. – Дурак ты все же, прапорщик Романов. Забери его шинель, винтовку и быстро за мной. Жив он, не переживай, через пять минут оклемается. И, если не осел, как некоторые, скажет мне большое спасибо. Теперь его точно ни одна собака в пособничестве не заподозрит. А чтоб тебя вовсе совесть не мучила, отдашь его брату в Сухуме еще пятьсот рублей. Быстрее, прапорщик, чего ты ползешь, точно вошь по струне! И тише!

Но тут все пошло наперекосяк: один из часовых заметил подозрительное шевеление с караульной вышки. Он вгляделся... Ах, шайтан бесхвостый и тысяча джиннов, это же русские удрать пытаются, они уже вне периметра!

Ночную тишину распорола резкая трель свистка: часовой поднимал тревогу. Затем с вышки прогремел винтовочный выстрел. И еще один. К счастью для беглецов, стрелял турок из рук вон плохо.

Прямо перед ними был каменистый пологий склон: валуны, редкие невысокие деревца с кривыми стволами, чуть выше – островок из плотных зарослей колючего кустарника. Слева – берег озера Ван и «Большая Берта». Справа – расположение турецких солдат, роскошный штабной вагон Махмуда Киамиль-паши и два сборных домика для сменных немецких артиллерийских расчетов. Сзади – покинутый лагерь и караульное помещение лагерной охраны.