Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 22

«Государь Иоанн Антонович! С командой Смоленского полка освобожу Ваше Императорское Величество завтра в полночь, как только верные Вам люди откроют ворота цитадели. Если поменяете время, нужное для нашей атаки, дайте знать, чтоб я успел расставить людей в положенный срок. Преданный вам адъютант командира полка подпоручик Мирович Василий, Якова сын».

Иван Антонович сжал от радости кулаки — прапорщик Морозов переправил послание за стены, а пожилой женщине в портомойне, что взяла над ним опеку, руководствуясь то ли жалостью, то ли материнским инстинктом, удалось не только вручить его Мировичу, но и вовлечь в заговор одного из инвалидов гарнизонной команды.

«Так, а ведь это кардинально меняет все дело. Прежний план слишком рискован — ночью может случиться всякое. К тому же не совсем ясно, когда опустится туман. Если в полночь, то возрастает опасность возвращения к результату прежней «нелепы». Если ворота не удастся открыть изнутри, то команда Мировича начнет топтаться перед ними, потом притащат пушку. За это время офицеры из меня говядину сделают, на шпажном вертеле. С Морозовым трое солдат — но ведь прежняя смена только уйдет в кордегардию и еще бодрствует. Надо подождать хотя бы час, пока они уснут. А в это время туман сгуститься основательно!»

Никритин прошелся по каземату, спрятав листок в карман, и зажав грифель в ладони. Присев на кровать, он осторожным движением убрал его под подушку, в щель между досками. Тюфяк набивать свежим сеном будут послезавтра — а к этому времени все решится. Или его освободят из узилища, либо убьют при попытке штурма.

«Нет, риск велик, ночные атаки не следует устраивать — фузилеры восемнадцатого века не спецназ двадцатого. Будь егеря, еще можно было бы устроить налет, но их время придет гораздо позже. Следовательно, время следует перенести на день, либо на вечер, когда еще светло. У Мировича три капральства, по дюжине солдат в каждом. Какие варианты штурма они могут предпринять, и так, чтобы их действия стали для местного гарнизона абсолютно неожиданными?!»

Иван Антонович прикусил губу, напряженно размышляя. Встал с кровати, подошел к иконе и стал молиться, беззвучно шевеля губами. Так прошла четверть часа, и неожиданно его лицо расцвело улыбкой. Он быстро подошел к топчану, присел, засунул руку под подушку и достал грифель, тут же упрятав его в карман. Затем пересел на табурет, налил кваса, ухватив пальцами из блюда рыбный пирог — ел его медленно, отхватывая зубами маленькие кусочки, прихлебывая пенный напиток — но абсолютно не ощущая вкуса. Прошло не менее получаса напряженного размышления — варианты действий принимались, обдумывались и отвергались один за другим. Наконец, обхватив ладонями виски, он тихо прошептал:

— Дерзость есть основа победы. Если нет иных способов, то нужно делать самому шаг навстречу событиям…

Приняв решение, Иван Антонович вернулся в туалет, и, спрятавшись за ширмой, написал на доске стульчака ответное послание, тщательно выводя грифелем буквы. Затем прикрепил бумагу к днищу кадушки. Обтерев руки об мокрую ткань, заменявшую и умывальник, и полотенце, он вернулся и лег на кровать, сунув ладонь под подушку, к импровизированному тайнику. Затем, прикрыв глаза, прошептал:

— Что ж — теперь все зависит уже не от меня самого. Хотя я сторонник правила — хочешь сделать хорошо, тогда делай сам…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ *ПЬЯНЯЩИЙ ВОЗДУХ СВОБОДЫ* 3–4 июля 1764 года

Глава 1

Екатерина Алексеевна очень любила кофе — запах сваренного в турке напитка всегда будоражил нервы. Восхитительный аромат буквально окутывал спальню, где с наступающим вечером она отдавала еще время просмотру важных государственных бумаг.

Распорядок дня императрицы был нагружен без малейшего остатка на отдых, даже нынешний вечер с большим балом в рижской ратуше являлся по своей сути продолжением инспекции по остзейским губерниям, о которой было объявлено еще в феврале. А сама поездка началась 20 июня — и за почти две недели пути, длинный кортеж из сотен повозок, в охранении конногвардейцев медленно продвигался по небольшой территории владений бывшего Ливонского ордена.

«Быть по сему».

Выведя резолюцию на документе казначейства, и поставив ниже свою размашистую подпись, государыня надолго призадумалась. Денег в казне катастрофически не хватало, и то, что задумали сановники, в поисках выхода из затянувшегося финансового кризиса, в приличных государствах называлось «порчей монеты». Данной мерой хорошо «побаловались» в период Семилетней войны все государства, кто в ней участвовал, кроме Российской империи. Оттого после войны долго пребывали в бедственном положении, не в силах упорядочить финансовое обращение.

И вот теперь настало время выскочить из проблем, упрочить государственные финансы, наполнить казну — желательно сделать ее полнехонькой. А все бремя переложить на налогоплательщиков, которых до сих пор называли во всех официальных документах «податным» или «тягловым» населением. Впрочем, в русской истории не было ни одного обратного примера — когда бы верховная власть взяла бы на себя все издержки своих непродуманных, или наоборот, зачастую сознательных во всей глубине наглой циничности, действий.

В обороте со времен Елизаветы Петровны и взбалмошного супруга Петра Федоровича находились золотые монеты. Самыми крупными из них были только две — достоинством в десять рублей, под названием империал, 917-й пробы. Они весили 16,57 грамма, из них 15,16 грамма приходились на чистое золото. Полуимпериалы (пяти рублевые монеты) при той же пробе весили вдвое меньше, хотя по диаметру уступали ненамного, сильно проигрывая в толщине. Начеканили и несколько монет в 20 рублей (двойной империал), но столь большие по номиналу и весу деньги сочли неприемлемыми в обыденном обороте, а потому в обращение не запустили.

По всей стране также ходили червонцы — золотая монета весом в три с половиной грамма по типу знаменитого дуката, только проба была не 986-й, как в Голландии, а 968-й — но зато эти монеты охотно принимали при взаимных расчетах европейские купцы и торговцы. Причем, покойный муж Петр Федорович, сделал пробу чуть выше, довел до 978-й, благодаря чему содержание благородного металла немного выросло, и червонец стал ходить по паритетному курсу с гульденом.

Екатерина Алексеевна тяжело вздохнула — санкционированная ею реформа должна была резко уменьшить содержание золота в империалах — при той же 917-й пробе они «худели» до 13,09 грамма, а чистого золота оставалось ровно 12 грамм, а в полуимпериале 6 грамм. За счет этого государство из той же массы золота могло начеканить чуть больше монет — это на первый взгляд не очень много. Но если речь идет о миллионах, то весьма внушительно из четырех пять получить.

Одновременно «худел» серебряный рубль, основная платежная единица в огромной стране. Превращался, если не в «дистрофика», как золотой империал, то в «рахита» однозначно. Елизаветинский рубль 802-й пробы весил почти 26 грамм, из которых 20,7 приходилось на чистый металл. Масса монеты выбрана неспроста — рубль был немного легче самой ходовой европейской монеты, знаменитого талера. Со времен московского царя Алексея Михайловича талер привычно называли «ефимком» (производное от иохимсталера — русские взяли в обозначение лишь первую часть названия, приспособив ее для лучшего звучания в обиходе).

Новый рубль, отчеканенный с профилем Екатерины II Алексеевны, весил чуть меньше прежнего — 24 грамма, но проба серебра стала 750-й, а чистого металла ровно 18 грамм. Но зато из шести «старых» рублей можно было начеканить семь новых — доход для государства получался изрядным, если счет идет в миллионах.

Правда, итогом этой реформы станет резкое падение курса рубля в торговых расчетах, но о том болеть голова будет исключительно у продавцов и покупателей. Зато можно будет закрыть хронические невыплаты жалования армии и флоту, ведь деньги с этих статей были отданы в качестве наградных гвардейцам, участникам переворота 1762 года, который и возвел ее на российский престол. А заодно провести строительство и вооружение кораблей — такие вещи стоят особенно дорого. Для любой страны военные заказы ложатся тяжким бременем на казну.