Социальная философия: Учебное пособие - Алексеев Петр Васильевич. Страница 42

Современная массовая культура проявляется также и в том, что фактически это культура подростковая, невзирая на возраст ее носителей или возраст ее воспринимающих. Этому также есть свое объяснение. Как показал Г. С. Кнабе ^[145], распространение контркультуры как части массовой культуры было связано с демографической ситуацией в мире, сложившейся после Второй мировой войны. После войн (это закон демографии) резко повысилась рождаемость, и число молодых людей в 50-е – 60-е годы прошлого века оказалось необычайно высоким. Одновременно они были вынуждены занять места взрослых людей, которых общество после войны недосчиталось. Заняв эти места, не выйдя из системы подростковых ценностей и стереотипов поведения, они выполняли функции взрослых людей, взвалив на себя все бремя ответственности за общество в целом. Это было поколение людей, разочарованных в традиционных ценностях, которые не помешали уничтожению огромного количества людей во время войны и господства тоталитарных режимов, они ожидали свободы и равенства. «Короче, их объединяла с небывалой остротой пережитая ситуация отчуждения от государства, традиционной общественной структуры и культуры и страстная потребность нащупать из этой ситуации выход» (там же). А если к этому добавить, как мы уже отметили, возможности новых средств коммуникации, от радио и грампластинок до телевидения и Интернета, то распространенность данной системы ценностей становится ясной.

Доминирование ценностей массовой культуры (низовой, но не обязательно плохой) стало объективно разрушать ценности высокой культуры. Одним из заметных проявлений такой оппозиции выступает, например, нарушение диалектики "прикровенности и откровенности". В культуре всегда часть известных всем отношений между людьми, тем не менее, признавалась как бы закрытой для широкого распространения. В частности, это относилось к быту, который как бы противостоял более высоким сторонам жизнедеятельности людей. Она проявлялась даже в архитектуре жилища, например, древних римлян. Жилище римлянина состояло из «атриумной» парадной половины и половины «персительной» бытовой, в которой играли дети, отдавались распоряжения рабам и т. д. Такое деление жилища сохранилось во многом вплоть до нашего времени.

В рамках современной культуры такая оппозиция прикровенности и откровенности исчезает, и то, что раньше считалось необходимым скрывать от глаз посторонних, переходит в свою противоположность, становясь открытым. В частности, с расширением жилого пространства в жилищах, например, США и Западной Европы помещения становятся взаимопроникаемыми. Соответственно этому меняется и поведение человека. Он как бы сигнализирует – "я готов к диалогу, я открыт", хотя пределы этой открытости могут быть на самом деле очень ограничены, поверхностны.

Принцип открытости в современном общении между людьми, так наглядно реализующейся в знаменитой американской улыбке, реализуется и в более сложных феноменах. Некоторые запретные в рамках старой культуры взаимоотношения между людьми стали, напротив, наиболее модными и популярными. В обществе происходит сексуальная революция, которая выводит традиционно прикрытые, что не означает – запрещенные, изображения сексуальной жизни людей и соответствующих переживаний за рамки индивидуальной интимности. Термин «интимность» как раз семантически и закреплял прикрытость некоторых отношений между людьми, определяя рамки и условия обсуждения этих проблем. Изменение именно значения этого слова сегодня отражает те глубинные процессы, которые происходят в современной культуре. Сегодня на уровне обыденного сознания понятие «интимность» сопряжено не столько со словом «прикрытость», сколько с публичным раскрытием этого прикрытия. В обыденном языке понятие «интимность» как раз и отражает факт демонстрации запретного на широкую аудиторию. Сам объект этой демонстрации в культуре всегда присутствовал, и цивилизация не привнесла ничего особенно нового в систему сексуальных взаимодействий, кроме, может быть, некоторых технических средств. Однако если ранее это было объектом ощущений одного или двух людей, то теперь это одновременно могут переживать миллионы, просматривая, например, порнографический фильм. Это привело к взрыву в сознании людей, хотя ведь нельзя сказать, что все это было известно человеку. Ю. М. Лотман оценивает сексуальную революцию как наиболее мощный таран антикультуры XX столетия, как яркое проявление контркультуры или антикультуры, которой трудно что-либо противопоставить по силе воздействия на массу людей. В данном случае есть опасность, что диалог уже идет не внутри культуры (герой-трикстер), а за ее пределами, что действительно несет угрозу последней.

Описанное состояние культуры, нравится нам это или нет, по-видимому, соответствует данной стадии развития человечества и является продуктом естественно-историческим. Оно имеет глубокие внутренние мотивы, выражая протест против стереотипов и норм поведения, которые были характерны для поколения эпохи модерна, которое много обещало, кое-что выполнило, но одновременно привело к таким катастрофам, которые нельзя ничем оправдать. Человек начинает сознательно, изначально противопоставлять себя данной культуре. Своим поведением, одеждой, прической и т. д. он протестует против растворения в обществе. Но парадокс заключается в том, что общество даже этот протест превращает в товар и легко уходит от последствий протеста, сделав его просто очередной модой. Альтернативность остается альтернативностью самой по себе. Она не достигает значимых целей. Это как бы зеркало высокой культуры, в котором отражаются отброшенные ею образования. Она становится частью шоу, частью всеобщего затянувшегося карнавала, который превратился в реальность. Блестящим примером этого является первая защита Белого дома в Москве, с ее рок-концертом, который как бы завершал эти события, что придавало всему действу общую почти средневековую форму.

Диспропорция, сложившаяся в культуре, не безобидна, особенно если она принимает затянувшийся характер, и люди, родившиеся в ней, уже не знают иной культуры, хотя процесс адаптации двух сторон всегда продолжается. Когда повседневная форма культуры становится господствующей, отодвигая на периферию высокую культуру, когда она является как бы официальным самовыражением общества, она постепенно сталкивается с протестом, выражаемым стихийно в накопившемся раздражении людей против новых господствующих стереотипов. Нет ничего проще, чем превратить поддерживаемую снизу альтернативность или оппозицию, сделав ее частью официальной идеологии. И вот уже в рамках новейших молодежных движений встает проблема смерти «рока» как самовыражения протеста, продажности старых кумиров и их обуржуазивания. Но и этот протест реализуется в рамках антикультуры и в антикультурных формах, так как диспропорция постепенно приводит к формированию такого важнейшего антикультурного фактора, как неприятие другого: другого поведения, другой музыки, другой прически, другого человека в целом. Это и есть царство повседневности, которая "не всегда явно, но всегда внутренне отталкивает от себя любые подлинные ценности культуры – и тогда, когда они растворены в обиходе молодежного общения, и тогда, когда они сосредоточены в консерваториях, музеях, произведениях искусства" ^[146]. Наличие такой альтернативной культуры подтверждается наличием особой семиотической системы, ее отражающей. Она вырабатывает свой собственный язык, описывающий поведение особой социальной группы, особое миропонимание. Так, язык советских хиппи насчитывает не менее семисот единиц сленга в виде слов и символов ^[147].

Альтернативное состояние современной культуры чревато агрессивностью по отношению к иным формам проявления культуры. Устойчивый и длительный характер такой альтернативности приводит к вырыванию из культуры фундаментальных основ в виде системы общечеловеческих ценностей и интересов. При этом на фоне этой альтернативности можно стоять на позициях высокой культуры и игнорировать все остальные феномены современного общественного сознания, забывая, что их носителями является большая часть общества, для которых новые ценности не менее значимы. Это лишь замыкает высокую культуру в ее элитарных образцах и, в конечном счете, приводит к тому, что такая культура будет понимаема все меньшим числом людей. Более плодотворно стимулировать внутрикультурный диалог между высшей и низшими культурами. Это даст импульс для развития культуры в целом и преодоления тех образцов массовой культуры, которые выступают как антигуманные формы по своему внутреннему содержанию. "Демаркационная линия между живым и мертвым отделяет не традиционную культуру от альтернативной, а культуру как духовность от некультуры и бездуховности" ^[148].