Если у нас будет завтра - Скотт Эмма. Страница 5

В кухне Рамона с помощниками готовили завтрак.

– Доброе утро, мистер Сайлас, – проговорила она. – Фрукты, яйца, кофе, как обычно? Колбасу или бекон?

– Бекон, – бросил я на ходу. – В семь, ко мне в комнату.

– Как скажете.

Я прошел через кухню для слуг, гостиную для приемов, столовую и семейную залу, такую же холодную и неуютную, как и та, в которой принимали гостей. Разве что здесь в углу стояло небольшое пианино. И спустился в подвал, переоборудованный в зал для отдыха и тренировок.

Я поднял гантели пятьдесят раз каждой рукой, выполнил полсотни приседаний со штангой на плечах, триста скручиваний с набивным мячом и пробежал пять миль на беговой дорожке. В половине седьмого утра я вернулся в комнату, чтобы побриться и принять душ.

Пока пар от льющейся воды заполнял похожую на пещеру ванную комнату, я взялся за бритву. Провел лезвием по подбородку, машинально взглянул в висевшее на стене зеркало.

И увидел застывшую маску.

Твердый, как лед, взгляд голубых глаз. Стрижка за две сотни долларов на светлых волосах – коротко с боков, а наверху длиннее, так что одна прядь постоянно падала на лоб. Модный загар. Широкий рот. Квадратная челюсть. Длинный прямой нос.

Воспоминания закружились вокруг меня, эхом отдаваясь в ушах.

– Какой красавчик! Взгляни на это лицо. Но для кого оно? Не отрицай, ты ведь бабник. Так зачем пытаться спорить с природой. Плевать в лицо Господу за все его дары. Такой наследственностью стоит поделиться. Раскидать свое семя. Вложить его в женское лоно и позволить прорасти. Воплотиться в сыновьях. Потомках. Ты ведь не хочешь свернуть с намеченного природой пути? Конечно же нет. Поэтому ты здесь. Чтобы вправить мозги. А теперь бери инструмент, красавчик, и возвращайся к работе.

Я вырвался из объятий прошлого, почти ожидая увидеть, как дыхание клубится паром в ледяном воздухе Аляски. Вместо леса, полного заснеженных зеленых деревьев, я оказался в ванной комнате, отделанной дорогой плиткой и хромом. И в дрожащих руках держал бритву, а не топор. Не было кричащего мне в лицо тренера Брауна. Лишь смотрело из зеркала собственное отражение.

«Черт возьми».

Я втянул носом воздух, и страх скрылся в глубине голубых глаз.

Такого же цвета, как вода в Медном озере на Аляске. Неподвижных, безжизненных и холодных. Я поднял бритву и продолжил свое занятие.

Я надел темно-синий костюм от Валентино, шелковый галстук на пару тонов светлее и туфли от Феррагамо. Как я и велел, ровно в семь утра одна из горничных Рамоны принесла мне завтрак – фрукты, кофе, бекон – на серебряном блюде, накрытом серебряной крышкой, чтоб ничего не остыло. Я уселся возле эркерного окна, выходящего в сад, все еще по-летнему зеленый. Бассейн пока не закрыли на зиму. Я жевал завтрак, почти не ощущая вкуса еды, и читал новости в телефоне.

Об отце ничего. Пока.

Я убрал телефон и принялся разглядывать лес, росший на границе поместья. За кронами деревьев еще спал Сиэтл; из накрывшего город одеяла тумана виднелась Спейс-Нидл.

Отсутствие новостей о состоянии отца было лишь вопросом времени. Рано или поздно кто-нибудь задумается, почему он перестал появляться в офисе в центре города или провел последнее заседание совета директоров по видеосвязи. Акционеры начнут строить догадки, или проговорится кто-нибудь из нанятого неврологом медперсонала. И тогда отец будет вынужден уйти на пенсию.

– И придет мое время.

Слова прозвучали резко и холодно. Эмоций в голосе слышалось не больше, чем у робота. Посредственный актер, повторяющий роль. Лишь персонаж, вот только пьесой была моя жизнь. Состоящая из бесконечной череды дней, полных притворства и лжи. Я настолько привык скрывать свои истинные чувства, что под каменно-стальной маской с трудом угадывался человек из плоти и крови.

Но как бы ни был болен отец, мне приходилось плясать под его дудку, даже несмотря на то, что ему становилось все хуже. И я останусь в его власти, пока он не вручит мне ключи от империи, которую «Форбс» оценил в двадцать шесть миллиардов. Глупо – и опасно – даже думать, что все это когда-нибудь закончится.

Тряхнув рукой, я высвободил висящие на запястье часы «Патек Филипп». Половина восьмого утра. Точно по расписанию.

Я сглупил, заявившись прошлым вечером в убогую комнатенку в захудалом местном колледже в часах за восемьсот тысяч долларов. Черт возьми, о чем я думал?

«О помощи. Тебе нужна помощь».

Я заглушил мысль, будто топором из воспоминаний о зимнем лесе рассекая слова на ничего не значащие звуки. Тренер Браун учил нас, что любую слабость, как и потребность в помощи, следует запереть в непроницаемом хранилище в глубине разума и сердца. Свое я создал на Аляске практически неприступным и почти убедил себя, что внутри ничего нет. Ни слабости. Ни нужды в чем-либо. Ни помощи, ни друзей, ни любви…

Лишь дисциплина. Порядок. Точность. Отречение. Такой теперь стала моя жизнь.

Я совершил ошибку, появившись на собрании Анонимных наркоманов. Выказал слабость, как и прежде, когда позволил болеутоляющим нарушить четкий, размеренный порядок своей жизни.

В Бенингтонской средней школе-интернате я пользовался особой популярностью, ведь, будучи вторым наследником «Марш Фарма», имел доступ к лекарствам, отпускаемым строго по рецептам.

Но сам я их не пробовал. Пока не приехал с Аляски.

Когда я вернулся и меня неохотно выписали из больницы, я открыл для себя ОксиПро – самое популярное обезболивающее нашей фирмы. Оно помогало мне в Йельской школе менеджмента, потом – на управленческих тренингах в «Марш Фарма». Держать свое хранилище крепко запертым и ничего не чувствовать было чертовски утомительно. Таблетки спасали. Вызывая ложное ощущение покоя. Как будто бы я отдыхал от жизни.

От зависимости я избавился самостоятельно, крича и сопротивляясь, но таблетки по-прежнему звали меня. И поэтому я сидел, ссутулившись, в задней комнате местного колледжа. Только если бы кто-то узнал, что Сайлас Марш пришел на чертово собрание с кучкой гребаных наркоманов…

А потом заговорил тот парень.

– Привет, меня зовут Макс.

– Привет, Макс.

Как и ожидалось, хор голосов подхватил его имя, да и я не молчал. Мои губы самовольно, без разрешения, произнесли его.

Макс. Высокий, темноволосый, с широким ртом и карими глазами, в которых светились ум и теплота. Человечность. По тому, как сидели на парне джинсы и обтягивала широкие плечи и грудь черная кожаная куртка, я мог судить о его телосложении. Мень- ше меня, но следит за собой, поддерживая тело в форме…

Вилка, что я держал в руке, со звоном упала на тарелку, и я вновь оказался в своей комнате. И снова передо мной возник тренер Браун, крича и брызгая слюной на мои застывшие от холода щеки.

«Знаешь, кто ты? Жалкий маленький слабак, который позабыл себя. Но я этого так не оставлю. О да, когда я закончу, ты точно вспомнишь, кто такой. Никто. Ты. Пустое. Место».

Я вытер рот льняной салфеткой и вышел, оставив Макса на трибуне в той комнате, где он рассказывал, как ради наркотиков продавался мужчинам. Там ему было самое место, а ко мне все это не имело отношения. Никакого.

В конце коридора в правом крыле я столкнулся с Сезаром Кастро, управляющим поместьем. Возле комнат отца он беседовал с доктором Уэббом. Несмотря на возраст, лицо Сезара все еще оставалось гладким, так что выглядел он моложе своих шестидесяти лет. Я быстро подошел к ним.

– Итак?

– Доброе утро, Сайлас, – поздоровался Сезар. – Вы помните доктора Уэбба?

– Конечно. – Мы обменялись рукопожатиями, и я с хмурым видом скрестил руки на груди. Терпеть не мог повторяться. – Итак?

– Сегодня он отдыхает, – проговорил доктор Уэбб. – И я бы рекомендовал ему отдыхать и дальше. Никакой работы. Никаких телефонных звонков.

– Конечно, – согласился я. – Он ведь едва говорит. Как долго длятся подобные приступы?

Доктор Уэбб потер подбородок.

– Рассеянный склероз – болезнь непредсказуемая. А в случае вашего отца приступы, то есть периоды активных признаков, будут более длительными и прогрессирующими, чем при других формах заболевания. Возможны редкие или очень редкие ремиссии.