Непозволительные удовольствия (СИ) - Лётная Марина. Страница 22

И поэтому теперь не подпускает меня близко?

Но она ведь любила меня… Отвечала дрожью на каждый поцелуй, пылко стонала от удовольствия моё имя, прижималась со всем ощутимым мне теплом и просила этой любви! Девушка, смело заглядывающая в глаза с нескрываемой лаской, и та, что морозным тоном просит не прикасаться к её телу, потому что ей не приятны мои касания ― это одна девушка? Я пытался усыпить тревогу только одним: ей просто сейчас нелегко… Мишель на распутье: либо победа, либо обгорелые руины прошлого. Мог ли я помочь чем-то совершенно незнакомой девушке, переспавшей со мной пару раз и посещавшей мою голову регулярно в любое время суток, лишая рассудка? Не такой уж и незнакомой она представала передо мной сейчас: теперь привычно серьёзная, с померкшим взглядом, но с едва уловимыми оттенками заботы о всей команде, проявляющимися в спокойных наставлениях и интересом к самочувствию, замкнутая и одновременно до боли простая ― усилием воли выбрала себе сдержанную стратегию, отгородившись от тактично молчаливого коллектива. После нашей последней близости я знал словно чуточку больше, но это не придавало решительности.

Волосы Мишель распускала только по необходимости, под конец репетиции для финальной точки страстного действа, словно сигнализируя, что она собрана максимально и каждое движение ей подконтрольно; тёплый взгляд серых глаз растворял в себе разочарование и тревогу ― я возвращался своим взглядом к её по инерции после каждого шага, сталкиваясь со слабо преодолимым барьером фрустрации, и ловил на коже озноб. С трудом разборчивый для меня набор чувств не мешал хореографу делать своё дело, и потому в промежутках между нашей реальной жизнью она успешно примеряла амплуа соблазнительной чувственной сердцеедки. От регулярного наблюдения за сексуальным подтекстом в парной хореографии Карлоса и Мишель у меня выработался меланхоличный тошнотворный рефлекс. Номер был идеален, мускулистые полуголые мужчины в номере идеальны. Идеальная Мишель ждёт свою долю выигрыша…

Я просто рассчитывал всё это время, что мы не выиграем. Иначе не могу себе представить, какие придётся подбирать слова перед униженным хореографом, у которой в грудь вонзаются осколки разорванного от горечи сердца ― я уже знал, что достойных слов не найдётся, ничто не сможет искупить многодневный труд и трепетные старания, вложенные в кучку дешёвых стриптизёров. Проигрыш ― как будто бы подаренный невзначай шанс на сближение; может, тогда бы мы смогли продолжить общение под гнётом общей неудачи? Не нужно искать хоть сколько-нибудь значимых оправданий собственной непорядочности, видеть осуждение и боль в заплаканных глазах напротив… Просто похоронить этот поступок на задворках памяти и надеяться, что он никогда не вскроется. Мишель на многое закрыла глаза на пути к одной лишь цели, которая для неё не достижима при любом раскладе. Если бы только юная и доверчивая девушка внимательнее читала контракт, она бы знала, чем грозит ей участие в конкурсе в роли нашего хореографа в случае победы… Тогда все мы окажемся законченными мерзавцами, худшими людьми, встретившимися ей на пути, и даже Карлос. Только он всё равно лучше меня.

Лучше агрессивного жестокого лжеца, затащившего влюблённую дурочку в постель.

Мы могли себе позволить пойти на обман с контрактом посторонней, через чур инициативной барышни с большими запросами, вылетевшей буквально из-за угла дешёвой пивнушки. Мы совсем не знали, кто она и что ей нужно на самом деле. Особенно, когда чудо-хореограф без образования сообщила, что места для репетиций у неё нет, поэтому собираться мы будем в нашем хореографическом зале. Особенно, когда она выдала осуждающую тираду, пытаясь втолочь нам идею распрощаться с извращёнными методами заработка, между прочим, приносившими кучу "грязных" денег. Пока Мишель ворвалась в чужой монастырь со своими устоями, наш капитан решил обезопасить команду в материальном плане, ведь теперь мы должны были посвящать себя всецело продолжительным репетициям без возможности заниматься основной работой.

Мишель взялась из ниоткуда: строгая, беспрекословная, самоуверенная ― я наблюдал, пытаясь разглядеть в ней аферистку. Девушка поселилась в нашей собственной студии, принялась существовать за наш счёт, не затыкаясь вереща про баснословный выигрыш. И всё, к чему привели мои подозрения, оказалось предательство ни в чём не виноватого человека, ставшего мне дорогим.

Хореограф должна знать…

― Эй, ты куда? Скоро уже будем репетировать, ― Джозеф одёрнул концертный костюм, торопливо взглянул на часы и выцепил мой недовольный смятенный взгляд из-за дверного проема. Неожиданно для себя, увлечённый рассуждениями, я уверенно почти скрылся в тёмном узком коридоре, и лишь головой занырнул обратно, чтобы ответить.

― Пройдусь. Буду вовремя.

Где может быть Мишель? Хореограф вышла полчаса назад, так ни разу и не появившись в гримёрке. Нашла своего старого друга? Чарльз, его звали Чарльз. Плохая память на имена в отношении всего того, что касалось хрупкой пленительной танцовщицы, удивляла меня своей изощренной гибкостью. А может, хореограф уже вписалась в компанию воспитанного Карлоса и его милой болтливой сестры…

С трудом отгоняя затуманившие взор домыслы, я рассекал коридор, заглядывая во все открытые двери; немного постоял у женского туалета, ожидая, как она наконец-то выйдет, но нет. Подошёл к выходу в зал и заодно заглянул в переполненное фойе. Кругом были танцоры в пёстрых эффектных костюмах, стройные танцовщицы с накрашенными губищами и полуголыми задницами, репетирующие номера, чуть не растаптывающие сумки с вещами, горами разбросанные под ногами. Обособленно от всех прогонял по точкам номер Чарльз со своей командой, каждый раз при упоминании которого из уст Мишель моя неприкрытая ревность выходила в свет. Но и рядом с ним не было хрупкой строгой брюнетки; её невозможно было перепутать в толпе. В каждой встречной я искал тёмные блестящие волосы, рассыпанные по плечам, выразительный внимательный взгляд, чёрный концертный костюм, которого ждала участь оказаться втоптанным в сцену, и только и видел чужие лица, недоуменно оборачивающиеся в мою сторону. Я торопливо и грубо расталкивал всех на своём пути: в грудной клетке необъяснимо начало гулко и неприятно стучать, отдавая в горло. Наверное, что-то случилось…

Что если Карлос ей всё рассказал быстрее меня? Ведь мы оба втрескались и испытывали угрызения…

Около подсобок было совсем мало народу. Я понял, что забрёл уже далеко от сцены и гримёрок, оборачиваясь в сторону полупустого коридора. Может, она уже с коллективом, недовольно стучит пальчиками по столешнице трюмо и зло ожидает моего появления, пока я, как последний придурок, ищу её в каждом углу?

Если я не просмотрел её в толпе, то идти больше некуда, кроме как по лестнице на верхние этажи. С уверенностью в том, что и здесь мне хореографа не найти, для успокоения я забежал на лестничный пролёт и заглянул на площадку, заставленную сломанными стульями, пыльными коробками. И вдруг заметил в углу сидящую на полу брюнетку с голой спиной. Внутри что-то тёплое растеклось по лёгким, и я облегченно выдохнул, но в следующую секунду озадаченно вцепился в её полуобнажённый силуэт взглядом.

― Мишель? Ты чего тут делаешь? ― Я, скрывая шумное дыхание, взлетел по ступенькам и застыл позади неё, не смея приблизиться. Девушка заметно вздрогнула, уловив знакомый голос, и испуганно обернулась, не переставая прятаться за своими руками. На её лице отразилось непреодолимое сомнение и неловкость.

― Брэндон, ― рассматривая обнаженные лопатки и хрупкие плечи, я громко сглотнул, чувствуя, как в груди отдаёт сладостью. ― Одолжишь куртку?

Теряясь в догадках, неожиданном удовольствии и отступающей тревоге, я поторопился исполнить её просьбу, уложив часть своего костюма на один из стульев и торопливо отвёл взгляд, замерев в полоборота. Её голос показался мне не таким уж взволнованным, что и меня немного привело в спокойствие.

― Спасибо! Я думала, что останусь здесь умирать от стыда… ― Она поторопилась вдеть тонкие руки в широкие рукава, скрывая полуобнаженное тело под шуршащей тканью верхней одежды. Непроизвольно я почувствовал, как между ног неконтролируемо твердеет, ощущая словно на себе, как кожа её спины и груди касается одежды, только что снятой с меня.