Маска резидента - Ильин Андрей. Страница 35

Пропустив все амнистии, новоиспеченный охотник к людям не вышел и так и жил своим уставом, наведываясь изредка в ближние поселки сдавать шкуры и прикупать патронов и соли. Его, кроме дней выборов, не беспокоили. Вплоть до сегодняшнего дня.

Так единым узелком судьба связала работника государственной системы безопасности и беглого, живущего по чужому, доставшемуся ему от царского жандарма, паспорту, зека. Чего только на этом свете не случается. Диву даться можно!

Два дня дед, не отходя, отпаивал, обмазывал меня травяными настоями. На третий я решил возвращаться. Я не мог поступить иначе. Там был Резидент, там была дискета. Мне не с чем было являться пред светлы очи начальства. Что бы я рассказал, особенно после гибели ревизоров? Резидент не Дурак, найдет способ навешать на меня всех возможных и невозможных собак, хоть на мертвого, хоть на живого. На мертвого предпочтительнее.

Реабилитировать меня могла только дискета. Я мог либо ее добыть, либо погибнуть. Без середины. Другого выхода из этого леса для меня не было.

Выбросив кровавые лохмотья, я экипировался в снятую с убитых боевиков одежду и обувь. Моральная сторона трупного мародерства меня волновала мало. Что мне заботиться о душе, когда надо сохранить в целости ноги. На хромых ногах и душа спотыкается. Мне бы живым выбраться, а грехи я как-нибудь замолю после. Тем более это не самый тяжелый из всех, что я совершил за свою жизнь. Было бы кому замаливать, а там разберемся.

Дед подозрительно наблюдал за моими сборами.

— Чудак человек, днями еле ноги унес и опять башку в капкан суешь. А как захлопнется? Чего не живется спокойно?

— Дела, дед. Дела, — односложно отвечал я.

— Важнее жизни дел нет.

Ну дедок, прямо афоризмами чешет! Наконец я решился подобраться к главному, давно терзавшему меня вопросу.

— Дело, поди, горячее будет... — закинул я хитрую удочку. Но такого матерого окуня, каким был старик, моя дохлая наживка не заинтересовала. Возраст не тот, на что попало клевать. Такого и бреднем не ухватишь, а я удочками размахался.

— Говорю, кулачками дело не обойдется.

— Ну? — спросил дед.

— Оружие даешь? — плюнул я на соблюдение дипломатического этикета.

— Чего не дать, бери. Вона они за заимкой в овраге валяются, — подозрительно легко согласился дед.

— А патроны?

— А патроны не дам. Мало ли ты в кого ими пулять удумаешь. Чужая душа — потемки.

— Ну, ты даешь, дед! Ты же сам видел — в кого. Сам двух убил! — возмутился я.

— Те, кого я убил, меня первого стрельнуть хотели. А тех, что ты рассказываешь, я не видал. Ты сегодня их постреляешь, а завтра скажешь: «Погорячился».

Вредный дедок, возразить бы ему в три этажа на такие слова, да нельзя, спаситель все-таки.

Обогнув заимку, я спустился в овраг, вытащил из морской травы карабин. Он хоть и без зарядов, но уважение внушает. А патроны — дело наживное.

— Ну, все, дедок. Не поминай лихом, — начал прощаться я.

— Погодь-ка, — прервал меня старик и, ворча себе что-то под нос, полез за печь.

Неужто за патронами? Не выдержал все-таки. Не взял на себя грех отправлять безоружного человека на автоматы. Давно бы так. А то изображает из себя пацифиста-надомника. Слышал я его проповеди, знаю, как он противника от оружия отвращает. Не откажешь, если ближе чем на семьсот метров стоишь.

Дед нагреб три полные горсти патронов. Я, благодарно заглядывая ему в лицо, подался вперед, но он, не обращая на меня внимания, рассовал патроны в карманы.

— С тобой пойду. Сам гляну. А то вы молодые, горячие, сперва на курок жмете, а потом фамилию спрашиваете.

— А патроны-то?

— Там дам, — отрезал старик.

Вышли мы часа на три позже, чем я планировал. Дед спешки не терпел — собирался основательно, как будто жить в другое место переезжал.

— Ты хоть автомат возьми, — попробовал убедить его я.

— На что он мне? Я к своей винтовке глаз пристрелямши.

Тоже верно, оружие привычку любит. Новое оно, может, потехничнее, поэффективнее будет, но с заковыркой, о которой можно узнать слишком поздно.

«Пока пятьдесят обойм не отстрелял, ствол в дело не бери», — рекомендовали в учебке инструкторы по огневой подготовке.

Спецы оружие к руке годами притирают. С женщиной столько не милуются, как с этими железяками. Еще бы, от них впрямую жизнь зависит. Каждая стрелковая единица имеет свои характеристики, особенности, свой, если хотите, отличающийся от прочих характер, свой норов. У этого пистолета спуск плавный, долгий, у этого — тугой и быстрый, здесь отдача влево забирает, здесь — вверх дергает. Не учел такую мелочь — и летит пуля в молоко вместо угрожающего тебе смертью противника. Так что не так уж и не прав дед, предпочитая свою древнюю, проверенную в деле «тозовку» новейшей системы автомату. Тот свой десяток пуль отмолотит за секунду — и хоть не рассветай, а куда они попадут — еще большущий вопрос. А мелкашка успеет один выстрел сделать, но куда надо.

Я и сам бы с удовольствием этот ширпотреб не брал, если бы мог из чего другого выбирать. Дорога назад представилась на удивление легкой и короткой. Мы не плутали, не шарахались по бурелому, не продирались сквозь ветки, не проваливались в овраги и болота, а шли по хорошо натоптанным тропам прямо к искомой цели. Воскресная парковая прогулка в сравнении с моим недавним таежным походом.

При приближении к морскому побережью я стал раздумывать о том, как нейтрализовать энтузиазм своего лесного спасителя. Он был профессиональным охотником, но не разведчиком. Он знал повадки самых свирепых таежных хищников, но даже не догадывался, на что способен человек. Любая его ошибка могла стоить головы нам обоим. Он сделал свое дело: сохранил мне жизнь, подлечил, самой короткой дорогой привел к объекту. Оставалось лишь выцыганить у него горсть-другую патронов. Больше помочь мне он не мог, потому что не должен был знать моих дальнейших планов. Он и так за эти дни услышал более чем достаточно. Еще самая малость — и масса опасных сведений могла превысить критическую точку, после которой опекаемый Конторой больной обычно не выздоравливает. Я был признателен своему ангелу-хранителю и не хотел отвечать на добро параграфом служебной инструкции.

Самое сложное, что я не мог объяснить дедушке всю опасность его настырности. Это тоже было бы разглашением большой Тайны. Не всей, но вполне достаточной для печального исхода.

— Послушай, дедуля, — пытался выбраться я из щекотливого положения. — Подмога скоро подоспеет. Наверняка подоспеет. Моя задача — удерживать силы противника в поле зрения до подхода основных сил. Если ты хочешь помочь в добром деле — отследи тылы. Я не умею смотреть одновременно вперед и назад. Перекрой подходящие дороги и тропы. Если по ним кто-нибудь пройдет, сообщи мне. Это спасет меня и хорошее дело. — Господи, какую пионерскую ахинею мне приходится иногда нести! Словно в игре «Зарница» участвую. Как перекрыть одному человеку несколько троп сразу? Как сообщить? Возле меня телефона нет. Хорошо, если бы дедок внял моим увещеваниям, поторчал в засаде пару дней и, естественно, ничего не обнаружив, отбыл обратно в свою заимку. Ну есть же у него здравый смысл. Не прибегать же мне в самом деле к крайним мерам.

Не знаю, слова, интонации или выражение моих глаз убедили старого охотника, но он согласно кивнул и, забросив мелкашку за спину, отправился к ближним кустам.

— Эй, а патроны-то? — недоуменно воскликнул я. Дедок вернулся и отсчитал мне пять зарядов. Вот зануда!

— Старик, мне не хватит этого даже на три минуты боя! — возмутился я.

— А зачем тебе стрелять? Тебе наблюдать надо, подмогу ждать, — справедливо возразил дедуля. — Так что пять штук даже лишку.

— А если что случится?

— А если что случится, стрельни, я услышу. Приду, остальные дам.

Прибил бы деда на месте, кабы не должок в виде безвозмездно подаренной мне жизни.

— Будь, дед!

— Буду, сынок!

НП я оборудовал прямо на берегу под поваленной вершиной к воде елью. Ее ствол и ветки создавали надежную тень, скрывающую меня от посторонних взглядов и в то же время не препятствующую наблюдению. Лицо и руки, чтобы они не отсвечивали в солнечных бликах и еще чтобы их не жрал гнус, я густо намазал землей. Хлестать себя по щекам, отмахиваясь от докучливых кровососов, я не мог. Любое движение на фоне неподвижности привлекает внимание. На несколько ближайших часов мне предстояло замереть, слившись с близким неживым окружением — вот ствол, вот камень-валун, вот и измазанный землей и вдавившийся в землю я. Все одинаково неподвижные и молчаливые. Одним словом, неодушевленная природа. Ландшафт.