Пожелайте мне неудачи - Ильин Владимир Леонидович. Страница 44

А что делать, иначе было нельзя: пан или пропал…

Любопытно, что на эпоху Горбачева пришлось больше всего катастроф – и природно-естественных, и общественно-политических, и техногенных. В отличие от нынешнего Деда, Михаил Сергеевич предпочитал общаться со мной исключительно по зашифрованному каналу личной связи (для этого на орбиту был запущен специальный спутник), и только два раза он удостоил меня чести личного приема: сразу после аварии в Чернобыле и по возвращении из Фороса. Если в первую нашу встречу он орал, бесновался и топал ногами, обвиняя меня в преступной небрежности (как раз тогда Подопечный узнал от Стабникова о смерти своей матери), то во второй раз он был неожиданно тих и задумчив. «Вы отдаете себе отчет, генерал, что это не я повернул историю в нашей стране с накатанной колеи вбок, а вы?», спросил он меня тогда в конце беседы. Впрочем тут же, криво улыбнувшись под очками, добавил: «Да вы не бойтесь, в мемуарах об этом я никогда не напишу». Я не боялся, потому что считал, что если кому-то из нас и следует бояться, так это ему – слишком много он знал таких секретов, обнародование которых стало бы непростительной ошибкой.

История показала, что Горбачев осознал это в полной мере…

В отличие от своих предшественников, Дед уделял мне значительно больше внимания.

То ли хотел казаться демократом даже в этом, а может быть, про предысторию Опеки ему уже донесли сведущие люди, ведь полностью утаить операцию от всеведущих чиновников, особенно если от этой информации зависело так много, было невозможно – да я и не пытался. Вся эта мышиная возня, ожесточенная драчка за каждую кроху информации была мне на руку и отчасти забавляла. Зато потом сразу становилось легче решать насущные проблемы материально-технического и финансового обеспечения. Думаю, что склонность Президента к личным встречам со мной объяснялась и присущей ему недоверчивостью. По-моему, он постоянно опасался, что в нашей стране всё прослушивается и просматривается и что некто, владеющий таким же голосом, как у него, может от его имени отдавать мне, корысти своей ради, какие-нибудь распоряжения. Впрочем, Дед был не так уж далек от истины, и лично мне известно несколько подобных случаев с крупными чиновниками его администрации, попавшихся на этот крючок. Правда, он не учитывал, что даже личная встреча не несет гарантии достоверности происходящего: как я мог быть уверен, что человек, сидящий передо мной в кресле с высокой спинкой, – Дед, а не его двойник?.. Советы по поводу Подопечного он давал совершенно дурацкие.

Например, почему-то он был уверен, что Подопечного надо просто хорошо и сытно кормить, и тогда не будет никаких, понимаешь, эксцессов. Еду, кстати, он признавал только самую простую, из рациона для деревенского мужика. «Ты там скажи Галине, – говорил он, уставившись на меня мутным взглядом, – пусть она сварганит своему мужу картошечки рассыпчатой, огурчики поставит на стол соленые, понимаешь, водочки грамм двести… Или пельмени пусть сделает. Пельмени-то она умеет лепить? Не с Урала сама? – Почему-то он был уверен, что пельмени умеют по-настоящему делать только в его родных местах. – А то, если что, только свистни, я своей Наине команду дам, научит»…

В этот раз Дед проявил характерную для него прозорливость, которая прорезалась у него тогда, когда начинало попахивать жареным. Он терпеливо выслушал мой стандартный доклад о том, что всё в порядке, текущие проблемы решены, а глобальных не предвидится, Подопечный сыт, напоен, ухожен и уложен почивать любящей женушкой после плодотворного трудового дня, проведенного им за письменным столом (вот уже год как он уволился из НИИ и, воспользовавшись тем, что на него «обратили внимание» в одном из крупных издательств, стал писателем-надомником), а потом поинтересовался:

– Какие у них планы на праздники?

– Да никаких особенно, – уклончиво ответил я. – Завтра собираются в центр, на Манежную да на Красную площадь…

– Зачем это? – со странным подозрением осведомился Дед.

– Да просто так… Посмотреть, как там всё преобразилось. Он уже давненько там не бывал. А завтра там как раз будут проходить народные гуляния…

– Знаю я эти гуляния, – опять перебил меня Дед, выкатив свои тусклые глазки, которые, впрочем, в последнее время стали казаться чуть больше из-за того, что Дед похудел после последней операции – это, кстати, породило множество слухов в прессе о том, что он якобы был подменен своим двойником по причине полной физической неспособности управлять государством. – Ты там гляди в оба, понимаешь!.. Народу будет уйма, а Куликов, боюсь, не справится с поддержанием порядка. Да и коммунисты могут что-нибудь отчебучить по такому случаю! Я этих сволочей знаю!..

– Не беспокойтесь, Борис Николаевич, – сказал я. – Всё будет хорошо…

После этого мы еще поговорили немного о том, как бы подсунуть Подопечному какую-нибудь премию в области литературы, причем президент настаивал на том, чтобы нашего писателя сделать сразу чуть ли не нобелевским лауреатом – иногда чувство меры Деду изменяло – а я считал, что еще рано так поощрять начинающего писателя, и мы договорились, что я проконсультируюсь у видных литературоведов, а сразу после праздников мы вернемся к этому вопросу. Именно – договорились: Дед хоть в этом оказался дальновиднее и демократичнее своих предшественников, которые постоянно пытались командовать мной. Помнится, Черненко всерьез заявлял, что собирается разжаловать меня до рядового и на всю жизнь засунуть на какую-нибудь «точку» в тундре, если я не буду подчиняться его указаниям. Я же сдаваться не желал, и неизвестно, чем бы кончилось наше противостояние (скорее всего, ничем, как это было и с другими Генсеками), если бы вскоре он не умер…

Мой прогноз насчет того, что завтра всё будет хорошо, сбылся лишь до того момента, когда Подопечный и Галина на своем роскошном «наутилусе», изготовленном по индивидуальному заказу за бешеные деньги (Подопечный, правда, об этом не знал и был уверен, что какой-то неразбирающийся в машинах тип решил продать ему почти новую «иномарку» за очень смешную цену), подъехали со стороны Пушкинской площади к отелю «Интурист», приняли вправо в крайний ряд и остановились у края проезжей части в начале Тверской. Машин здесь было припарковано много. Их всегда бывает много в этом месте, а в тот день – тем более: народ хотел посмотреть, как преобразился центр столицы после открытия подземного торгового центра на Манежной, пройти по Красной площади, погулять в Александровском саду… Поэтому Подопечному пришлось долго ждать, прежде чем в веренице автомобилей, стоявших у края проезжей части, образуется просвет, достаточный для того, чтобы приземистый и широкий, похожий на припавшую к земле в готовности к прыжку лягушку, «наутилус» мог втиснуться на стоянку между двумя известными отелями-соседями:

«Националем» и «Интуристом»…

Было около четырнадцати часов. В это время я находился на территории музея-усадьбы Царицыно. Мои девчонки давно звали меня туда, но я всё не мог выкроить время для этой экскурсии. Лишь шестого я решил расслабиться и провести хотя бы один день целиком вместе с дочкой и внучкой. Была отличная теплая погода, светило по-летнему яркое солнце, хотя еще пару дней назад Москву хлестал проливной дождь с сильным ветром. В Царицыно было многолюдно – впрочем, как везде в те дни.

Мы спешились у самого въезда, где дежурил милицейский пост, пропускавший на территорию усадьбы лишь машины, везшие товары на многочисленные торговые точки, да артистов, готовившихся до самого вечера выступать перед публикой под открытым небом. Я мог бы воспользоваться своим «многонулевым» пропуском и въехать в каменные ворота-арку на машине, но почему-то мне захотелось в этот день ничем не отличаться от окружающих…

Мы со Светой и Маришкой неспешным шагом дошли до большой центральной поляны, где был развернут надувной городок-"прыгалка" для детей, а в центре в воздух рвалась гроздь разноцветных шаров всяческих размеров. Потом спустились на набережную пруда, перешли по мостику через глубокий овраг и оказались возле бывших конюшен, где в тесной клетке сидел вялый, успевший привыкнуть к неволе и к людям медведь.