Девочка из снов (СИ) - Резник Юлия. Страница 32

— Спасибо тебе.

— Проехали, — хмурится тот.

— Может, тебе хоть берлогу получше найти?

— Вали уже. Берлога как берлога.

Смеюсь и закрываю за собой дверь. В поселке заняться особенно нечем. Иду в местный бар. Цены там, конечно, кусачие, ориентированные на то, чтобы побольше стрясти с лопуха-туриста. Но другого в округе нет. А мне действительно надо выпить.

Достаю телефон. Набираю «Привет. Как ты?», но, подумав, стираю. Не потому, что боюсь гнева Акая, если телефон Саны попадет в его лапы. Мне похрен на его ревность. Но я прекрасно понимаю, что прямо сейчас это не похрен ей. Вряд ли Сане хватит сил пережить разборки с Акаем. Пусть немного отойдет, после похорон. А там… Я заберу ее. Просто заберу. Потому что она моя. Моя девочка из снов. Моя женщина. Моя половинка, с которой нас вот уже сколько раз сталкивала судьба. Я не могу ошибаться. О, нет… Все сходится. И этот шепот… Я его ни с чем не спутаю. Это была она. Всегда она. Моя девочка. Знает ли она, что моя? Помнит ли?

Засовываю телефон в карман, поднимаю взгляд и натыкаюсь… Да ну на хрен! Акай сидит ко мне лицом в компании Янара. Или, правильнее сказать, Моники. Потому как на той — парик, макияж и женская одежда. Колготки там, юбка, все дела. Не знаю, кто из них выглядит хуже — отец или сын. Акай такой зеленый, что, может, ему бы тоже не помешал макияж.

Какого черта он здесь? Почему не с Саной? Соскальзываю взглядом ниже. Ну, собственно, похоже, старый хрен решил залить горе водкой. И компанию какую выбрал… Надо же.

— Иса! Сукин сын… — закашливается Акай. — Наконец ты мне подвернулся. Ну, что застыл? Давай, греби сюда.

Туристы за соседними столиками бросают на меня полные любопытства взгляды и, тут же потеряв всякий интерес, возвращаются к Монике. Ну, собственно, я даже не спорю, что она гораздо более интересный объект для наблюдений.

— Привет, красотка.

И что теперь? Пожать ей руку, как мужику? Я не знаю правил этикета, принятых среди трансвеститов, и не хочу никого обидеть. Пока я размышляю, как быть, из-за стола тяжело поднимается Акай. Хватает мою руку и ставшим уже привычным движением прижимает к своей медвежьей груди.

— Ты знаешь, что это он спас мою задницу? Знаешь? — обращается Акай к Монике. — Ну, чертяка… Сначала Петьку, потом меня.

Его благодарности вызывают во мне довольно противоречивые чувства. Да и какого хрена? Они мне не нужны! Сажусь на предложенный стул и перевожу тему в надежде хоть что-то узнать о Сане.

— Слышал, у вас горе? Примите мои соболезнования.

Акай отрывисто кивает и добавляет, явно не желая обсуждать эту тему:

— Пойду отлить. Заказывай, чего хочешь. Таня, я сегодня плачу! — кричит он тонкой девице, стоящей за барной стойкой. А проходя мимо, касается плеча Моники ладонью. Все интереснее и интереснее…

— Помирились? — киваю в сторону его удаляющейся фигуры.

— Черт его знает. Он тут на днях спросил, чего бы мне хотелось. Ну, знаешь, вроде как перед смертью? — Моника отпивает пиво, оставляя на бокале след от помады.

— А ты что?

— А мне уже так херово по большей части, что вообще ничего не хочется. Но я возьми да и ляпни — хочу, мол, принарядиться как следует и культурно где-нибудь посидеть. Чтобы как нормальный человек, знаешь? Просто посидеть… Вон, пива выпить. Поржать. Может быть, что-то из детства вспомнить. У меня счастливое детство было. Черт, зачем я тебе это рассказываю? — усмехается она.

— Затем, что я сам напросился на откровенность?

— Угу. Так и есть, — уже не сдерживаясь, смеется Моника и поправляет кудри на плечах. — Ты, небось, как и все, охренел, что мы вот так с ним сидим? Да я и сама охренела. Смотри, вон, синяк. Это я себя щипала, чтобы убедиться в том, что не сплю.

— Наверное, закономерно, что похоронив одного сына, Акай смягчился по отношению к другому.

Моника сводит прорисованные брови. Задумчиво кивает. Ведет пальцами по краю бокала.

— Наверное. Вот только похорон еще не было.

— Нет? Сколько уже дней прошло?

— Достаточно. Но, как я понял, там Сана…

— Что? — холодею.

— Не в форме для церемонии. Отец ждет, когда ей станет получше.

Твою мать! Я ведь чувствовал, что с ней что-то не так. К столу возвращается Акай, и я не успеваю расспросить Монику подробнее.

— Чего сидим? Наливайте. За здравие.

— Может, не надо?

— Почему?

— Да вы же оба… обе, тьфу ты, черт, на таблетках?

— Поверь, хуже мне уже не будет, — смеется Моника. Акай хмурится и, не поморщившись, отправляет в рот содержимое рюмки.

— Ты только в говно не нажирайся. А то будет как на выпускном, — ворчит он, вытерев губы.

— Я тогда заблевал отцу всю машину.

Если Моника, хотела «просто посидеть», поржать и пивка выпить, Акай исполнил ее желание в лучшем виде. Может быть, и впрямь на него так повлияла смерть Богдана. А может, он что-то понял, когда сам чуть было не отправился за черту. Впрочем, прямо сейчас меня это меньше всего волнует. Нащупываю пальцами телефон.

— Я на пару минут…

Выхожу из душного бара на улицу. Набираю на память выученный номер. Один вызов, второй… Третий.

— Алло… — звучит слабый голос. Медленно выдыхаю. — Я сейчас не могу говорить.

— Да, я понимаю. Этого и не требуется. Просто хочу, чтобы ты знала — я рядом. Слышишь, Сана? Я…

— Хорошо.

— Ладно… Ты только скажи, когда захочешь меня увидеть. Или поговорить. Пообещай мне.

— Обещаю.

— Я люблю тебя, малышка. Что бы ни случилось, помни, что я тебя люблю.

Она отключается, ничего не ответив мне на это признание. Что делать дальше — я просто не знаю. Все, что я могу — это сатанеть, не имея никакой реальной возможности оградить её от боли. С ней она должна справиться сама, но это так неправильно. Это так чертовски неправильно…

— Эй, ты только посмотри на этого петуха! — доносится до меня чей-то пьяный голос. Оборачиваюсь на звук. Моника курит, подпирая тощим задом стену, а вокруг нее кружат незнакомые мужики. Кажется, одного или двух из них я видел у бара.

— Сам ты петух, мудило, — довольно бесстрашно фыркает Моника и бычкует сигарету тупым, по последней моде, носком туфли неженственного сорок пятого размера.

— Че ты сказал?

— У тебя плохо со слухом? Греби, говорю, отсюда, покуда перья целы.

— Походу она нарывается, пацаны.

— Пацаны, — презрительно хмыкает Моника. — Ну, вот откуда вы, блядь, такие клоуны? Носит же вас земля…

Я уже на всех парах несусь вперед, понимая, что сейчас будет месиво. Когда один из мужиков шипит:

— Бей пидораса! — и заносит руку. Но как раз в этот момент из бара вываливается Акай.

— Это мой сын, мудило! — рычит он, обрушиваясь на беднягу всей своей мощью. — Он трансвестит. Сечешь разницу? Или это слишком сложная умственная конструкция для такого дебила, как ты? — добавляет между ударами.

Боевой дух покидает наших противников очень скоро. Мне знакомы такие шакалы, которые убегают, поджав хвост, получив малейший отпор. Даже жаль… Я бы еще размялся. Боль в теле усмиряет другую… Не имеющую отношения к физической. Подползаю к развалившейся на земле Монике.

— Эй, ты как, братишка?

— Зашибись, — диковато, но так счастливо улыбается тот разбитыми в кровь губами. — Видал, какой у меня батя?

Перевожу взгляд на Акая. Тот тоже хреново выглядит. Но тут скорей виной всему последствия операции, чем что-то еще. Сглатываю и возвращаюсь к Монике.

— Да… Да, батя молодец.

— Он за меня заступился. Заступился. Понимаешь?

На вызывающе длинных накладных ресницах, прилепленных к векам взрослого мужика, повисают мутные слезы. Я не знаю, что сказать, горло перехватывает удавкой. Вряд ли я могу оценить, как много это для него значит.

— У тебя херово поставлен удар правой, — комментирует Акай, с трудом поднимаясь на ноги. Моника усмехается. Трясет, соглашаясь с ним, головой. Слезы все-таки срываются вниз и текут по ее запавшим щекам.

— Я поработаю над этим, папа.