Врата Валгаллы - Ипатова Наталия Борисовна. Страница 49

И эта запертая за ее спиной дверь, вообще говоря, никак не добавила ей хорошего настроения. Про этот стол в коллективе ходили легенды.

– Так-таки никому и не даешь?

Вопрос риторический. Можно молчать. Мое самоуважение внутри меня, и оно сделано из камня. Тяжелого монолитного камня, который словами с места не стронуть.

– Недотрога. Твое тело, стало быть – храм?

– Прошу вас, съер, у меня очень много работы...

– Обождет работа. На самом деле все к лучшему. Никто не вякнет без доказательств, что подсунули из-под себя потасканную бабенку. В общем – спецзадание будет такое. Сейчас домой езжай. Отдохни там, приди в себя, вечером чтобы весело глядела. Посылку пришлют с нарочным, что там будет – наденешь. К десяти вечера придет машина, отвезет тебя в главный офис. Вопросы есть?

– У меня есть мужчина, – сказала Натали и дернула уголком рта.

– В самом деле? – он прищурился и выпустил дым через стол, прямо ей в лицо. – А в документах его нет.

– Мой парень воюет.

Если рядом нет каменной стены, вообрази ее. И встань к ней спиной. Пусть сегодня – только сегодня! – побудет так. Если бы только у нее хватило наглости назвать имя!

А кто б поверил? Поднимут на смех, и будет только больше боли. Лучше оставить при себе мрачное ликование, вспоминая... ну, скажем, о D-14. И о том, что так будет с каждым, кто осмелится «оставить царапину па борту со стороны пассажира».

Менеджер поменял местами ноги, лежащие на столе одна на другой, и демонстративно перелистнул ее коротенькое досье па терминале. Место проживания: «общежитие для одиноких» значилось там.

– «Железный шит»? Энсины-лейтенанты? Винтики Империи? Ну так ведь узнает он только от тебя. Разве нет? И тебе развлечение, и премия могла бы, скажем... И обратно. Уволить мы тебя, конечно, не можем по закону о военном положении. Однако нигде не сказано, что тебя нельзя переместить. Не больная, не беременная... любые условия труда, согласно производственным нуждам. Все, что от тебя требуется: держать бокал и улыбаться. Понимаешь?

Натали молча кивнула с гнусным чувством, словно подписывала соглашение о сдаче. Хуже всего было видеть его довольную рожу. «Это всего лишь корпоративная вечеринка, – сказала она себе. – Вроде Нового года или Дня Фирмы. Почему нет? Вино, танцы. Повезет, так можно выиграть больше, чем когда-нибудь обещал дать Эстергази. Э, нет, он вообще ничего тебе не обещал. Ну мы уже договорились, что нет никакого Эстергази. И не было никогда». Занимая в социуме именно это место, по уму, давно пора привыкнуть по команде расслабляться и получать удовольствие.

Выходя, она услышала, как он набрал номер на комме, и уже совершенно другим тоном сказал:

– Это уладил. Выглядит дорого. На мой вкус – сойдет. Ну, шеф, вы же знаете мой вкус...

Молча, пребывая в непривычном отупении, с ощущением того, что все, что бы она ни сделала, будет неправильно, невпопад и никому не нужно, Натали доехала до дому в пустой дневной подземке. Прошла общежитскими коридорами, вздрагивая от эха собственных шагов. Открыла дверь прикосновением ладони, сбросила у порога туфли, кинула сумочку на впопыхах застланную койку. Сейчас, при свете, обнаружилось, какой чудовищный тут царит беспорядок.

В душ, скорее подставить себя ионным уколам, возбуждающим в коже очажки тепла, которые в конце концов слились в единое озеро. Как хорошо, как чудно, как славно не работать! Это даже похоже на свободу. Па что, в конце концов, можно по собственной воле променять свободу? Разве па любовь?

Ни слова о любви.

Взяв с полки аэрозольный баллончик с чулками цвета карамели и поочередно поднимая ноги на коммуникационный короб, Натали обрызгала их по всей длине и подождала, высоко поднимаясь на пальцах, пока слой просохнет. Потом нанесла соответствующий тон на лицо, руки и плечи, сразу сделавшиеся темнее ее натуральных. Загар – он вроде брони. С ним всегда чувствуешь себя увереннее. Загладила с кремом волосы назад, палочками разноцветного грима оформила глаза, губы, брови. Казалось бы – пара штрихов, а из зеркала глянуло совершенно чужое лицо. Холодная лощеная стерва, и до странности все равно, кому подсунут... нет, правильное слово – подложат... эту стильную штучку.

Придя к этому утешительному заключению, Натали запенила локтем полочку, и мало того, что ушиблась, так пришлось еще на коленях собирать с пола разлетевшиеся флаконы и щетки. И настроение опять стало хуже некуда. Хоть плачь, но это не поможет. Ты знаешь.

Пищалка службы доставки заставила ее подняться и принять посылку. Большая коробка из мягкого упаковочного пластика лилового цвета с фирменным знаком дорогого магазина. Насколько ей известно – временно прикрытого. Одна эта коробка с изящным бледным цветком была, наверное, самой красивой вещью в ее ячейке, и Натали задумалась – не оставить ли как элемент интерьера. Потом встряхнулась, оборвала контрольные ленты, вскрыла клапаны, развернула внутреннюю щадящую обертку.

Волна бордового шелка, как кровь из раны, выплеснулась на лежанку, где проводилось вскрытие, на пол, к ногам, и еще его в коробке оставалось чуть ли не безбрежное море. Это было уже через край, больше, чем может выдержать психика одинокой женщины. Натали схватила ртом воздух, сколько влезло, всхлипнула и сползла на пол, зажимая в руках скользкий натуральный шелк, останавливая им поток слез, глуша им рыдания и ничуть не задумываясь о его стоимости, в каковую, между прочим, администрация оценила ее участие в этом деле.

То ли обморок, то ли сон, каковым разрешился приступ, продолжался невесть сколько, очнулась Натали уже в темноте. Комнатные датчики, не фиксируя ни движений, ни звуков, дали системе знак погасить свет, и в ванную девушке пришлось пробираться ощупью, на затекших негнущихся ногах. Распухший вдвое нос и красные глаза исключали сам мысль о том, чтобы ехать куда-либо на люди. К слову сказать, маленькие часики на полке умывальника показывали время, когда было уже безнадежно поздно заказывать такси. Оставалось только смыть макияж, под его напластованиями вновь обнаружив собственные малоинтересные черты. По крайней мере, такими они ей сейчас показались.

Не выключая в ванной света, Натали прошла обратно в комнату, по дороге запутавшись ногами в платье и едва не упав. И отпихнув его босой ногой так, словно сама ткань его была проклята. Или даже пропитана ядом. На ощупь в шкафу нашелся сверток, упакованный в скользкий дешевый пластик, и Натали, уже не обращая внимания на текущие по лицу слезы, деревянными пальцами ободрала обертку и спряталась лицом в тряпках, бережно хранимых и драгоценных, как воспоминание. Одно платье. Один жакет. Привет не отсюда. Скомкала. Подгребла иод себя и закрыла собой, словно кроме этого все в мире было чужим.

Песок и вода. Длинная, уходящая за горизонт песчаная коса, по которой она шла босиком, неся в руках туфли. Белые теннисные тапочки с плоской подошвой, на шнурках, купленные для отдыха и удовольствия, ничего общего с офисными туфлями на каблуках, обязательной частью любой служебной униформы. И подол, завихрявшийся вокруг ее загорелых ног, был широким и белым. А вода по левую руку стелилась без конца и края. А песок по правую – сколько видел глаз. И только далеко впереди, куда ушли те, чьим следом она брела, увязая в песке, раздавались вопли восторга, столь же безграничного, как море и небо.

В жизни она не видела столько свободной воды, а простором разрывало изнутри грудь. Судя по ощущению, она прибавила килограммов пять, но это выглядело не досадным обстоятельством, а совсем напротив, результатом спокойной и счастливой жизни.

Свои туфли были у нее в одной руке. А в другой обнаружились разношенные детские тапочки с дыркой на правом большом пальце. И она совершенно точно знала, кто идет к ней навстречу, босиком, по линии прибоя, абсолютно гражданский, в подвернутых полотняных брюках, с непокрытой головой и улыбаясь, с чумазым, расхристанным мальчишкой на плечах. Со своим сыном. С их общим сыном.

А потом они сидели в прибрежном кафе с тростниковой крышей, уже обутые, друг против друга. Пили горячий шоколад, глядя друг на дружку и улыбаясь глазами, а мальчишка старательно засовывал в рот ложку с мороженым и был этил; страшно занят. Бриз тянул с кружек ароматный пар. И больше ничего вроде бы не было, но сон тем не менее длился и длился и длился...