Рок царя Эдипа (СИ) - Ростокина Виктория Николаевна. Страница 26
— Хорошо… — Он просиял улыбкой, рассматривая свое сокровище.
Действительно, как в сказке!
— Леха! — нетерпеливо окликнули его успевшие добежать до угла и вернуться обратно друзья. — Ну ты идешь?
— Сейчас! — он дернулся нетерпеливо и остановился, не в силах оторваться от странной феи, боясь, что она исчезнет, едва он отвернется.
В одной руке у него были брикеты с мороженым, а в другой — бумажка, сулящая кучу всяких удовольствий…
— Беги, — ласково улыбнулась фея, и глаза ее вдруг стали очень грустными.
Он кивнул, отступил на шаг, повернулся… и оглянулся опять.
Она смотрела на него с такой нежностью, как еще никто на свете не смотрел.
— Беги, — повторила она.
И вдруг нагнулась и коснулась прохладными губами его щеки.
Алешка обалдело захлопал глазами, попятился и быстро глянул на мальчишек. А потом помчался к ним вприпрыжку.
Инна видела, как он вручил им по «Лакомке», что-то оживленно и возбужденно рассказывая. Потом вдруг замолчал и опять оглянулся.
Она быстро отступила за киоск.
Алешка протянул было в ее сторону руку и замер.
Волшебной феи больше не было — пустая улица, только поземка метет по тротуару… Она исчезла, испарилась, растворилась так же необъяснимо и загадочно, как и возникла перед ним.
Конечно, именно так и кончаются все сказки…
Дома он спрятал свое сокровище под обложку дневника и долго еще не решался потратить, рассматривая его перед сном.
Перед глазами вновь возникала снежная фея с грустными глазами. Странно, но он был уверен, что она его очень любит. Ведь недаром она выделила именно его из всех мальчиков. Но он ни разу даже не подумал, что это могла быть его мать.
Мать была где-то далеко, он знал, что она жива, но просто не хочет жить с ним, и не винил ее. Он просто не думал о ней. Она для него не существовала. Она только снилась иногда, но он никак не мог увидеть ее лица, запомнить слова, что она ему шептала.
Она была далекой и недостижимой… Иногда ему хотелось, чтоб она вдруг возникла ниоткуда и он бы гордо прошел с ней рядом на зависть всем мальчишкам. Ведь конечно же она сказочно красива, иначе и быть не может. И она добра и ласкова, и она будет выполнять все его желания. Совсем как та фея…
Он так мало знал о ней. Дед всегда обрывал разговор, не отвечал на Алешкины вопросы. И мальчик научился по-взрослому прятать свою тоску в самые потаенные уголки души и не выпускать ее оттуда. Он просто привыкал понемногу к мысли о том, что это неосуществимая мечта. Но он не мог жить только одной мечтой, у него была куча более насущных проблем — уговорить деда купить футбольный мяч, стереть в дневнике двойку и списать контрольную. У него была совершенно нормальная мальчишеская жизнь. Кроме одного — у него, не было ни отца, ни матери…
«Когда я вырасту, — твердо решил он, — я найду эту фею и женюсь на ней…»
Глава 13
Меренги
День был жаркий.
Надя, только войдя в дом, сразу умылась холодной водой и теперь сидела перед Инной, отдыхая, держа очки в руке, с лицом мокрым, умилительно усталым.
— Чего полотенце не взяла?
— Я нарочно. Сохну. Охлаждаюсь.
«Какая она маленькая. Он, наверное, чувствует к ней нежность, как к ребенку. Да нет, у парня в двадцать лет совсем другие чувства. Рядом с ней он ощущает себя сильным, огромным… В общем-то все мы одинаковые, чувства у всех одни и те же… А все же я ничего не знаю об их жизни. Я — в стороне», — думала Инна, глядя на Надю. Но вслух сказала только:
— Леша поехал машины заказывать. Будет в семь, не раньше. Надюш, чай пить будешь? Холодный, со льдом?
Надя закивала в ответ.
— Смотри. Насыпаешь полный стакан, — Инна бросала в стакан кубики льда, коротко звякавшие о стекло. — Потом — крепкую заварку. Сперва в заварку, конечно, сахар. Капельку коньяку. Коньяк у нас есть? Есть немножко. Вот. Теперь заливаем весь этот лед. И еще лимон. Все. — Она протянула Наде стакан, полный льдинок, окрашенных чаем. — Американский чай.
— Его прямо в Америке пьют? — изумилась Надя.
— Да. А как по-английски со льдом, знаешь?
Надя отрицательно замотала головой.
— Дословно — «на камнях».
— Здорово! — сказала Надя.
Имея в виду, вероятно, и то, что узнала, и то, что пила, и то, что могла спокойно посидеть в прохладе.
— У нас в общаге горячую воду отключили. И холодную тоже отключают. То на час, то на три. Чинят что-то… Ну, все. А то я расселась. — Надя вскочила, поставила стакан.
— Что ты?
— Делать же надо… что-то. А что, нечего?
— Да, в общем… — Инна замялась.
«Бедная девочка! Привыкла за последние дни, как белка в колесе. Ведь действительно, делать-то нечего. Квартира, — вылизана. Готовить — рано. И Леши дома нет, одна я тут торчу».
— Давай-ка мы с тобой сделаем одну очень вкусную вещь, — продолжила она вслух.
— Американскую?
— Нет, — улыбнулась Инна. — Как здесь говорят, общечеловеческую. Меренги.
— Что-что? — не поняла Надя. — Это типа осьминогов?
— Нет, это не миноги. Меренги — по-другому называют безе.
— А, знаю! Вкусно очень!
— Ну вот. Сейчас всем сделаем вкусно. Надеюсь, яиц нам хватит.
«Я вовсе ее не боюсь, — подумала Инна. — Она не страшная».
Яиц было даже с запасом — три десятка. Инна показала Наде, как разбивать яйцо, отделяя белок от желтка, и теперь, открывая дверцы кухонного шкафа в поисках пергаментной бумаги, наблюдала, как медленно, старательно, затаив дыхание, совершает Надя эту нехитрую процедуру.
— Инна Николаевна, я вообще умею… Я очень много умею… — говорила она, долго примериваясь, как ударить ножом по скорлупе. — Я борщ знаете как хорошо варю! Лучше мамы. — И ударяла совсем слабо, и долго пыталась разломить яйцо пополам.
Ни один желток не попал в миску с белками, но прошло уже пять минут, а разбито было всего три яйца.
— Дай-ка я это сделаю. А ты пока поищи в том ящике венчик.
Инну даже радовало, что здесь не может быть миксера или шейкера, только старый мамин венчик.
Инна покорно рылась в ящике.
«Я опять все сделала неправильно, — думала Инна, легким сноровистым движением разбивая белую скорлупу. — Если она не сделает этого сама, она никогда не научится. Элементарный закон воспитания… Конечно, я же никогда не воспитывала ребенка. А взрослого-то труднее…»
— А что такое венчик? — жалобно спросила Надя. — Какой он из себя?
Пришлось самой поискать в ящике…
Инна снова разбивала яйца — восьмое, девятое, — точно, машинально, глядя на Надю, которая говорила, сидя на табуретке рядом:
— Инна Николаевна, а я у вас спросить хотела. По-английски яйца тоже яйцами называются или как-то по-другому? Ну, мужские…
«Ничего себе вопросик! — подумала Инна, сразу опустив глаза в миску и не донеся руку, потянувшуюся за следующим яйцом. — А что здесь такого? Почему я думаю, что в России все закомплексованные ханжи?»
— По-другому. «Balls». В переводе — «шары», — сказала Инна, глядя на невесту сына, разбивая следующее яйцо.
— А то мы с Лекой поспорили. Он говорит: Как же это по-другому может называться?.. А я говорю, что по-английски всегда все по-другому. Он у вас постеснялся спрашивать. А что тут такого?
— Конечно, ничего, — весело сказала Инна, занеся нож над следующим яйцом.
И вдруг почувствовала резкий, омерзительный запах. Так и есть — предыдущее яйцо было гнилым, его черный белок уже расползался, смешиваясь с остальными, безнадежно портя их.
— Ну вот! Теперь — все выкидывать. Как там у вас, у авиаторов, говорят: автопилот?
Надя кивнула.
— Подвел меня автопилот. Ну ничего, у нас еще девятнадцать яиц осталось. Нам хватит…
Миска была снова пуста, чисто вымыта, Инна разбивала яйца и выливала в нее белки, уже не глядя на Надю, а та сидела рядом, говорила:
— Знаете, Инна Николаевна, Лека — он просто чудо. Он в постели все так замечательно делает, будто наизусть всю меня знает, как меня целовать надо, что мне нравится…