Тринадцатый ученик Дьявола (СИ) - "Violetblackish". Страница 34

— А я знал, что тебя найду! — самоуверенно заявил гость и бросил на Йохана еще один влюбленный взгляд. Потом с наслаждением облизал ложку, обернулся и выразительно уставился на котелок над очагом. Йохан тяжело вздохнул и, отобрав у него пустую миску, снова наполнил ее до краев.

— Куда только в тебя влезает, — проворчал он, со стуком ставя перед Ноэлем миску и окидывая его неодобрительным взглядом. Парень вроде выглядел тощим, а уписывал за двоих. Йохан бы давно лопнул от такого количества еды, хотя ему с утра кусок в горло не лез.

Ноэль беспечно пожал плечами, запихнул в рот полную ложку. Обжегся и зашамкал с набитым ртом:

— Так мы же последнюю неделю и не ели толком, если не считать рыбы, которую Фурло вчера выловил.

Йохан поежился. Тот, кого называли Фурло, беспокоил его едва ли не больше, чем сам маг-недоучка. Всклокоченный мохнатый зверек непонятной породы мог быть милым, если бы вел себя слегка подружелюбнее. В отличие от Ноэля, тот даже не притронулся к рагу. Сидел неподвижно напротив и сверлил тяжелым немигающим взглядом желтых круглых глаз. Йохан ему явно не нравился, и это было предсказуемо, учитывая, что их знакомство началось с силового захвата. Йохан, у которого ни выбора не было, ни времени подумать как следует, когда наткнулся на странную парочку у озера, почувствовал укол совести и протянул руку, чтобы почесать зверюгу за длинным пушистым ухом.

— Как тебя зовут, малыш? — миролюбиво произнес он. — Не дуйся, тут в лесу всякое бывает.

Закончить ему не дали. Зверюга зашипел и неожиданно больно шлепнул его по ладони. Йохан отдернул конечность, а Ноэль широко ухмыльнулся.

— Привыкай, — посоветовал он. — Это Фурло, и, несмотря на свою комическую внешность, малый серьезный.

— Не хочу я привыкать, — огрызнулся Йохан. — Ни к тебе, ни к твоему фамильяру!

Но Ноэль, казалось, пропустил последнюю реплику мимо ушей.

— Ты живешь здесь один? — дружелюбно поинтересовался он и окинул взглядом стены, увешанные оружием. — Круто тут у тебя!

Йохан оторвался от созерцания хмурого взъерошенного зверька и снова вернулся к разговору.

— Нет, — покачал он головой. — Это дом кузнеца Ладвига. Но его сейчас нет.

Сказав это, Йохан помрачнел еще больше. Кузнец в последнее время все чаще исчезал, ничего не объяснял, не ставил в известность, когда вернется, и появлялся все более мрачным и уставшим. Каждый раз, стоило хозяину покинуть дом, Йохан впадал в черную меланхолию. Коротая время, он полностью погружался в тренировки, оттачивая то, чему учил его Ладвиг. Кузнец буквально не давал ему ни единой минуты роздыха, твердо вознамерившись сделать из него воина не хуже, чем Астор Вернер. Он будил Йохана на заре, заставлял купаться в ледяном ручье, от обжигающе холодных струй которого у Йохана перехватывало дыхание. Потом следовала двухчасовая пробежка по замершему утреннему лесу и тренировки. Бесконечные тренировки с восхода до позднего вечера. Новые приемы, отработка техник и изучение разных видов оружия. Магия Йохану не давалась, зато боевой меч лег в руку, словно он с ним родился. Ладвигу не нужно было показывать одно и то же дважды. Стоило ему объяснить новую тактическую уловку, как парень схватывал ее на лету. Однако одолеть в схватке Ладвига у него так ни разу и не получилось. Йохан стискивал зубы, преодолевал боль в мышцах и без конца перебинтовывал растертые в кровь ладони и порезы, неизменно появляющиеся по всему телу после таких тренировок. И, игнорируя боль и отчаяние, упрямо продолжал. Свободного времени не оставалось в принципе, так что первый год обучения Йохан проваливался в сон, как в глубокий колодец, стоило голове коснуться подушки.

Казалось, при таком ритме и режиме отсутствие кузнеца Йохану должно было быть в радость, ведь никто не расталкивал его затемно и не окатывал холодной водой из ведра, поскольку не хватало сил разлепить глаза. Валяйся в постели хоть до обеда. Но вот загадка из загадок: никто не требовал и не подгонял, но Йохан вдруг ни с того ни с сего вскакивал сам и наматывал круги по тропинкам, а потом изнурял себя упражнениями вновь и вновь, выбрав своим противником старый засохший дуб у кромки леса. Зачем? Йохан догадывался. Чтобы выламывающим кости и скручивающим в судороги мышцы трудом вытравить из головы дурные мысли о странном. Например, об обнаженном по пояс кузнеце, стоящем напротив в боевой стойке. О его огромной сплетенной из мускулов и жил фигуре, о стальной хватке, которой он держал вырывающегося Йохана, показывая очередной прием, о жаре его грубой кожи, покрытой татуировками, и о непрекращающемся гулком стуке сердца в ушах, который не отпускал и который Ладвиг принимал за азарт и кураж. И о том, как слова застревают в горле, когда Ладвиг, стянув волосы кожаным шнурком, заботливо помогал менять повязки на израненных руках. И Йохан молчал. Упрямо молчал изо дня в день, поскольку чувствовал — стоит ему заговорить, слова сожгут язык и губы. Терялся в чувствах и мыслях, предпочитая не думать ни о чем и не загадывать, каким будет новый день.

Иногда Ладвиг давал редкие минуты роздыха и удалялся в кузницу, раздувал меха и принимался за любимую работу. В такие минуты Йохан, не в силах оторваться, следовал за ним и подсматривал, как огромные руки сжимают молот и обрушивают его на разогретую добела заготовку, формируя очередное смертоносное оружие, как Ладвиг окунает пылающую багровым огнем сталь в воду и как клубы пара окутывают его фигуру, делая похожим на демона в преисподней. Йохан прижимался горячим лбом к шершавой стене и закрывал глаза, ощущая себя раскаленным металлом, на который молотом обрушился кузнец Ладвиг, меняя, выковывая из него нового человека. Даже тоска по матери и по Юргену отошла на второй план. Йохан больше не знал, было ли желание стать великим воином его судьбой, его стремлением отомстить за отца или же желанием угодить Ладвигу. Ведь только его ободрительного взгляда, его улыбки он искал. На его удачу, они были невероятно близки. Целые дни проводили вдвоем, и Ладвиг опекал его как сына. В его поведении не было ровным счетом ничего, что могло смутить, но Йохану от этого было не легче. В последнее время он даже спать стал из рук вон плохо, вопреки усталости. В довершение всего в доме Ладвига имелась лишь одна, пусть и широкая, кровать, и часто по ночам Йохан просыпался придавленный тяжелой и горячей, как горн, рукой кузнеца, мирно спящего рядом. Лежал, не шевелился, но погладить эту сильную смуглую руку так и не решился, несмотря на глубокий сон кузнеца. Тайком любовался при тусклом свете углей в очаге и бледного лунного света, сочащегося сквозь окна на резкие, словно вырубленные из камня черты лица и длинные пряди волос, в беспорядке разметавшиеся по подушке.

Этим утром Ладвиг снова пропал на рассвете, как раз в то время, когда сон Йохана был тяжелым и глубоким, как лесное озеро, у которого тот позже нашел новых знакомых. Короткая записка на столе возвещала, что кузнецу опять нужно отлучиться. Йохан в ступоре пробежался по лесу, потренировался, доводя себя до изнеможения, искупался в ручье и по привычке приготовил еду, надеясь, что в этот раз Ладвиг не исчезнет надолго. Но тревога не отступала. Помимо его собственных непонятых и невысказанных чувств было что-то еще, что тревожило намного больше, чем простая разлука.

Йохан не мог не чувствовать: что-то происходит и все неуловимо меняется вокруг. Лес стал тише, настороженнее, затаился, как перед грозой, и выжидал. И ведь не зря. Пару раз, делая обход расставленных на зайцев силков, они с Ладвигом едва не напоролись на отряд констеблей, направляющихся на север, а в третий раз им повезло и того меньше и их окружили. Тогда пришла пора Йохана показать, на что он способен. И тут произошло странное. Чувства отключились, оставляя вместо себя холодную расчетливую технику и голую механику тела. Его меч не успел пропороть одного из констеблей насквозь, а он уже видел второго и третьего. Еще несколько секунд — и нос одного из них был сломан ударом локтя, а меч, не остывший от крови первой жертвы, вспорол брюхо следующего противника. Через минуту бедняга со сломанным носом и залитым кровью лицом был пригвожден к земле все тем же мечом и затих. Вокруг стояла тишина. Ладвиг спокойно вытирал травой свой меч и с одобрением посматривал на Йохана. Сам он уложил четверых. Трое оставшихся в живых сбежали, не дожидаясь, чем кончится схватка. Золотые галуны замелькали где-то вдалеке. Только тут Йохан почувствовал дурноту и отвернулся. Он, шатаясь, добрел до кустов, там его долго рвало горькой желчью и ему хотелось верить, что слезы лились из глаз только из-за этого. Наконец стало легче и рука Ладвига легла на плечо.