Слово дворянина - Ильин Андрей. Страница 1
Андрей Ильин
Слово дворянина
OCR Владимир: [email protected]
Глава I
— Апчхи! — громко сказал Мишель-Герхард фон Штольц.
— Будьте здоровы! — пожелала ему здоровья архивариус.
— Буду! — пообещал ей Мишель-Герхард фон Штольц. Потому что относился к своему здоровью бережно, памятуя, как дорого стоит в Европе лечение.
И, обернувшись, восхищенно замер.
Хм!..
Странно, но он почему-то всегда считал, что архивариусы — это исключительно старые, толстые тетки отвратительной наружности, облаченные в серые мешковатые костюмы покроя пятидесятых годов прошлого века. А эта была совсем иной — была очень даже ничего — молоденькой, фигуристой, обаятельной и в очках.
— Апчхи! — вновь громко сказал Мишель-Герхард фон Штольц.
— Будьте здоровы! — вновь откликнулась, не отрывая глаз от какого-то толстенного талмуда, девушка-архивариус.
— Я и так здоров — здоровей не бывает! — заверил ее Мишель. — Это все ваша пыль!..
И лишь теперь, опустив на нос круглые очки, девушка взглянула на него. Не без интереса.
Посетитель был странен. Довольно молодой — хотя обычно к ним приходили сплошь дядечки преклонных лет, которые писали докторские диссертации по поводу внешности Вещего Олега или покроя исподнего белья Екатерины Второй. Безупречно отутюженный и ослепительно белый костюм выглядел слегка сероватым на фоне идеально начищенных белых туфель.
Господи, да кто же заявляется в архив в белом?!
— Не ожидал в столь скучном месте встретить столь очаровательное создание, — выразил свое восхищение современными архивариусами Мишель-Герхард фон Штольц, церемонно поклонившись.
Девушка зарделась.
— Я могу вам чем-то помочь?
— Всем!..
И кто бы мог подумать, что Мишелю-Герхарду фон Штольцу придется проводить лучшие годы своей жизни в пыльных хранилищах архивов, среди полок, заставленных папками с делами давно минувших лет... Да только иначе было нельзя! Так вот странно вышло, что разобраться в хищениях в Гохране можно было, лишь взглянув на них через призму веков. Именно туда вели все концы.
И начал Мишель-Герхард фон Штольц с самых истоков.
— Вот, пожалуйста, — подала ему архивариус какую-то распечатку.
— А оригинала у вас нет? — простодушно спросил Мишель-Герхард фон Штольц, не глядя на предоставленный ему документ, потому что во все глаза смотрел на архивариуса.
— Ну что вы! — всплеснула руками девушка. — Они находятся в особом хранилище, за семью замками.
— А нас не пугают замки, — многозначительно сказал Мишель-Герхард фон Штольц. — Нет крепостей, которых бы мы не брал и!..
Первый документ был аж восемнадцатого века!
С трудом продираясь сквозь древний шрифт с завитушками и ятями, Мишель-Герхард фон Штольц прочел:
«Божьей милостью, мы, Петр Первый, Император и Самодержец Всероссийский, сего дня одиннадцатого, месяца декабря 1719 года, повелеваем учредить при Камер-коллегии особую канцелярию, дабы восстановить надлежащий в хранении государству прилежащих вещей порядок, премного заботясь об их сохранности...»
И было тех вещей — «государево яблоко, драгоценными каменьями усыпанное, корона, скипетр, ключ да меч, и положено им надлежит быть в особую комнату, что Рентереей зовется, в обитый железом сундук с тремя замками, коим по одному быть надлежало у Камер-Президента, Камер-Советника и Царского Рентмейстера, и когда торжественное какое действие случится: то Президенту с двумя Камер-Советниками идти в Рентерию и оный сундук отпереть, и надлежащие такие к государству вещи вынать и через двух Камерных Советников к Царскому двору отсылать; а после бывшего торжества взяв, велеть оные паки в Рентерею сохранить».
Как видно, и тогда на Руси воровали, коли пришлось сундук на три замка запирать, тремя разными ключами! Но как разумно-то! Мудр был царь Петр, понимал народ русский, знал, что всяк, кто при сокровищах окажется, непременно вором станет, хоть голову ему после того руби, но что трое воров никогда не сговорятся, так как поделить желанный барыш не смогут!
Нет бы и теперь всякий «государев» сундук так же хранить, по три, а лучше по сто ключей раздавая! Но нет, не хотят нынешние государственные мужи такого устройства заводить, а всяк норовит от врученных ему богатств единственный ключ иметь, да при одном только себе его держать! И нет на них, злодеев да казнокрадов, управы — нет царя Петра и плахи с топором!
Вздохнул Мишель-Герхард фон Штольц да новый лист раскрыл...
Тяжела архивная работа, ничуть не легче, чем с бандитами на кулачках биться, — к вечеру не разогнешься, так тело болит, а перед глазами мельтешня из писанных гусиным пером буковок да печатей. Но делать-то что? Идти туда — не знаю куда, чтобы найти там то, не понять что? Так он ходил уже...
Хватит! Теперь, прежде чем пойти, он должен уяснить, куда пойти и что там искать!
— Так что у вас там еще по этой, как ее, рентерее есть?..
Глава II
Ненастно на улице — в каминной трубе метель волком воет, в стекло снег колотится, будто пальцами из темноты скребется кто. От этого, от звуков этих, видно, и проснулся Карл.
А может, от иного — от того, что приснилась ему ныне Анисья, душа его ненаглядная. Стоит в сарафане, посреди сада, глядит с прищуром, улыбается, а на голове венок из цветков полевых желтеньких да синеньких. И вроде помнит Карл, что нет ее, что утопилась она, как тятенька ей сказал, что Карла на плацу шпицрутенами до смерти забили, — а вроде и есть — вон стоит, вся солнышком облитая, его к себе пальцем манит и тихо смеется.
— Иди ко мне, друг любезный Карлуша!.. Жутковато Карлу — ведь покойница его к себе зовет!
А все ж таки хочется подойти, упасть в ноги, обнять Анисью, прижать к себе.
А тут еще кто-то его в бок толкает навстречу ей. Обернулся Карл, а это не кто-нибудь, а батюшка его покойный Густав Фирлефанц, в платье иноземном и при голове, хоть Карл сам видел, как ее топор палаческий смахнул и как покатилась она с плахи под ноги народу праздному!
— Ну чего стоишь? — спрашивает отец. — Ступай, она ведь жена тебе!
И уж так хочется Карлу пойти, да не может он — ноги будто к земле приросли.
— Не могу я, батюшка! — говорит он.
А Анисья его все к себе манит, все зовет.
— А коли не можешь, то боле тебе ее не видать! — кричит, сердится батюшка, ногой оземь стуча.
Испугался Карл да проснулся.
А как проснулся — и впрямь услышал, будто стучит кто.
Да не снег в окно, а кто-то в дверь.
— Ну чего там?.. Кого нелегкая принесла? — крикнул Карл да, накинув халат, вниз пошел.
Никаких злодеев он не боится — на тот случай у него пистоли имеются. Что ему злодеи, когда он, в солдаты отданный, на турецкие штыки ходил да весь так изранен, что живого места нет!
Спустился.
Внизу, на лестнице, Прохор стоит, к двери ухом приложившись. Слушает.
— Чего там? — спрашивает Карл.
— Кажись, по вашу душу, — отвечает Прохор.
— Ну так открывай, чего медлишь? Прохор сбросил засов, распахнул дверь. За дверью посыльный офицер.
— Извольте, Карл Густовович, теперь ехать во дворец. Императрица Елизавета Петровна вас к себе требуют-с.
С императрицей не поспоришь.
— Прошка!
— Ага, барин!
— Прикажи, чтоб закладывали экипаж! Да поспешают пускай!
— Будет исполнено, барин!
Давно уж не было, чтобы Карла средь ночи поднимали. Видно, дело какое-то особое. Знать бы какое?.. Коли зовут к трону, никогда не скажешь вперед, зачем и что за сим может последовать — новые милости или каторга. Иные, бывало, и голов лишались...
Собрался Карл — переодевшись, надушившись и парик надев — да и поехал. До дворца путь неблизкий — чего только не передумаешь. Отец Карла — Густав Фирлефанц, подобно ему, при рентерее состояв, с самим царем Петром дружбу водил, за одним столом сиживал, из одного кубка вина пил, да все одно плахой кончил. Кто высоко залетел — тому больно и падать!..