Мастер сыскного дела - Ильин Андрей. Страница 46
— Ну я пошел.
— Да продлит Господь дни твои, да обойдут тебя болезни и ЧК за милость, тобой явленную! — пропел хвалу прохожему нищий.
Мишель хмыкнул и убыстрил шаг. Через два часа ему было заступать на место нищего попрошайки, обрядившись старьевщиком...
Вот ведь как все занятно обернулось — случилась рядовая облава на Пятницкой, где красноармейцы меж мешков с ворованной мукой драгоценности сыскали, а средь них перстенек в виде головы льва с глазами из бриллиантов, что числился в перечне царских сокровищ, ювелирами составленном, под номером сто семь. Мука та на начпрода Первой Конной армии вывела, что в Москву продуктовые эшелоны гонит, а ранее при коменданте Кремля состоял, аккурат в то самое время, как ящики с литерным грузом из Петрограда прибыли, и те ящики видел, и сам разгружать помогал, а коли так, то знать может, где они теперь находятся! И хоть повинился он, будто тогда перстенек уворовал, а ныне по нужде продать решил, веры ему нет — что тот перстенек в сравнении с сотнями пудов муки и пшена!.. Нет, темнит что-то начпрод!..
А дале иная ниточка тянется — перстенек тот, судя по всему, ювелиру Кацу назначался, что был до семнадцатого года преуспевающим ювелиром, а ныне служит рядовым оценщиком в Гохране вместе с Шелехесом и с ним же, по делам службы, в Ревель ездит, где с Исидором Гуковским встречается, с коим Шелехес, о чем всем известно, близко приятельствует. Сам Гуковский тоже личность темная, вороватая, в чем Мишель лично убедиться мог, и коли предположить, что Кац сказал Шелехесу о сокровищах царских, а тот — Гуковскому, то последний мог ими заинтересоваться, потому как цену золоту и бриллиантам знает.
Но чего ж тогда начпрод сам эти сокровища не уворует?
А как, коли они не где-нибудь, а в самом Кремле схоронены, откуда их так просто не вынести — один-то перстенек можно, но не восемь же неподъемных ящиков! Да и как их дале через полстраны везти и кому продать, чай, на базар, как муку, не снесешь... А вот Гуковский, высоких покровителей средь «товарищей» имея и продажей ценностей занимаясь, может, почти не скрываясь, нужный мандат выправить, те ценности изъять да, в эшелон погрузив, в Ревель под охраной переправить, где продать через европейских банкиров, с коими накоротке якшается. Вот отчего он начпроду понадобился!
И выходит, что Куприянов в этой истории лишь наводчик, Кац и Шелехес — посредники, Гуковский — продавец краденого, а все вместе они — шайка воров, что удумали украсть не кошель, а сокровища дома Романовых, кои триста лет всенародно собирались!
А ну — ежели так и есть?!
А коли так, то надобно начпрода, как он вновь к Кацу заявится, арестовать, а после него Шелехеса, и всем им допрос учинить, а в домах их обыски!.. И коли все будет так, как он задумал, то они дадут показания против Гуковского, а Куприянов укажет на место, где спрятаны ящики... А не случись той облавы, не потянулась бы ниточка!
С этой мыслью Мишель завернул в проулок, откуда уже виден был его дом. Заметил, как подле подъезда прохаживается какой-то человек в солдатских сапогах и шинели, но будто бы с чужого плеча.
Чего он здесь забыл?
Впрочем, Мишелю было теперь не до него, хоть лицо его показалось ему смутно знакомым. Где ж он мог его видеть?
Солдат посторонился, и Мишель, открыв дверь, вошел в гулкое парадное.
Теперь у него на все про все — на то, чтобы надеть парик, наклеить фальшивую бороду и усы и облачиться в платье старьевщика, — оставался час с небольшим, так что следовало поспешить. Да еще нужно было как-то объяснить Анне весь этот смешной «машкерад».
С улицы раздался короткий свист.
Позади негромко хлопнула дверь, будто впуская кого в подъезд.
И тут же сверху застучали шаги: кто-то, цокая о мрамор ступеней подковками, торопясь, спускался с верхнего этажа. Встречи с соседями нынче были редки — половина квартир в доме была заброшена, двери заколочены, из других жильцы не выходили неделями, хоронясь за четырьмя стенами от бед. Но вот, видно, кто-то вышел...
Мишель привычно потупил взор, что считалось в новой, Советской России признаком хорошего тона — ныне всяк опасался всякого, не желая ни с кем вступать ни в какие беседы.
Но оказалось, что это спускался не сосед, а какой-то незнакомец. Мишель посторонился, пропуская его мимо.
Да ведь и это лицо ему вроде бы знакомо! — мимолетно подивился он.
Память у Мишеля была отменная, вернее сказать, профессиональная — иных в сыскном не держали. Бывало, он, лишь раз глянув на фотокарточку бежавшего из Нерчинска каторжанина — карманника или громилы, опознавал его в ярмарочной толпе.
Где же он его видел ранее?
И того, что на улице...
Ведь видел же, причем обоих, да не раздельно, а вместе!.. Где ж?
Да вдруг припомнил, чуть по лбу себя ладонью не хлопнув, — ну верно же, в Ревеле, в Торгпредстве и после, как его, ссадив с машины, хотели проколоть штыками! Там они средь прочих были!
Но чего ж им тут нужно?..
И, подумав так, остановился.
И тот узнанный им незнакомец, что спускался с верхнего этажа, тоже остановился.
«А ведь они не просто так, они по мою душу явились! — сообразил Мишель. — То дело довершить, что они в Ревеле не сумели!»
Незнакомец, видно поняв, что узнан, осклабился и быстро сунул руку в карман шинели, откуда вытянул револьвер. Вероятней всего, он думал, что Мишель, испугавшись, от него побежит и он сможет безнаказанно убить его, стрельнув в спину. А коли не он, так тот, другой, что, свистнув ему, дабы предупредить, зашел в подъезд и теперь поднимается снизу.
Но он ошибся — Мишель не побежал. Он не раз в своей жизни видел уставленное ему в глаза оружие, но никогда при том не мчался прочь, доподлинно зная, что от пули все одно не убежать! Как в хитрованских засадах и после, на германском фронте, он, не раздумывая ни мгновения, пригнулся и прыгнул вперед, дабы упредить выстрел.
Не упредил! Злодей успел выстрелить!
Из дула револьвера выплеснулось желтое пламя и искры, оглушительно, закладывая уши, бабахнул выстрел, но пуля прошла мимо, в вершке от головы Мишеля, угодив в стену, осыпав штукатурку. Другого мгновения, чтобы сызнова нажать на спусковой крючок, у стрелка уж не было. Мишель налетел на него, сшибая с ног и перехватывая запястье руки, в которой был зажат револьвер.
Вновь бухнул выстрел, и пуля тяжело шмякнулась в чью-то дверь, высекая из нее щепу.
Противник оказался на удивление крепок — Мишель, отгибая, отводя от себя руку с оружием, другой пытался охватить его за горло, но тот, сверкая белками, шипел, дыша перегаром, ругаясь матом и пытаясь высвободить револьвер.
— Отпус-сти, сволочь белая!..
Было слышно, как снизу, топоча сапогами, бежал его напарник. Коли успеет, добежит, то тогда все, мгновенно понял Мишель, вдвоем они с ним справятся в два счета!
Злодей исхитрился — ткнул Мишеля лбом в лицо, да пребольно... Он уже пришел в себя и теперь, напрягая все силы, наседал на Мишеля, одолевая его...
Но тут на верхнем этаже громко хлопнула дверь, и вниз застучали быстрые, легкие шаги.
Да ведь это не кто-нибудь, это — Анна! — сразу понял Мишель. Она!.. Услышала с лестницы выстрелы и кинулась ему навстречу! И тут же весь похолодел — так ведь коли она прибежит, прежде чем они успеют скрыться, да кричать станет — так они и ее тоже не пожалеют!.. И выходит, что надобно ему до того времени либо умереть, либо победить!
В отчаянии Мишель вырвал руку, дав противнику свободно вздохнуть, да тут же, мгновения не мешкая и вкладывая в удар всю возможную силу и все отчаяние, ткнул его кулаком снизу вверх — в подбородок.
Удар был страшен — злодей опрокинулся, отлетел назад, наткнулся спиной на перила лестницы, утратил равновесие и, перевалившись через них, с коротким вскриком рухнул вниз, в широкий провал меж лестничными маршами.
Отброшенный им револьвер, стуча, покатился по ступеням.
Мишель, не мешкая, сделал два шага, поймал его и крепко зажал в руке.
— Мишель! — отчаянно крикнул кто-то.