Прокламация и подсолнух (СИ) - Сович Мила. Страница 33

Внизу, в ручье, бился на боку вороной со сбитым на сторону седлом. Боярин валялся изломанной куклой на склоне и не шевелился.

– Ты чего в него стрелять удумал?

– А ты чего полез?!

Ветер по ущелью принес сзади далекий топот копыт.

– О черт! – Штефан крутанул гнедого на месте. – Ходу! Гони за поворот, живо!

За скалой остановились, с трудом сдержав испуганных лошадей. Топота копыт больше не было слышно, зато долетели выстрелы, уже недальние.

Штефан скользнул взглядом по Макарке и в ужасе ахнул.

– У тебя след! От нагайки!

Макарко растерянно оглядел хороший клок, выдранный из мундира на плече. Неуверенно шевельнул вожжами, трогая кобылу вперед.

– Обалдел?! Враз догонят! – Штефан рванул с себя овчинную безрукавку. – Живо! Надевай! Возвращаемся! Знать ничего не знаем, ехали себе шажком в деревню, слышим – палят, потом крики. Вот кобылу и нахлестывали – глянуть, что случилось. Надевай, у тебя там вовсе кровь!

Из-за скалы послышались крики, и Макарко торопливо начал выпутываться из формы, а Штефан, ругаясь по-немецки, помог ему натянуть свою кацавейку, которая на по-взрослому широких плечах Макарки сидела в облипочку и прижимала рубаху так, что ничего подозрительного видно не было.

Пока Макарко оправлял рубаху, Штефан скинул с гнедого седло, бросил в телегу, прикрыл дерюжкой. Припутал коня поводьями к борту телеги.

– Конь не мой, а капитана, ковать в деревню ведем, – строго сказал он Макарке, и тот, все еще ошарашенный, покорно кивнул в ответ. Штефан окинул его придирчивым взглядом. – Ладно, сойдет. Разворачивайся и погнали!

Никто из бояр, проклинавших теперь злосчастное состязание, которое стоило одному из спорщиков свернутой шеи, ничего не заподозрил, когда двое испуганных крестьянских парней начали ломать перед ними шапки и кланяться. Наоборот – бояре почти обрадовались: надо же было кому-то лезть в обрыв и доставать покойника, к тому же у парней и телега есть.

Покалеченного коня думали пристрелить, но кто-то потрезвее прислушался к уговорам крестьян не поганить ручеек. Бояре даже расщедрились от огорчения: не надо нам, мол, проклятого вороного, из-за которого такая беда случилась, достанете – забирайте.

Тело погибшего на телеге довезли обратно на постоялый двор. Парням, упыхавшимся перетаскивать покойника, кинули медный грош, чтобы свечку поставили.

Когда телега снова тронулась в сторону заставы, Штефан и Макарко долго помалкивали, смирно сидя рядом на передке и изредка косясь друг на друга.

– Коня вытащить надо, – вдруг брякнул Макарко. – Жалко животину.

– Угу, – согласился Штефан. – Жалко. Только как ты его вытащишь-то?

– А вожжи отцепим и под задницу тянуть будем. Ремень сыромятный, выдержит.

Штефан вздохнул.

– Он, вроде как, ногу сломал. Но я не приглядывался.

– Свихнул, кажись, только. Крови-то не было. Так Мороя вылечит, главное – до заставы дотащить, – отмахнулся Макарко и вдруг передернул плечами: – Ничего ты эту сволочь в овраг заправил!

– Ты бы заправил! – задиристо огрызнулся Штефан. – Всю заставу бы ружейной пулей на виселицу заправил, ружья-то под рукой только у пандуров!

Макарко ахнул.

– Так ты что – нарочно, что ли?

Штефан поежился, зябко обхватил себя руками.

– Нет, конечно, – сознался совсем тихо. – Случайно вышло, я его остановить хотел... – он вдруг ударил кулаком по телеге. – Да я сам не знаю, чего хотел! Что ты там ему орал-то?

Макарие тяжело вздохнул.

– Эта сволочь мою сестру...

– Это ее Руксандрой звали?

– Угу...

– У меня тоже сестру Александриной звать, – вдруг признался Штефан и надолго умолк, угрюмо глядя вперед.

Макарко причмокнул на усталую кобылу и покосился на товарища.

– А ты бы за свою сестру не убил?

Штефан невесело усмехнулся:

– Я, выходит, за твою убил...

Макарко вдруг осадил кобылу и положил руку ему на плечо.

– Ни хрена ты никого не убил. Сам он себе шею свернул. Судьба, видать, такая.

– Угу... – Штефан поежился. – Слушай... А не спросят на постоялом-то дворе, была ли у них наша телега?..

– Спросят – им ответят, не боись, – Макарко снова причмокнул на упряжную. – Хозяин – капитану Симеону друг давний, они против турков вместе воевали, по ранению уволился он из армии...

– Угу... Слышал уже...

Разговор надолго прервался.

Когда они добрались снова до места происшествия, искалеченный конь тоненько заржал под скользким склоном. Вместе, пыхтя, матерясь и цепляясь за землю и кусты, на четвертый раз они втащили его на дорогу. Конь беспомощно прыгал на трех ногах, поджимая переднюю левую, путался в болтающихся поводьях, постанывал, жалуясь на боль.

Макарко погладил его прямо по черной морде с белой звездочкой.

– Потерпи, бедолага! Сперва чуть не загнали, теперя вот ногу свихнул.

Штефан поморщился, косясь на гнедого.

– Поведу этого – как бы он буянить не начал. Ревнивый, черт.

– Я поведу, – предложил Макарко. – Бери вожжи, шагом же, даже ты управишься.

– Ага, – Штефан вдруг полез в седельную сумку гнедого, валявшуюся в телеге. Бросил Макарке свой подсолнух: – Держи, подманивать будешь. Ой, стой! Дай, я пригоршню-то возьму.

С постоянными остановками, уламывая и упрашивая раненую лошадь, они двинулись в сторону заставы. И только у самого последнего спуска, когда завиднелась рогатка, Макарко вдруг окликнул неуверенно:

– Слышишь, боер... Штефан...

– А?

– Выходит, спасибо тебе.

Штефан натянул вожжи, останавливая кобылу. Подумал немного, потом вдруг решительно повернулся к Макарке.

– Знаешь, а ты прав. Я бы за своих сестер тоже убил. И этого я убивать не хотел, он сам в овраг навернулся.

– И даже конь выжил, – ввернул Макарко и широко перекрестился. – Не иначе, это его Бог наказал!

– Точно, – криво усмехнулся Штефан. Помолчал и осторожно заговорил совсем о другом: – Слушай, Макарие... Ты зря так вызверился за Анусю-то. Землю жрать буду – мы просто разговаривали!

– Да я уж понял... – Макарко потоптался, поглаживая коня и краснея, потом все-таки взглянул исподлобья: – Ты только учти, я ведь к ней всерьез. А про тебя подумал грешным делом, что ты это... для развлечения... Ты прости, если что...

– Да знаю я, что ты всерьез, – отмахнулся Штефан. – Она мне как раз и рассказывала, до чего ты хороший, да как ее батька пандуров не жалует.

– Не жалует, – Макарко вздохнул. – А я ее ведь нынче обидел, получается. Как бы теперь прощения-то попросить?

– А в чем сложность? – не понял его Штефан. – Ты же нынче не на дежурстве, вот и сходил бы по ночи на хутор.

– Да сходил один такой! – фыркнул Макарко. – Ее батька стережется, на ночь вместе с козами таких волкодавов загоняет, что враз порвут!

– Ну, волкодавов отвлечь можно, – Штефан вдруг тоже рассмеялся: – Интересно, что Анусин батька запоет, если тебя у нее по ночи застукает! Тебе ж жениться надо, а не как Гицэ!..

Макарко почесал в затылке.

– Да я бы со всей радостью. Схожу сегодня, твоя правда. Прогонит – ее воля, а не прогонит... Вот только забор там высоченный и волкодавы эти...

– А на это есть искусство тактики! – торжествующе провозгласил Штефан. Неловко шлепнул кобылу вожжами по крупу, обернулся к Макарке и доверительно прибавил, ухмыляясь: – Мне, знаешь, тоже не очень понравилось дрючком по шее получать.

Снизу, от рогатки, на хохочущих парней с телегой и тремя конями обалдело смотрел Симеон.

Часть III

- 1 -

Яблоки в этом году уродились на радость ребятишкам, да и не только им. Большие, краснобокие, они так густо усыпали ветки, что кое-где алого было больше, чем зеленого, а ветки пригибались едва не до земли. Штефан нарвал яблок в шапку, чтобы не вставать лишний раз, одно надкусил сразу и плюхнулся спиной в наваленное под деревом сено.

Яблоко оказалось не только сладким, но и очень сочным. Штефан догрыз его, облизал пальцы, отер тыльной стороной ладони усы, которые старательно отращивал. Усы пока были так себе, куда там до Симеона и, тем паче, до гордости Йоргу, но уже точно усы, а не пушок над губой. Конечно, такой роскоши, как зеркало, на заставе не водилось, но ведь с усами все выглядят взрослее и солиднее. Да и девушкам вроде нравится... Кстати, о девушках! Радованка говорила, у нее родня на ярмарку уезжает.