Нельзя идти за горизонт - Ильин Владимир Леонидович. Страница 5

День уже был в разгаре, и обитатели Очага трудились в поте лица.

Конечно, не все. Только те, кто хотел чем-то заниматься. Но, как ни странно, трудиться желали почти все взрослые жители поселка. Иногда у Гарса складывалось странное впечатление, будто для жизни под Куполом создатели Горизонта отбирали не всех подряд, а только самых трудолюбивых особей обоего пола. Иначе чем объяснить это безумное стремление днями напро лет вскапывать и поливать грядки, как это делает огородник Ким; выводить все новые сорта комнатных цветов, как это делает старушка Роза; засаживать все пространство вокруг поселка, вплоть до самого Горизонта, яблонями, сливами и прочими плодовыми деревьями, на чем буквально помешан садовод Бар; изобретать никому не нужные приборы и безделушки, как это делает мастер Друм; наконец, держать целую свору собак, как это делает мама?..

Это не труд, а фикция, думал Гарс, шествуя по все еще блестящей металлопластовой дороге между аккуратными домиками и заборчиками. Нет необходимости выращивать овощи и держать скот, раз у каждого на кухне имеется конвертор, который, если загрузить в него любые отходы, начиная от разбитого стакана и кончая протухшей котлетой, выдаст по твоему желанию любые продукты. Да, синтезированные из атомов и молекул исходных веществ, но на вкус ничем не отличающиеся от натуральной пищи… Нет необходимости разводить цветы — тем более комнатных уродцев, обреченных на увядание в темном пыльном углу, — если цветы повсюду растут сами. И пахнут, между прочим, не хуже комнатных!.. Нет необходимости разводить собак, если их все равно нужно будет держать на цепи… А если в труде нет смысла, то это и не труд, а так, один из многих способов убить время. Ничем не хуже и не лучше, чем торчать весь день на скамейке возле своей калитки и тупо пялиться в пространство и на проходящих мимо, как это делает старик Пиллис…

И он невольно вспоминал строки своего любимого поэта Эрнеста Созонта — слишком рано ушедшего за Горизонт, но не в прямом, а в переносном смысле…

Жизнь для иных лишь тем и хороша,

Что можно жить и думать не спеша,

Что можно лишь идти, а не лететь,

От трения об воздух не гореть,

И горлом не хрипеть на всем бегу,

А прошептать: «Я больше не могу!»,

Не мчаться, не опаздывать туда,

Где нас никто не встретит никогда…

А жизнь — это движение вперед,

В покое кроется врастанье в гиблый лед".

И если даже тернии в пути —

Ты должен добежать. Иль доползти.

Даже в том труде, который мог бы кому-то пригодиться, Гарс не видел особого смысла. Многие обитатели Очага занимались так называемым творческим трудом — писали книги и картины, сочиняли музыку, лепили керамические статуэтки, вышивали крестиком и плели макраме. Но кому это, по большому счету, было сейчас нужно? Человечеству или самим авторам? Разве не преступно тратить время на творчество, когда перед всеми людьми стоит одна великая задача — понять, что происходит с миром, и решить, что следует делать, чтобы вернуть себе утраченную некогда свободу?!.

Между тем он все шел и шел между рядами светлых коттеджей с большими окнами и открытыми верандами под блестящими пестрыми навесами, с затаенной ненавистью и плохо скрываемым отвращением взирая на то, как в поселке течет осточертевшая до тошноты, размеренная, скучная и правильная суета, по какой-то нелепой ошибке именуемая жизнью…

У композитора Арда играли на чем-то музыкальном и пели стройным, задушевным хором. Видимо, исполняли свеженький опус, сотворенный хозяином дома в пароксизме гениального озарения. Судя по минорно-мажорным метаниям, что-нибудь вроде Героической кантаты для хора с оркестром… Тоже мне, герои, не высовывающие носа дальше калитки!.. Кантата ничего особенного из себя наверняка не представляет: кошачье мяуканье скрипок, истеричные взвизги рояля, действующее на нервы дребезжание литавр и заунывный вокал — но самое удивительное, что за это творение уже завтра может уцепиться какой-нибудь самодеятельный оркестр хельсинкского клуба слесарей-водопроводчиков, а через неделю его уже будут исполнять в Лондонском мюзик-холле для избранного светского общества, а еще через месяц ему будут поклоняться во всем мире, и Арда опять засыплют поздравлениями, похвалами и восторженными посланиями по голосвязи…

Как и следовало ожидать, семидесятишестилетний Пиллис торчал на своем излюбленном месте. Маленькие глазки на морщинистом лице смотрели в пустоту, а высохшие, темные от загара, узловатые руки зачем-то сжимали нелепую трость, словно старик собирался вот-вот встать и куда-то двинуться, но, сколько себя помнил Гарс, никуда Пиллис не ходил, если не считать нескольких шагов от крыльца своего скособочившегося домишки до скамейки и обратно. Вот так он и сидел оцепенело весь день, созерцая кусты напротив и прохожих, до самой темноты. Своим перманентным ступором он был похож на идола, которому должны поклоняться все лодыри и бездельники.

Бездельников Гарс презирал еще больше, чем тех, кто изображал видимость работы.

Старуха Пиллиса крючилась в дальнем конце огорода, пропалывая грядки, на которых зеленели чахлые кустики не то укропа, не то моркови.

Проходя мимо старика, Гарс неожиданно для себя бросил вместо приветствия:

— Дед, ты бы хоть корзины плел, что ли… Пиллис не повернул головы и не шелохнулся, но в выцветших глазах его мелькнула какая-то тень. Может, это было недоумение, а может — возмущение. Узнать точно, какую реакцию в старике вызвало замечание Гарса, не представлялось возможным. И вообще с ним давно уже было бесполезно разговаривать. Все равно что вести светскую беседу с мумией Рамзеса Пятого.., Гарс покачал головой и двинулся дальше. Он миновал вычурный, с дурацким балкончиком на втором этаже коттедж Рилы, стараясь не глядеть на него — слишком живы были в памяти клеветнические намеки жены. Но пройти так просто ему не удалось, потому что как раз в этот момент Рила занималась аэробикой на лужайке возле веранды. Судя по всему, сегодня она тоже встала поздно. Впрочем, Рила всегда вставала поздно. По ночам она позировала для какого-то модного американского видеожурнала, где изображения ее стройной фигурки охотно использовали для рекламы спортивных тренажеров и туалетного мыла. Гарс подозревал, что одной только рекламой деятельность Рилы в качестве видеомодели не ограничивается, потому что пару раз, блуждая по Сети, встречал ее смазливую мордашку (правда, всякий раз под кокетливым псевдонимом) в каталогах эротических изданий для мужчин и даже в разделе «Виртуальный секс», но Риле он об этом, естественно, не говорил…

— Привет, Гарс! — крикнула Рила поверх решетчатого заборчика. — Куда путь держишь?

При этом она не переставала крутить всеми частями тела попеременно под бодрую, ритмичную музыку.

— Да так, — смешался Гарс. — Ничего особенного…

— Как там твоя Люмина поживает? — почему-то поинтересовалась Рила.

— Нормально.

— Когда же ты за Горизонт уйдешь? — безапелляционно спросила Рила, провокационно вращая бедрами. На ней был спортивный костюм в обтяжку, нисколько не скрывающий, а, наоборот, подчеркивающий все детали ее ладного, стройного тела.

— Да хоть завтра, — откликнулся ей в тон Гарс. — Если ты составишь мне компанию… Она хохотнула.

— Пусть с тобой твоя Люмина идет! — сказала она с насмешкой. — Вот если бы ты меня куда-нибудь в другое место пригласил, я бы еще подумала…

— В кусты, что ли? — с невинным видом поинтересовался Гарс.

От возмущения Рила даже прекратила выполнение очередного упражнения.

— Ой, да пошел ты! — наконец, обретя дар речи, крикнула она вслед Гарсу. — Тоже мне, первопроходец нашелся!..

Гарс показал ей язык и последовал ее совету. В смысле — пошел себе дальше…

Он миновал обширный спортивный городок, огороженный высокой упругой сеткой. Там в это время носился кругами по гаревой дорожке Сван. Видно, на этот раз он решил поставить рекорд в марафонском беге. Это был молодой человек, буквально изнемогавший от избытка энергии. Только, как считал Гарс, направлял эту энергию он не туда, куда надо. Еще с детства Сван словно поставил перед собой цель: истязать себя как можно интенсивнее, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Какими видами спорта он только не переболел! Начиная от культуризма и кончая прыжками в высоту. Одно время он даже собирался испытать свои силы в гребле на байдарке, но речка, протекавшая рядом с Очагом, не позволяла Свану развернуться, и от водных видов спорта ему пришлось отказаться. Поставив очередной рекорд — по вполне понятным причинам, достижение это нигде, кроме как в голове самого Свана, не фиксировалось и в анналах мирового спорта не упоминалось, — мазохист терял к побежденному виду спорта всякий интерес и переключался на что-нибудь другое. Постоянное насилование самого себя, как ни странно, привело к тому, что сложен Сван был весьма гармонично. Одно время Гарсу казалось, что это идеальный кандидат на роль спутника в походе за Горизонт, но спортсмен и слышать не хотел об этом. «Не-е-е, — мотал он своей коротко стриженной головой так, что на шее его перекатывались бугорки мышц. — Че я там не видел? Мне вон надо еще метанием диска позаниматься, а там я где буду упражняться? Может, там и стадионов-то никаких нет…» Интеллекта в Сване было ровно столько, сколько оставалось жира в его мощных бицепсах. Гарс попытался было соблазнить спортсмена перспективами участия в соревнованиях на лучщих стадионах мира — разумеется, когда будут найдены пути к другим Оазисам, но Сван по-прежнему гудел: «А че я на этих стадионах забыл? Мне и тут неплохо, понятно? Я рекорд в беге на пятьсот метров с барьерами поставил? Поставил! Я высоту десять двенадцать с шестом взял? Взял!.. Так с какой стати я буду еще где-то корячиться? Ради славы, что ли? Так мне эти вонючие цветы и овации не нужны, мне важно», что я себе доказал, что могу… Понятно?" — «Понятно», — сказал устало Гарс и с тех пор больше не приставал к неизвестному всему миру рекордсмену…