Ратные луга - Алексеев Олег. Страница 11

Выписки и записи отец делал уже после войны. До войны, по словам отца, у него был добрый пуд таких вот тетрадей, но все сгорело, когда горел наш дом.

В конце одной из тетрадей отец торопливо записал: В середине прошлого века во Владимирце, близ городища во время копания подвала вырыт небольшой глиняный горшок величиной с чайную чашку, в котором находились медные и серебряные монеты… Нашел горшок крестьянин из деревни Подмосковье (граничит с Владимирцем) Иван Алексеев. Уж не наш ли это предок?

Больше всего записей и выписок было про Остров. Выбор, Котельно, Дубков и Владимирец, хоть и считались пригородами Пскова, подчинялись, однако, Острову, до которого было от Синегорья пятьдесят верст.

Отец учился в Острове, любил этот маленький зеленый город.

В Острове была крепость, стены и башни которой построены из сероватого плитняка и красноватого известняка… Против самого города, на реке Великой, есть небольшой островок в длину до 320 с небольшим сажень и в ширину около 100 сажень.

Как в народных преданиях, так и у местных историков упоминается про существование в крепости подземных ходов.

Время построения крепостных стен, точно так же как и самого города, — неизвестно…

В крепости были Спасские ворота с колокольней… К югу от ворот была полуразвалившаяся башня. Рассказывают что под нею в прежнее время (теперь засыпано) по каменной лестнице был ход к железной двери, с большим висячим замком, за которым будто находятся богатства. В начале прошлого столетия один из купеческих сыновей вместе с товарищами попытался было достать этот клад. На Иванов день пришли они к сказанной двери и начали сбивать замок, но вдруг из-за двери их охватило как будто пламенем. В страшном испуге бросились они бежать. Двое из них уже перебежали по лавам через реку, а третий отстал от них и, когда перебегал лавы увидел плывущих по воде в погоню за ним двух колоссальных черных собак. В беспокойстве он вбежал на соборную Троицкую колокольню и начал трезвонить, а потом сошел с ума и умер…

Пригород Остров, имея своего посадника, имел и свое вече… Местное вече не могло казнить смертию без разрешения Пскова, точно так же не могло предпринимать каких-либо военных действий. Вече собиралось по звону вечевого колокола. Ухо горожан отличало звук вечевого колокола от звука церковных колоколов…

Где собиралось в Острове вече и где висел вечевой колокол, неизвестно… Когда вече разделялось на партии, приговор вырабатывался насильственным способом, посредством драки: осилившая сторона и признавалась большинством.

Остров, как пригород, имел свою казну, свою волость и свое войско…

На полях бисерным почерком отца были выписаны еще две цитаты.

Народонаселение Островского уезда чисто русское, рослое и имеет строгий выговор со своими местными словами, но без чужеземной примеси…..Почти все памятники островской старины уничтожены пожарами, наводнениями и руками невежественных людей.

Я взял ручку, приписал: Остатки крепости Острова уничтожены фашистами в 1943–1944 годах, нужен был камень для строительства дороги.

В одной из тетрадей была записана мальчишеская дразнилка, и я прочел ее вслух:

Гришановские воры,

Не ходите в наши горы.

Если будете ходить

В колья станем проводить.

Так сурово пугали мальчишек из Гришанова их владимирецкие сверстники…

— Вот здорово! — послышался из окна голос Сани.

Мой новый друг, стоя на завалине, заглядывал в тетради. За окном в зелени листвы плыли, словно маленькие планеты, спелые наливные яблоки.

Лицо Сани показалось мне суровым и взрослым.

— А вас дядя Леня искал. Узнал, что вы комбайн починить помогли, что инженером работаете, все спрашивал.

Вместе с Саней мы пошли на Слепец, вернулись, только когда стало нестерпимо жарко. Подходя к дому, я не удивился, что рядом с сараем стоит уазик. В горнице было дымно, хозяйка угощала гостей блинами и пересказывала мои сны. На столе стояла непочатая бутылка хорошего вина.

Мой приход не испугал старую Просу, она продолжала рассказывать слово в слово все, что слышала от меня.

— Записать бы все это, — сказал задумчиво Леня. — При школе у нас маленький музейчик имеется, поможете ребятам? А?

— Пусть приходят — расскажем, — весело ответствовала Проса.

Я охотно поддержал хозяйку.

— Без памяти и человека нет, — добавила тетя Проса. — Говорят, душа, а что это — душа? Да память наша!

Леня налил в стопки вина, лукаво прищурился:

— И еще один серьезный разговор имеется.

Снова нежданный гость заговорил, лишь когда мы выпили и закусили.

— Хорошая у вас профессия, нужная… Не каждый, конечно, понимает. Но возьмем нашу местность. Населения здесь никогда не было много, а после войны стало еще меньше. Кругом холмы, пашня на холме — не пашня, а гора… Вроде пустодол, посадить лес, и делу венец… Пусть зарастает лесом.

Хозяйка, хлопотавшая у плиты, присела к столу, подперла щеку ладонью.

— В нашей стороне вовек не живали богато… Военная земля, горевая.

— Другое время, хозяюшка, — наш гость даже встал от волнения. Техника есть? Есть! Сельхозстрой работает? Работает! Видели новые овчарни? Да это не овчарни — дворцы… Засуха в Поволжье была — привезли к нам овец. А у нас засухи не бывает, режим увлажнения пойменный, вокруг заливные луга. Тыщи овец прокормить можно!

Леня присел, налил по второй.

— Говорят, на ловца и зверь бежит. Услышал инженер и в гости приехал — своим ушам не поверил. Бросайте все, приезжайте сюда… Романовские овцы — да это же чудо! По горам, по долам ходят шуба и кафтан… На базе овцеводства в райцентре новое производство налаживается: дубленки шить будем… Слово даю: первая дубленка — ваша…

— Дельный разговор, — поддержала нашего гостя тетя Проса. — И дерево в родном бору красно…

5

Вот уже несколько дней жил я у тети Просы, но все не решался пойти днем на то место, где была моя деревня. Хозяйка легко поняла мою тревогу:

— Все никак не насмелишься? Я тоже на старое домовище редко хожу. Памяти страшно…

Прищурясь, тетя Проса добавила:

— Дело молодое, на гулянье слетал бы. Хорошая девушка — что брусника. Что молчишь-то? Была утром в магазине одна спрашивала: когда приехал да каков собой… Такой как и был, ответила, все еще маленький…

Вдруг старая Проса нахмурилась.

— А ведь ты и твоя мать — последние, кто из той деревни остался… Иди, иди на гулянье, пусть девки посмотрят, какой долгой вырос. Да и старым интересно: местного человека увидят.

От матери я знал о местном обычае, по которому сами девушки выбирали на гулянье провожатых. Приглянется девушке парень, захочется, чтобы провел до дома, — не раздумывая шлет надежного посла — лучшую свою подружку, и не прямо к парню, а к первому его другу. Если переговоры приводят к согласию, клуб покидают одна за другой две пары: сначала выходят парни, после девушки. Послы вскоре возвращаются, но это случается не всегда: обычай разрешает и такое.

Быстро поужинав, я пошел в соседнюю деревню в клуб, вернулся, конечно, только на рассвете, по колена промочил ноги росой…

Все, что было в войну, я помнил удивительно ярко, но со временем краски потускнели, многое стерлось, и каждое мое возвращение в родные места было праздником памяти: прошлое вдруг словно приближалось, оживало забытое, краски вновь удивляли яркостью.

Пробиваясь по лесу к Слепцу, я вспомнил вдруг, как ходил с матерью за орехами. Орешины были такие высокие, что я с трудом на них забирался. Лезть приходилось в сапогах, потому что без сапог во мне не хватало весу, чтобы пригнуть орешину и мать, ухватясь за ветки, смогла нагнуть их до самой земли…

На маленькой поляне вспомнилось, как в детстве я пошел в лес и испугался налетевшего на меня зайца. Он показался мне тогда огромным и свирепым зверем.

Мне хотелось побыть одному, я встал чуть свет и думал, что приду на озеро первым. Но я ошибся. В утренней тишине далеко разносились голоса: детский, звонкий — это был голос Сани, и хриплый, взрослый — незнакомого мне мужчины. Незнакомец и Саня сидели на комяге и негромко разговаривали.