Мы из Конторы - Ильин Андрей. Страница 22

Примерно так хотел ответить полковник Городец. На что его запаса немецких слов не хватило. Эх… ему бы по-русски да с прибавкой крепких выражений, на которые столь богат родной язык! Тогда бы он им объяснил, тогда бы растолковал, что почем и кто такой есть полковник Городец!

…Пригласили, блин, на рыбалку червяка!.. Нацепили на крючок, подобно живцу, бросили в мутную воду и заставляют трепыхаться, даже не сообщая, на кого устроили рыбалку! Тоже, в бога душу мать, — партнерство называется: одни на берегу за удочку держатся, другие в реке бултыхаются, рискуя в любое мгновенье на чужой зубок попасть!

Счас он им, паразитам, отпишет!..

Но написал Herr Baumgartman коротко и сдержанно. Наверное, из-за неумения строить сложные фразеологизмы на плохо знакомом ему языке.

Поблагодарил своих немецких друзей за проявленную заботу и попросил дать дополнительную информацию, дабы он мог быть им более полезен.

Написал и отправил…

Но долго сидеть в бездействии не смог. Чуял он, что немцы не солгали, что враг где-то рядом, притаился, а он, как последний лох, ничего не может сделать! Совсем ничего!

Ну не умел полковник Городец ждать у моря погоды, потому что по натуре и всем занимаемым должностям был командиром, привыкшим командовать и брать ответственность на себя! Даже на самых первых ступенях военной карьеры, когда командиром разведгруппы в тыл условного противника в рейды ходил — и тогда он облечен был правом принятия решений, которым все безоговорочно подчинялись. Потому что иначе в разведке нельзя! Это лапотная пехота может позволить себе гнить в окопах, ожидая приказа вышестоящего начальника, а разведчик от начальства за тридевять земель, а то и вовсе под землей в глубоком схроне или под водой, по самые уши в болоте, — как ему тот приказ передать? Вот и выходит, что он сам себе голова и вышестоящий командир. Такие его права! Но и спрос с него немалый — по самому высшему пределу: ошибешься, дашь маху — не свои, так противник к стенке прислонит!

А эти его заверяют!.. Хоть сами, может быть, порох не нюхали, а все больше чернила!..

Эх… ему бы теперь в драку, пусть в последнюю, лишь бы не сидеть вот так, истуканом, от которого ни черта не зависит!..

Потомился полковник, да не выдержал — вскочил, забегал по квартире, километры нарезая, а после, в нарушение данных ему инструкций, подошел к окну, притиснулся и сбоку на самую малость отодвинул в сторону жалюзи. Глянул на улицу.

Ну и где он там, черт, притаился?

В той пятиэтажке?

Или в этой?

Или где-нибудь в автомобиле засел?

Или залег, бордюром прикинувшись, высматривает подходы, ищет лазейку в обороне, как на передовой. А ведь и найдет — наши ребята не чета Гансам, если прицепились, так просто не отстанут — пролезут, протиснутся, просочатся сквозь любые кордоны да явятся по его душу!

Насчет армий — кто посильнее будет — вопрос открытый, про то ответ только большая война дать может. За пехоту или танкистов он тоже зарекаться не станет, а вот разведка наша кому угодно сто очков вперед даст! Их «зеленые береты» против наших хлипче будут — день-другой в засаде поторчат и скисают, требуют себе свежей смены белья, горячего кофе, фрау с мамзелями под бочок и страховок с надбавками за антисанитарные условия. А наши в дерьме по самую маковку, не жрамши, не спамши, с одной флягой спирта на троих неделю вылежать могут, не шелохнувшись, собственной слюной питаясь. А после, как встанут, никому мало не покажется!

Если такой сюда пришел, свой пришел, то держись!

А другой и не мог: со своими — свои счеты сводят, дабы искупить вину и смыть пятно с мундира.

Его — смыть!

Не исключено, что это будет кто-то из его бывших однокашников или сослуживцев, или приятель, с которым они вместе на задания ходили, или лучший друг. Вполне вероятно, что — друг… Не потому, что он более виноват, чем остальные, что не разглядел подле себя перебежчика, а потому, что лучший друг знает его лучше других и, значит, сможет прогнозировать его реакции. Ему и карты в руки!..

Кто же это будет?

Может, Игорь…

Или Федор…

Или сосед по лестничной клетке и друг семьи Сашок…

Почему бы и нет — вполне вероятно… Когда он ушел, с них наверняка стружку от загривков до самой задницы спустили, так что на добрую встречу однополчан рассчитывать не приходится.

Что плохо!

Но и хорошо. Тем, что их действия он может предугадать, — чай, в одних академиях учились, в разведку вместе ходили, понимали друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда… И тут уж не до дружбы. Тут уж — кто кого!

И где он теперь может быть?..

Глядит бывший полковник российской армии, бывший гражданин России Городец в окошко на милые немецкие пейзажи — на ухоженные газончики с вазончиками, на ровнехонько припаркованные машины, на аккуратно до тошноты подстриженные кустики, накрытые черепицей крыши и видит вовсе не их, а видит поле боя с минными полями, растяжками, проволочными заграждениями, секретами, засадами, настороженными на чужака световыми ракетами и сигнальными приборами. Ищет, пытается угадать, где, в какой ложбинке, за каким кустом затаился противник. Откуда тот глядит на него!..

Откуда?..

Может, с той вон крыши?

Или из того канализационного колодца?..

Чего же немцы ждут, отчего не прочесывают местность?.. Им бы сюда собак — их, немецких, натасканных на людей овчарок, да пройтись с ними по округе! Или население опросить! Или по точкам, откуда только его окна видны, мелкой гребенкой облавы пройтись… А они!..

Эх!..

И снова — э-эх!..

Развязали бы они ему руки, дали пару ребят посмышленей в подчинение да выпустили на оперативный простор — он бы вмиг это дело расщелкал! Так нет — не дают, и даже оружия не дают, ничего не дают — приманкой держат!..

Э-э-э-эх-х!!

Вновь хлопнул полковник кулаком по стене. Своим, пудовым, по их немецкой хлипкой стене, так что стекла оконные зазвенели и штукатурка посыпалась!..

И чего он так разнервничался?.. Уж не оттого ли, что пропустил приход врага, что ничего не заметил да и не поверил сперва, что понадобилась кому-то его никчемная, гроша ломаного не стоящая жизнь?

Он — не поверил, а немцы — поверили!

И не пропустили!..

Может — так!

Вот и психует полковник, крушит немецкие стены, что давят его с четырех сторон, будто тюремные своды. Только стены-то здесь при чем — разве стены в чем-нибудь виноваты?..

А кто виноват?

И что делать?..

С тем, кто виноват!..

Глава 24

И чего это он там так чем-то по чему-то колотит?

По стене?.. Уж не головой ли?..

А раньше по клавиатуре…

Что это он там так отчаянно стучал? И кому? А после топтался по квартире, будто слон по посудной лавке?

Странно все это!.. Непонятно!..

А на экране ноутбука хоть бы какое шевеление! Так нет ничего — молчат зашторенные квартиры, будто там все вымерли!

Значит, все, можно снимать их с наблюдения?

Если следовать логике, то — да. Никто в них не заходит, никто не выходит, бликов света, сквозняков, иных косвенных признаков, свидетельствующих о присутствии за закрытыми окнами людей, — нет.

Пусто там!

Но, кроме логики, есть еще интуиция, которой что-то не нравится. Вот эти немецкие, которые будто из альбома, картинки — домики, деревца. Этот немецкий покой. Который как… кладбищенский.

Конечно, на интуицию можно было бы и плюнуть, коли все против нее! Что это за зверь такой — интуиция. Логика — она объективна, она основывается на вполне материальных чувствах, на: увидеть, услышать, пощупать, понюхать, на попробовать на зубок… А что такое интуиция? Где она в организме хоронится, что ее обычно не слыхать, чем окружающий мир воспринимает?

Бойцы говорят, что — задницей. Так и говорят:

— Задницей чую!

И обычно не ошибаются.

Как же это понять-то — отчего столь тонкое чувство располагается в столь неблаговидном месте? Что ему — иного, более подходящего в целом организме уголка не нашлось, что оно под хвост забилось?