Слово дворянина - Ильин Андрей. Страница 10

— Жив али нет? — окликнул кто-то его.

Мишель повернул голову.

С другой стороны двери, притаившись за косяком, стоял на коленях матрос-Паша — тот, что в последний момент толкнул его из-под выстрела в бок, да силушки не рассчитал, отчего Мишель врезался головой в стену, да так, что душа из него чуть не вылетела вон. А может, наоборот — лишь потому только и жив он остался, что привык кочегар своей пудовой лопатой уголь в топку швырять и его так же швырнул!

— Жив, — прошептал Мишель, стирая стекающую на глаза кровь.

Позади кто-то тихо стонал.

Мишель оглянулся.

На лестничной клетке, возясь в луже быстро набегающей крови и дергая ногами, лежал один из мальчишек-беспризорников. Глаза его закатывались, а с лица просто на глазах сходила краска. Было понятно, что ничего уже сделать невозможно, что он отходит...

Вот кому досталась предназначенная для него пуля! Мальчишке!.. Как нехорошо, как скверно вышло-то!

Подле умирающего мальчишки стояла, ничего не понимая, хлопая глазищами, его сестренка — испуганно глядела на ползущую, парящую кровь. Позади нее, сбросив с плеч винтовки, упав животами на лестницу, изготавливались к стрельбе солдаты.

Разом передернули затворы, досылая в стволы патроны, разом, залпом, жахнули в открытую дверь. А сбоку уж палил из «нагана» Паша-матрос, посылая в темноту пулю за пулей!..

Из квартиры забухали ответные выстрелы.

Пули с визгом впивались в стены, осыпая все вокруг, будто дождем, штукатуркой и осколками кирпича.

«Там же девочка!» — вдруг сообразил, испугался Мишель. Девочка верно стояла там, где и была. Стояла, глядела на мертвого уже брата и, хоть не осознала, что произошло, на всякий случай хлюпала носом! Любая шальная пуля, прямо либо рикошетом от стены или пола, могла легко угодить в нее. Что же делать?

— Уйди!.. Ляг!.. — заорал, замахал рукой Мишель. Но добился лишь того, что девочка, испугавшись его крика, зарыдала пуще прежнего! Какую беду ей могут причинить пули, она понимала не очень, а вот страшного, орущего, вращающего глазами господина боялась пуще лешака!

Солдаты выбросили из затворов скобки пустых обойм, воткнули на их место снаряженные и, передернув затворы, дали новый залп.

Вот теперь бы и надо успевать!..

Мишель глянул на Пашу-матроса. Тот понял его без слов и, высунув руку из-за косяка, стал палить в квартиру. Не прицельно, лишь бы побольше шуму наделать.

Мишель, как стоял — на четвереньках, метнулся к девочке, с ходу сшиб ее с ног и, обхватив, увлек за собой вниз по лестнице, больно стукаясь боками и спиной о жесткие мраморные ступени.

Остановился он лишь на площадке меж этажами.

Девочка была цела, чего не скажешь о нем.

— Сиди тут! — приказал он, бросаясь назад. Из квартиры уже не стреляли.

Солдаты, прыгая, будто зайцы, из стороны в сторону, побежали к двери. На винтовках хищно поблескивали примкнутые штыки.

Испугать их револьверной трескотней после германского фронта было мудрено — они на пулеметы в рост в стрелковых цепях ходили да сколь раз под обстрелом немецких тяжелых батарей бывали, что всяко пострашней! Мишелю тоже посвист пуль был не внове — наслушался, как нижних чинов в атаку поднимал. Там, когда пулеметы с германских позиций стрекотали, — земля на брустверах окопов от пуль как живая шевелилась. А надобно было из траншей тех вставать, да не после других, а первому, дабы солдат примером своим увлечь! Отчего ноги ватными становились, в глотке сохло и голову из окопа поднять боязно было — казалось, сразу в нее пуля угодит, да не одна, а несколько. Да только надобно было! Шагали офицеры на приступки, вынимали револьверы, да разом, за веру, царя и отечество, троекратно перекрестясь, прыгали наверх. И Мишель среди первых! Выскочит, пули вокруг жужжат, а лечь — не моги! Трусость свою пред нижними чинами выказать не смей!

Кто-то тут же, кровью обливаясь, мертвый уже, в окоп сползает, а все одно лечь нельзя.

— За мной!.. В атаку!.. Марш-марш!

Да вперед первому безоглядно побежать, хоть ноги заплетаются, слушаться не желая! И кажется, что все пулеметы теперь одному тебе в грудь нацелены и вот сейчас, через мгновенье, перережет тебя пулями надвое!

— Ур-ра!..

Бежит вперед редкая цепь офицеров. Лезут за ними, карабкаются из окопов солдаты, берут винтовки наперевес, скачут вслед!

А тех, что припозднились, что испугались, в траншеях присев, унтера в чувство приводят, по мордам кулаками лупцуя да пинками на поле брани выгоняя.

— А ну, вперед, сучье отродье! За спинами схорониться хочешь, покуда другие живота не жалеют?! Пшел!..

А уж коли вылезли все, то теперь бежать надобно, потому как одна возможность уцелеть осталась — добежать до германца да на штык того насадить.

— Ур-ра-а-а!..

Так-то бывало! А тут — что!..

Только разве Паше-матросу хуже иных — ему свист пулек внове, ему их в своей кочегарке слышать не приходилось, но и он в квартиру полез.

Ворвались.

Солдаты кого-то с ходу на штык поддели, да им же к стене припечатали, будто жука к листку картона. Паша-матрос дверь в залу высадил, да удачно так, что того, кто за ней был, с ног сшиб и к полу прищемил. А боле в квартире никого и не оказалось!

Квартира была богатая — кругом картины, золото, ковры персидские. Часть их была уж в прихожую стащена и в узлы завязана. Злодеи, что в квартире таились, оказались громилами с Хитровки, Это только Мишеля с солдатами и спасло. Кабы таились здесь офицеры — то худо бы им пришлось. А эти хоть и имели при себе револьверы, да не по одному, а пользоваться ими надлежащим образом не умели — палили больше с испугу, чем в цель.

Тому, что был дверью прищемлен, Мишель тут же допрос учинил.

Спросил:

— Кто таков?

— Гришка я.

— А на квартиру кто навел?..

Уверен был Мишель, что кто-то навел, что не просто так они сюда заявились, не случайно. Да и дверь не была взломана.

Кто бы это мог быть?.. Уж не дворник ли, коему сюда так идти не хотелось! Он?

— Дворник навел? — вновь спросил Мишель.

— Ну, чего молчишь, как дохлая медуза? — рявкнул, придвигаясь, Паша-матрос, потянувшись к бандиту своими ручищами.

Тот испуганно завертел глазами, втянул голову в плечи.

— Счас как вдарю, и душа из тебя вон! — пообещал кочегар.

— Ага, он, дворник! — торопливо признался злодей.

— Надобно его теперь, покуда он далеко не ушел, словить, — сказал Мишель.

Солдаты, понятливо кивнув, побежали из квартиры.

Паша-матрос принес с лестницы мертвого мальчонку. Тот безжизненно висел, свесив вниз руки и ноги. За кочегаром шла, будто привязанная к нему, притихшая и испуганная девочка.

— Жаль пацаненка-то! — вздохнул кочегар.

— А другой где? — спросил Мишель.

— Видать, сбег, когда палить начали! — ответил Паша-матрос. — Теперь ищи ветра в поле.

Пошарил в кармане бушлата, вытащил кусочек колотого сахара, протянул девочке.

— На, покушай.

Хотел по голове ее погладить, да та, как он приблизил к ней свою ручищу, испуганно сжалась и заморгала глазками.

— Эх!.. Мы-то ладно! — в сердцах сказал кочегар. — А эти-то за что такие муки принимают?

Девочка стояла, держа в грязных пальцах кусок облепленного махоркой сахара, облизывала его, с опаской косясь на матроса.

И то верно, — подумал Мишель. — На что тогда все эти революции?.. Грош им цена, коли первыми дети страдают! Были" нее родители, были братья, а ныне одна она. И что с ней теперь станется — помрет где-нибудь под забором либо в казенном доме от голодухи и тифа.

Девочка облизывала свой кусок сахара, а подле нее, в ногах, лежал ее мертвый брат, что был для нее опорой, а теперь перестал быть...

Спас ее Мишель, головой рискуя, выхватив из-под пуль — да только верно ли сделал? Может, не нужно было, может, пускай бы она теперь погибла, чтобы впредь не мучиться?..

Скоро вернулись солдаты.

— Утек мерзавец, — довольно безразлично сообщили они. — Там дворы проходные, а в какой из них он побег — разве понять! Так что мы далече не пошли.