Последняя дверь последнего вагона - Ильин Владимир Леонидович. Страница 30

— Какие же исключения? — возражаю я. — Статистика показывает, что среди «возвращенцев» как раз таки больше тех, кто ничего не помнит, чем таких, как вы и ваши боевики. В свое время доктор Моуди явно передергивал карты, утверждая обратное…

— Статистика ваша — дерьмо, сударь, — отмахивается Дюпон. — Дело в том, что она учитывает лишь общеизвестные случаи воскрешения. А сколько было таких, о которых никто никогда не узнал? Не все же «возвращенцы», если пользоваться вашей терминологией, оказывались наивными идиотами, чтобы пытаться убедить оголтелых скептиков!..

В ответ на это можно только пожать плечами. Что я и делаю. Потом оглядываюсь, но в поле зрения ничего интересного не наблюдается. Унылая водная гладь на все четыре стороны. Ни кораблей, ни даже паршивого островка для разнообразия. За время пребывания на корабле у меня все больше складывается впечатление, что мы находимся на какой-то другой планете, целиком покрытой водой.

Теперь понятно, почему спецслужбам ОБЕЗа не удавалось напасть на след главы «Спирали». Просто он постоянно перемещался по Мировому океану. Причем не на яхте, которая сразу привлекла бы к себе внимание, а на судне, замаскированном под сухогруз. А трюмы наверняка забиты не досками или зерном, а всякими смертоносными штучками.

Команды на судне немного — или людям просто-напросто запрещено показываться мне на глаза.

Тем не менее сегодня наша беседа с Дюпоном проходит в более непринужденной обстановке, чем в первый день. Мы сидим на кормовой палубе, где под плотным чехлом скрывается личный аэр мультимиллиардера. С неба светит яркое солнце, из чего следует, что океан, воды которого мы бесцельно утюжим, по крайней мере, — не Северный Ледовитый. И еще с уверенностью можно сказать, что мы находимся в северном полушарии. На ночь меня запирали в каюте с наглухо задраенным снаружи иллюминатором, так что определить свое местонахождение хотя бы по звездам было невозможно. Да и что толку, если б я даже знал точные координаты корабля? Телепат из меня никудышный, а бросать бутылку с запиской за борт, даже если бы у меня была такая возможность, принято только в приключенческих романах.

Остается, конечно, слабая надежда на то, что, рано или поздно, Дюпон и вся его компания настолько расслабятся, что дадут мне шанс завладеть оружием и перестрелять их всех к чертовой матери. Или хотя бы получить доступ к средствам связи, чтобы передать в эфир открытым текстом сообщение для Слегина…

Но пока что мои похитители расслабляться не собираются. Как и в первый день, ноги и руки мои надежно скованы наручниками, позволяющими делать лишь самые минимальные движения. А кроме того, у меня — постоянная персональная охрана в лице по-военному дисциплинированных молодых людей, вооруженных короткоствольными пистолетами-пулеметами.

Вот и сейчас метрах в пяти от нашего столика по палубе прогуливается вооруженный Снайпер, не сводя с меня глаз.

Его лицо мне смутно знакомо, но я никак не мог вспомнить, где и когда встречал его.

Лишь сейчас, когда наши взгляды вновь встречаются, я вздрагиваю, узнав этого парня.

Это было еще в Инске, где мы работали год назад со Слегиным. Именно там я обрел свой проклятый Дар. И именно там я в первый (и думая, что в последний) раз вернул к жизни продавца, погибшего от рук грабителей во время налета на его магазинчик. Кажется, его звали не то Виктор, не то Виталий…

Я пожалел тогда не его самого, а его беременную жену и малолетнюю дочку, которые совершенно некстати появились в магазинчике.

А теперь он сторожит меня, держа палец на спусковом крючке, и по лицу его видно, что он, не задумываясь, нажмет на курок, если в том возникнет необходимость.

Что же могло произойти всего за год? Каким образом судьба привела его на службу к безумцу, планирующему погубить все живое на Земле? И что сталось с его женой и дочерью, раз они не смогли удержать его от вступления в банду «воскрешенных»?

Или Дюпон все-таки говорил мне правду? Неужели действительно все обстоит именно так, как он мне поведал? Конечно, даже в этом случае я не собираюсь оправдывать те преступления, которые он и его подручные совершили и собираются совершить. Я могу только понять те мотивы, которыми они руководствовались.

Но в данном случае понять — не значит простить, хотя известное изречение утверждает обратное.

Предположим, что наш мир — действительно лишь придаток другого, более совершенного мира. Причем сыгравший свою историческую роль и теперь превратившийся в тормоз для дальнейшего развития цивилизации по экспоненциальной кривой. Наверное, с точки зрения тех, кто оказался в Ином Мире, единственным решением остается уничтожение нас, жалких смертных. Ан масс.

Но что делать всем нам — и тем, кто не ведает, что является камнем на шее для более совершенных существ, и тем, кто, подобно мне, осведомлен об этом? Покорно согласиться с приговором и, не сопротивляясь, дать палачам казнить всех нас до единого? Попытаться вступить в переговоры с теми, кто вынес нам страшный приговор, и с теми, кто взял на себя миссию по приведению его в исполнение? Устроить этакий торг по принципу: а давайте мы пообещаем вам, что не будем больше рожать детей, лечить больных и отказываться от самоубийственных факторов типа войн, наркотиков и загрязнения окружающей среды, а вы взамен оставите нас в покое? Глядишь, через несколько столетий проблема решится сама собой, потому что мы к тому времени успешно выродимся сами…

— Помните, как вы упрекали меня в человеконенавистничестве? — нарушает молчание Дюпон, словно читая мои мысли. — Конечно, у вас были на то все основания, потому что тогда вы еще не проникли в суть проблемы… Но поверьте, я — да и большинство моих ребят тоже — далек от того, чтобы ненавидеть людей. Мы ведь не дикари какие-нибудь, а цивилизованные, воспитанные люди… Просто обстоятельства складываются так, что приходится выбирать, кто будет жить: мы или вы. Вы же не испытываете ненависти к силам природы, хотя ежегодно в мире от тайфунов, наводнений и землетрясений гибнут тысячи людей, верно? Так за что же вы так ненавидите нас, сударь? Ведь мы — всего лишь функции, посредством которых система мироздания корректирует самое себя, добиваясь оптимальной адаптации к окружающей среде. И, кстати говоря, всякая функция — бессмертна…

Я откидываюсь на спинку белоснежного кресла.

— Ах, функции? — переспрашиваю я. — То есть как бы стихийные бедствия, да?.. Вы забываете, Артур, что, в отличие от цунами и лесных пожаров, вы наделены способностью мыслить и принимать решения. А также сопереживать и жалеть… Даже некоторые животные способны проявлять терпимость к слабым сородичам. А вы скатились на самый низший уровень, где царствует первобытный принцип: убивай, или убьют тебя! И все ваши умные рассуждения о системах и адаптации служат лишь в качестве снотворного для совести!.. Я не знаю, какие чувства вы питаете к нам, вашим потенциальным жертвам, но лично я не собираюсь возлюбить и простить вас!.. И не надейтесь, я никогда не стану вашим сообщником!..

Лицо Дюпона на глазах каменеет. Рука его непроизвольно дергается к карману шикарного белоснежного пиджака, оттянутому тяжестью «люгера», но, помедлив, возвращается на место. — Что ж, — с притворным сожалением вздыхает Дюпон. — Мне искренне жаль, что вы оказались упрямым слепым, не желающим прозреть. Ладно, пусть ваши убеждения остаются при вас… В конце концов, я не предвыборный агитатор и не миссионер, обращающий туземцев в святую веру. С этого момента… Коммуникатор, лежащий перед моим собеседником на столике, вдруг издает отчаянное, какое-то заячье верещание. — Слушаю, — говорит Дюпон, поднеся аппарат к уху. И внезапно меняется в лице.

Вскакивает на ноги. Так, что легкое плетеное кресло переворачивается и отлетает к ограждению борта.

— Виталий! — кричит он охраннику. — Уходим в трюм! Помоги этому иисусику, да побыстрее!..

Что-то явно случилось. Неужели Слегину все-таки удалось напасть на мой след?

Парень с автоматом, не церемонясь, вытаскивает меня за шиворот из кресла и волочет в направлении трапа, ведущего в недра судна.