Обет молчания - Ильин Андрей. Страница 9

Пацан не догадывался, что в эти короткие секунды свободы я, мгновенно поднявшись на колени, успевал обшарить очередные десять или двенадцать квадратных сантиметров комнаты. Подобные экспедиции почти всегда приносили результат. Я спрятал в тайничок под плинтусом половинку бритвенного лезвия, пятак, огрызок карандаша, два пятнадцати и десятисантиметровых гвоздя, вытащенных из стены, полиэтиленовый пакет, несколько окурков с остатками табака. В сравнении с каким-нибудь узником замка Иф я был богачом!

Иногда Пацана сменял кто-нибудь из его коллег.

— Все так же лежит? — спрашивали они.

— Как мешок с дерьмом, — подтверждал Пацан.

— Смотри-ка, сомлел. А поначалу шустрый был! Ладно, пусть валяется, нам забот меньше. Лишь бы не помер до срока.

Так проходили дни. Скучно, до зевоты для моих охранников и крайне напряженно для меня. Я узнавал своих врагов, предполагал что от кого можно ожидать. Я до миллиметра изучил пространство своей «камеры» и мог передвигаться там с закрытыми глазами, на все сто процентов используя в рукопашной драке стратегическое преимущество ниш, «высоток» и проемов мебели. Наконец я вооружился остро заточенными гвоздями. Один, побольше, я превратил в кинжал, соорудив из куска ткани, плотно намотанной вокруг шляпки, упор для ладони. Другой, поменьше, при необходимости в секунду вставлялся в носок ботинка в заранее просверленное отверстие. Теперь всякий удар ногой в жизненно важный центр мог быть смертельным для моего противника.

За неделю я подробно разработал и безоговорочно отверг десяток версий побега.

С помощью огрызка лезвия я бесшумно убирал Пацана, выскакивал в освещенный коридор, ударом ноги обезвреживал сторожа, постоянно сидящего ночами в кресле возле входной двери. Но дальше я увязал в незнакомых замках и принимал на себя удар остальных членов банды. Я не успевал какие-то секунды, но все же не успевал!

Я вышибал стульями стекла окон и, отбиваясь от наседавших врагов, звал на помощь прохожих. Но всегда нож настигал меня раньше, чем приходила помощь.

Я зависал на высоте четвертого этажа на веревках, сплетенных из штор и моей и охранника одежды. Но каждый раз кто-то успевал перерезать спасительный канат до того, как мои ноги достигали земли.

Наконец, в отчаянии, я выпускал на кухне газ и, запалив образовавшуюся гремучую смесь, уходил в дыму и грохоте взрыва.

Я снова и снова перебирал планы побега и все они, в конечном итоге, оказывались не состоятельными. Все мои планы зависели от случайности и все упирались в изначально порочные четыре пути спасения — входную дверь и окна. Нужно было придумать нестандартный ход, такой, о котором не могли догадаться мои надзиратели. Нужно было! Хоть башку о стену разбей!

О стену... Так появился еще один неожиданный план.

Что такое тюрьма, — подумал я, — что удерживает меня в ней? В первую очередь стены. Что такое стены? Лишь кирпичи, соединенные цементным раствором. Значит, чтобы обрести свободу, надо снова разъединить их. Всего-то!

Буду уходить сквозь стену! Жилой дом не каземат старинного замка. Стены в два кирпича наспех соединены сомнительного качества раствором. Здесь не требуются годы самоотверженной работы, чтобы прорезать щель, достаточную для того, чтобы протиснуть в нее тело.

Ковырять штукатурку в комнате я не мог — слишком заметно. Туалет часто посещался. Более всего подходила ванна. Определилась новая задача — попасть в ванную комнату!

В третий раз я сломал линию поведения.

Между тем в банде наметился психологический надлом.

— Сколько можно сидеть, как тараканы в щели? — возмущался Шрам, — пора уходить из города.

— Без денег, без документов? Нас возьмет первый постовой, — возражал Бугай.

— Один хрен где сидеть. Здесь или в зоне. Там хоть срок уменьшается. Надо уходить! Кто не рискует...

— Я сказал ждать! — осаживал спорящих Дед.

— Чего ждать? Когда на нас настучат соседи? Когда сюда случайно забредет участковый? Чего?

— Время придет — узнаешь! А пока ждать! — твердо настаивал Дед.

Шрам ворчал, огрызался, но подчинялся. Пока подчинялся!

Через три дня ожидание закончилось и стало ясно, чего ждал Дед.

— Ствол! — ахнул Шрам.

— Ствол! — подтвердил Дед, крутнув барабан нагана, — и еще вот это, — и вытащил из сумки, только что принесенной хозяином квартиры, обрез винтовки.

— Винтарь!

— Все, парень, хана тебе, — хохотнул Пацан, уставил мне в лоб вытянутый указательный палец, щелкнул большим. — Пах! И в дамках!

Теперь все мои планы, предусматривающие вооруженное сопротивление безоговорочно исключались. С заточенным гвоздем против двух стволов не навоюешь. Оставалась только стена.

Скоро по многозначительным намекам Пацана и ухваченным обрывкам фраз я понял, что банда готовит нападение на машину инкассы. Нет, они решили не просто уходить из города, они решили прихватить изрядный куш. И снова я должен был выступить в роли буфера.

В любом случае, выиграют они или проиграют, меня ожидала пуля, милицейская ли, бандитская ли — не суть важно. Вряд ли после дела преступники будут церемониться с опасным свидетелем. Уход на дно не терпит посторонних глаз. Выходит, отпущенного мне времени оставалось всего ничего! Пора было форсировать события.

Я прекратил свое добровольное заточение, вылез из угла, стал, несмотря на предупреждения и тычки, "расползаться по комнате. Один раз Пацан застал меня возле двери, другой у окна.

— Тебе кто разрешил? Сволочь? — возмутился он.

— Дайте воздухом подышать! Сил больше нет! Не могу, — захныкал я. — Лучше убейте!

— Убьем, не расстраивайся, — успокоил, как умел, Пацан.

— Ну, давай! Убивай! Давай! — изобразил я истерику и даже, для пущей убедительности, слезу пустил. В учебке, на актерском мастерстве нас гоняли почище, чем студентов театральных училищ.

— В искусстве ошибка простительна. Ну, провалишь ты спектакль. Ну, лишишься роли, премии. Ну, наконец, вылетишь из театра и пойдешь служить в сантехники. Не смертельно. Актерская ошибка в нашем деле чревата провалом! Любая фальшь может оказаться последней в твоей жизни, — наставлял нас инструктор по актерскому мастерству. — Повторять ужимки великих премьеров — значит быть паршивым актером. Вашей игрой не должны восхищаться восторженные поклонницы, ее просто не должны замечать! Вот главный и единственный критерий вашего профессионального умения. Вы должны раствориться, умереть в играемом образе или... умереть.

Я не хотел умирать и я играл натурально и натуральные слезы катились по моим щекам.

— Я не могу! Я не хочу! — кричал я, пытаясь приблизиться к окну.

Дед быстро оценил потенциальную опасность, исходящую от впавшего в истерику узника — его уже не уговорить, не запугать расправой, не остановить надолго угрозой боли. Взорвавшиеся эмоции не воспринимают ни логику, ни угрозу. Истерика нужно либо убить, либо надежно изолировать. Убийство накануне операции, где мне было отведено определенное место, не входило в планы бандита. И, значит, меня надо было изолировать.

— Заткните ему рот и оттащите в ванную, — приказал Дед.

Рот мне профессионально заткнул Бугай. После короткого удара ребром ладони по горлу я не мог без боли не то что крикнуть, но даже сглотнуть слюну. Но главная цель, ради которой я затеял весь этот спектакль, была достигнута. Словно куль с картошкой меня бросили на цементный пол ванной и закрыли дверь на задвижку.

— Если еще захочешь поплакать — зови меня, — предложил услуги Бугай, — я помогу.

Наконец я оказался предоставлен самому себе. Новая тюрьма не столько изолировала меня, сколько защищала от назойливого общества соглядатаев. Впервые за много дней я мог расслабиться и позволить себе быть таким, каков я есть, а не каким надлежит казаться в данную минуту. Я сидел в полумраке ванной комнаты и наслаждался покоем. Оказывается, я очень устал от своей «спокойной» жизни.

Но долго расслабляться я себе позволить не мог. Вечером я начал работу. Отодвинув большое зеркало, висящее рядом с умывальником, я провел разметку, пробуравив тонким гвоздем в штукатурке несколько пробных «шурфов» — тонких, почти не видимых глазу отверстий. Наткнулся на растворный шов, двинулся по нему вправо и влево, постепенно обрисовывая прямоугольник кирпича. С него мне и надлежало начинать. Если вытащить один кирпич, с остальными будет справиться гораздо легче.