Прокламация и подсолнух (СИ) - Сович Мила. Страница 11
Симеон осатанел – на австрияка-офицера напасть! Сдурели вконец?!
– Что тут у вас? – мрачно спросил он.
Трое бродяг угрюмо сбились в кучку, у четвертого Гицэ вырвал поводья и стволом ружья подпихнул к остальным, в середку.
Эти рожи Симеон знал: местные. Гайдуки – не гайдуки, скорее так – бродяги. В страду нанимались по всяким работам, зиму беспробудно и уныло пили на заработанное. В откровенном разбое до сего дня замечены не были, хотя за краденые простыни и ковры их в деревнях бивали не раз. Заставу эта ватажка обходила десятой дорогой.
Пандуры уже заняли все высоты вокруг и уставили на бродяг пистолеты и ружья. Те угрюмо озирались. Австрияк лежал на дороге, скорчившись, и не подавал признаков жизни.
Симеон спешился. Пошел смотреть, прикидывая, как его пропесочат, если он важного австрияка не уберег возле своей же заставы. Едва не пнул с досады труп главаря ватажников. Дрянь был человек и теперь на какую поживу позарился! Впрочем, Бог ему судья: пуля австрияка в упор вошла в глаз и разнесла бедняге затылок, аж мозги разбрызгало по всей дороге. Второму покойничку тоже знатно не повезло: челюсть оторвало начисто, видать, боком не вовремя поворотился. Этот еще и помер не сразу, вон в пыли следы от дергающихся ног. Симеон перекрестился: все-таки знакомые рожи. И дернуло их на вояку полезть, пусть у него и конь.
Избитый шевельнулся и закашлялся. Симеон направился к нему, на ходу припоминая немецкие слова. Но австрияк приподнялся на локтях и повел вокруг себя мутным взглядом. Мундирчик без знаков различий превратился в тряпки. Светлые патлы в крови и пыли прилипли к разбитой роже.
– Малец! – ахнул кто-то из пандуров.
Симеон даже замер от неожиданности. И правда – мальчишка совсем. Глазастый, мордашка нежная, как у девицы, и хорошенькая – ангелочков бы в церкву списывать. Только вот свезена наполовину, похоже, рукояткой его же пистолета – вон он, в руках одного из бродяг. И второй в пыли валяется. Свезло мальцу, что морду бить начали, а не тяпнули по башке сразу насмерть…
Спасенный вдруг вскочил, сложил ободранный кулак и пошел на Симеона, шатаясь, как пьяный, и ругаясь по-немецки. Все-таки австрияк?
Симеон легко уклонился, перехватил занесенную руку.
– Охолонь, – сказал он строго и встряхнул парнишку. – Panduren! Grenzschutzbeamte! [28]
Язык сломаешь! Да и то ли сказал?..
Но парень дернулся, перевел на него мутный взгляд и прикусил разбитую губу.
– Пандуры-ы... Я к вам... – и мешком осел к ногам Симеона. Тот еле подхватить успел. Боярское дитятко, что ли? Ладно, потом разберемся, раз с кулаками лезет – значит, жить будет.
Осторожно опустил на дорогу, поманил к себе Морою – займись, мол. Тот уже спешился и теперь отвязывал от пояса флягу, качая головой.
Сам же Симеон повернулся к бродягам.
– Откуда малец? Чего не поделили?
Те молчали.
Гицэ подошел, вырвал у одного пистолет. Повертел в руках.
– Разряжен.
Симеон хмыкнул.
– Ясно дело. Вон же... валяются. Чего, не ждали от мальца, поди? На коня позарились? Да, хорош конь!
– И пистолеты хороши, – ввернул Гицэ, подбирая второй в дорожной пыли.
Парнишка вдруг рванулся из рук Морои, вскочил снова.
– Отдай!
– Да на, пожалуйста, – Гицэ несколько оторопел. – Твое ж добро собираем, боер!
Он протянул руки, и парнишка вырвал у него оружие, только что к груди не прижал, будто великую ценность. Затравленно оглянулся по сторонам, вдруг уставился на трупы – и побелел сквозь всю кровь и грязь, зашатался, попятился. Сел с размаху на дорогу, так и глядя круглыми от ужаса глазами на покойников, окостенел, по-прежнему сжимая в руках пистолеты.
– Первый раз, что ли, боер? – посочувствовал Мороя, снова опускаясь рядом на колени. – Ничего, им за дело досталось. И повезло тебе, что мы вовремя подоспели, а то они бы тебя забили...
Он плюнул на платок и принялся вытирать разбитую мордаху, не прекращая утешений. Симеон покосился на убитых. Утешения, да! Кажется, мальцу и досталось не сильно, и поквитался он с обидчиками неплохо... Мороя сунул ему фляжку. Парень испуганно посмотрел, замялся.
– Выдохни, – приказал Мороя строгим голосом. – И залпом!
Пить парнишка точно еще не умел. Подавился ракией [29], закашлялся, прижал ладонь к животу – должно быть, больно пришлось на отбитые потроха. Мороя придержал за плечи, снова сунул фляжку.
– Пей, кому говорят! Пей! А то будешь тут нам блевать дальше, чем видишь!
Мальчишка сделал глоток из фляжки. Потом еще. И еще. Замер, дыша открытым ртом, точно рыбка на берегу.
Из-за поворота наконец-то подъехала телега. Пандуры из охранения вытягивали шеи и с любопытством оглядывали и спасенного, и двоих убитых – дюжих мужиков по сравнению с ним. На живых косились неприязненно, возница даже веревку с передка отвязывать начал.
– Ладно, проваливайте. И падаль свою заберите, – решил наконец Симеон. – Душегубов нам еще хоронить не хватало! А малец точно по делу палить начал, так что уносите шеи, пока в петле не сплясали, – и не удержался: – Да не лезьте больше на проезжих, недоумки! Из вас грабители – как из дерьма пуля, вшестером с дитем не сладили!
Пандуры дружно грохнули хохотом. Мальчишка дернулся, заозирался испуганно. Кажется, он только сейчас начал понимать, на каком он свете. Отпихнул Морою и встал. Покачиваясь, но уже немного более уверенно переставляя ноги, перешел через дорогу. Разве что на кровяные лужи и брызги мозгов все-таки явно старался не смотреть.
Симеон наблюдал. Мальчишка провел ладонью по шее коня. Неверной рукой ощупал ольстры. Вытащил два патрона и шомполок.
– Во дает, щенок боярский! – восхитился Гицэ. Остальные изумленно примолкли.
Руки у парнишки дрожали, он всхлипывал и поминутно утирал нос, из которого все еще капала кровь. Но патрон скусил с немалой сноровкой, бережно всыпал порох, защелкнул крышку полки, ставя на взвод, и принялся забивать пыж и пулю.
– Гляди, Макарко, – не удержался от подколки Мороя. – Вот как за оружием следить надобно!
Макарко только недобро сверкнул глазами в сторону боярского сынка.
– Слушай, боер, звать-то тебя как? – спросил Симеон, когда парнишка неверными руками сунул заряженные пистолеты за пояс и взялся за гриву гнедого.
– Штефан... – он прокашлялся и сказал уже поувереннее. – Меня зовут Штефан.
Мороя добродушно фыркнул и придержал ему стремя.
– А фамилие-то твое какое? Чтоб знать, откель такие лихие стрелки берутся!
Парнишка вдруг зыркнул из-под спутанных волос затравленными карими глазами.
– Не спрашивайте. Нет у меня фамилии.
В седло он садился, кусая губы от боли, а рожа его и взгляд Симеону совсем не нравились: ладно, пистолеты перезарядил, но как бы в обморок не сверзился, белый ведь аж до зелени.
– Слышь, Мороя, – негромко позвал он. – Пригляди, чтобы не свалился парень по дороге, – и встал в стременах. – По коням! На заставу! И шевелитесь пошустрее, сучьи дети! И так времени сколько потеряли, а наши там без пороха сидят!
Мало ли что? И боярского этого мальца хорошо бы осмотреть пристально и все-таки выспросить, откудова и вправду он такой взялся, этот Штефан. Без фамилии. И чего это он сказал, что к ним ехал?
Пока же парнишка съежился в седле, больше похожий на стригоя [30], чем на живого человека. Бледный как смерть, морда в запекшейся крови, одежда в клочья... Мороя сторожко держался рядышком, ждал. Подъемы всадники брали шагом, поджидая телегу, тяжело нагруженную бочатами с порохом, а вот на каком-то спуске гнедой у мальчишки тряхнул головой, заторопился, сбился в рысь – и парня как ветром в седле шатнуло.
Симеон почесал затылок: надо было его на телегу, конечно. Но парнишка упрямо вцепился в луку, скрепился, помотал головой. Удержал коня – и снова бросил повод. Мороя догнал, протянул флягу. С такой скоростью парень к заставе двух слов связать не сможет. А, ладно. Поговорить успеется.