Мастер сыскного дела - Ильин Андрей. Страница 42

Будто революция — это легковерная барышня, кою соблазнили да бросили.

— Вот и товарищ Гуковский остерегал против вас, говоря, будто вы подбивали его на похищение золота.

Гуковский?.. Тот самый?..

Уж не от него ли посланцы к Анне прибыли?

— Это оговор, — твердо сказал Мишель. — Ваш Гуковский вор и пьяница. Коли вы верите ему и иже с ним, то ваша революция не многого стоит.

— Ты революцию не трожь! — побледнел, заиграл желваками Ягода. — Исидор кровь за свободу пролетариев проливал, а ты в ту пору в охранке царю верой и правдой служил. И ежели по совести, то надобно бы тебя за то да за связь с беляками в расход пускать.

— Воля ваша, — глухо ответил Мишель.

— Геройствуете, — недобро усмехнулся Ягода. — Али жизнь не дорога?

Жизнь Мишелю была дорога, и теперь более, чем когда-либо, но молить о пощаде он не намеревался.

— Ну к чему вы так-то! — ухватив Мишеля за руку, испуганно зашептал Валериан Христофорович. — Зачем их понапрасну злите... Ведь шлепнут же нас за здорово живешь.

И, уж оборотись к Ягоде, прочувствованно сказал:

— Мы, товарищ, порвали с проклятым царизмом, кровью искупив вину пред беднейшими пролетариями и крестьянством! Ну ей-богу, якобинцами клянусь!

Ягода помягчел:

— Ладно, Советская власть вас покуда прощает, а там поглядим...

Но коли кто к вам от Звягина заявится али он весточку от себя пришлет, так вы должны немедля нам о том сказать.

Ну это ясно...

— А чего говорить-то — хватать их да волочь в ЧК! — решительно заявил Паша-кочегар. — Или на месте стрельнуть!

— А вот этого делать не нужно, — покачал головой Ягода, — а, напротив, надобно принять их, приютить и, чего они ни попросят, сделать.

— Это еще зачем? — ахнул матрос. — Они ж беляки!

— Вот именно потому! Звягин ваш фигура нам известная и в Белом движении не последняя, так пускай он лучше к вам придет, чем к иным, нам неизвестным, дабы мы, с вашей помощью, могли вызнать замыслы его.

— Так это что ж, вы нас с контрой в один хомут впрячь желаете?! — возмутился матрос.

— Коли надо будет — так и впряжем! — посуровев, ответил Ягода.

А ведь он в тайные агенты их вербует, вдруг сообразил Мишель. Вроде тех, что в хитрованские шайки засылали, дабы они, к фартовым в доверие войдя, их же после с поличным словить помогли.

Так неужто он, став с большевиками заодно, пойдет против приятеля своего, пусть даже бывшего, Сашки Звягина?..

А коли нет — то, выходит, со Звягиным против них... против зарезанного на Сухаревке Сашка, против Митяя, Паши-кочегара, да и Валериана Христофоровича, пожалуй!.. Да ведь не пойдет, а пошел уже, потому как приходил к нему человек от Звягина и он его не прогнал, а принял, кров предоставив и никому о том не доложив!

Так с кем же он?

И против кого?

Да, подумал, сколь ни страшен был польский плен, но там хоть все ясно и понятно было! А здесь?.. Как, меж всеми оказавшись, при том в стороне быть?..

И еще подумал, что тот плен, который бедой казался — не беда вовсе, коли из него вырваться удалось, а вот от самого себя, как ни торопись, не убежать!..

Глава 34

Адвокат приехал на удивление скоро, потребовав встречи со своим подзащитным с глазу на глаз.

Но не то удивительно, что приехал, а то, что — ему не отказали!..

Прибывшего адвоката Мишель-Герхард фон Штольц знать не знал и в глаза не видел...

— Ты что, твою мать, натворил опять? — спросил адвокат с порога. — Ты зачем, так тебя растак, профессора зарезал?

— Никого я не резал.

— А чего тогда признался?

— Совесть замучила! — криво усмехнулся Мишель.

— А зачем дюжину убиенных старушек на себя повесил?

— А с меня не убудет! — бодро сообщил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Хочешь за психа сойти?.. Так не выйдет, не надейся!

Значит, так — немедля отказываешься от ранее данных показаний, говоришь, что гулял, что, проходя мимо, услышал в окне крики о помощи, поднялся, открыл входную дверь — и все прочие тоже, сперва прошел в ванную, чтобы руки вымыть, потому как сильно культурный, потом на кухню, где по рассеянности перелапал всю посуду, затем — в комнату, где тоже исхватал все, что ни попадя, заметил труп, потоптался подле него, подержался за нож, желая его вынуть, ради облегчения страданий трупа, но чего-то испугался, с испугу сиганул в окно, приняв милицию за банду убийц с мигалками. После — прятался, но тебя заела совесть, и ты, будучи законопослушным гражданином, добровольно сдался в руки органов правопорядка, с единственной целью — оказать всемерное содействие следствию в установлении истинных преступников. Понял, как все было?

— Понял!

— Ну а коли понял, то, считай, выхлопотал себе освобождение под подписку о невыезде!

Да не забудь от старушек откреститься!..

— Скажите, только честно — вы тоже считаете, что убил я? — все же не удержался, спросил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Может, и ты, — ответил его «адвокат». — Потому что все против тебя. Да уж — больно все! Все — кроме одного... Кроме того, что создается впечатление, что кто-то усиленно продавливает это дело, желая во что бы то ни стало засадить тебя на нары!

И это одно перевешивает все прочее.

Так что сиди под подпиской да не дергайся — пиши объяснительные и думай на досуге, кому ты дорожку перебежал...

Через сутки Мишеля-Герхарда фон Штольца отпустили под подписку о невыезде, потому что неожиданно стало ясно, что в никаких народных артистов, а тем более в банкиров, он не стрелял, не взрывал и не травил, имея твердое алиби, которое подтвердили десять атлетически сложенных ребят в одинакового кроя пиджаках, с которыми он беспробудно пьянствовал последние полгода, отчего лиц их не мог вспомнить. Заодно выяснилось, что в Хабаровске, Салехарде и Нарьян-Маре подозреваемый отродясь не был, что старушки пропали сами по себе и нашлись тоже сами по себе, совращенные малолетки оказались молодящимися старыми девами, промышлявшими проституцией, и что водку из супермаркета никто не крал, а просто ее случайно задвинули под прилавок, где после нашли...

Что же касается зарезанного академика, то это было чистое недоразумение — просто, проходя мимо, он откликнулся на призыв о помощи, отчего был застигнут на месте чужого преступления, где оставил массу не имеющих отношения к данному делу отпечатков пальцев и улик, и был опознан принявшими его не за того свидетелями.

Мишель-Герхард фон Штольц подписал все требуемые бумаги и был отправлен восвояси думать, кому он дорожку перебежал...

Глава 35

Мрачны да холодны казематы в крепости Петропавловской. Решетка, что оконце покрывает, льдом обросла, кой-где по стенам иней серебрится да тает, каплями на пол стекая — будто плачет та стена. Тихо... Уж так тихо, что уши от того закладывает, хоть вот он, город Санкт-Петербург — рядышком, рукой дотянуться можно. Но хоть рядом он, да не слышны в мешке каменном голоса, перезвон колокольчиков на тройках, крики сторожей ночных — ничего не слыхать, от чего всяк живой человек с ума сходит да думает — кончена жизнь, хоть покуда он жив еще! Но хоть жив, а будто и не жив, пребывая в могиле каменной, в коей хуже, чем в гробу! Уж лучше в смерть, чем жизнь такая!..

Вот лежит на полу каменном, на подстилке соломенной узник — рука на перевязи, поперек лица незаживший шрам. Лежит, в тулуп кутается, в угол глядит, о жизни своей жалея. Сколь он тут — уж не упомнит, со счета дней сбившись. Раз лишь в сутки дверца железная растворяется, дабы узнику пищу передать да свечу новую. Говорить с ним служителю запрещено, отчего они будто немые все. Хлопнет дверца, да тихо вновь...

Ночью лишь веселее: выбираются из нор крысы с мышами да по узнику спящему скачут, а он их уж не гоняет, к ним привыкнув, — пусть шныряют — все ж таки души живые...

Да ведь что теперь жалеть — знал же он, на что шел, знал, что дуэли промеж дворян еще с времен Петровых запрещены и что в Артикулах воинских да в «Патенте о поединках и начинании ссор» сказано: буде учинит кто дуэль али драку на шпагах или пистолях, то дуэлянты те, равно как секунданты их и люди, случайно при том бывшие и в караул о том немедля не доложившие, подлежат наказаны быть смертной казнью, а на дуэли погибший подвешен за ноги в людном месте в назидание иным драчунам, кои жизнь свою, Государю и Отчизне принадлежащую, попусту тратят!..