Сны замедленного действия - Ильин Владимир Леонидович. Страница 58

Но будет вполне достаточно и того, что в районе больницы поднимется шум и переполох, и если кто-то планировал в эту ночь вплотную заняться Спящими, то будет вынужден отказаться от своих намерений. Едва ли они осмелятся пойти на открытый штурм изолятора, если территория больницы и прилегающие к ней кварталы будут окружены милицией со всех сторон!

А о том, что будет, когда меня поймают, лучше не думать…

Глава 15

До больницы я добираюсь всего за несколько минут. Маленькие города хороши тем, что расстояния в них – чисто символические…

Мчась по ночным улицам, я то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, ожидая узреть у себя на хвосте погоню с мигалками, сиренами и прочими эффектами, но, как ни странно, все было тихо.

Машину – бело-синие «Жигули» шестой модели – бросаю возле жилого дома напротив больницы и далее следую пешком, изображая собой любителя ночных прогулок. Обхожу парадные ворота больницы, которые закрыты на большой замок на цепи, и следую вдоль решетки забора вокруг главного корпуса, приближаясь к зданию изолятора.

Я так увлекаюсь наблюдением за территорией больницы, что чуть не натыкаюсь на небольшой грузовичок-фургончик, который стоит прямо на тротуаре, притеревшись боком к решетке забора. Я уже собираюсь обойти его по бордюру, но в этот момент в моей голове щелкает невидимый переключатель, и я вновь мысленно вижу, как спортсмены-радиолюбители грузят свое имущество в такой же фургон возле гостиницы. И хотя на данной «Газели» значатся совсем другие номера, но на всякий случай я обхожу машину по противоположной стороне улицы, стараясь придать своей походке непринужденно-прогулочный вид. К счастью, тротуар в этом месте плохо освещен и разросшиеся тополя накрывают его уютной тенью.

Иду до тех пор, пока не убеждаюсь, что меня из грузовичка уже не видно. Только тогда возвращаюсь к больничному забору, чтобы приступить к альпинистским упражнениям. Хорошо, что забор сделан в виде решетки. Если бы это была сплошная бетонная стена, перелезть через нее было бы намного труднее.

Поскольку изолятор остался позади, то теперь мне приходится возвращаться к нему, прячась за кустами акации. Одновременно просматриваю местность на предмет засад.

Но все выглядит мирно и спокойно.

Окна изолятора погружены во тьму, и лишь внизу, на первом этаже, светится несколько окон – видно, там бодрствуют дежурные врачи.

Оказавшись напротив грузовичка, я отмечаю, что был прав в своих мерах предосторожности. В кабине «Газели» виднеются два неподвижных силуэта и тлеет огонек сигареты.

Это еще больше усиливает мои подозрения. Кому понадобилось торчать среди ночи у больничного забора, да еще и бодрствовать при этом?..

Между кустами, за которыми я скрываюсь, и входом в изолятор стоит деревянная скамья. Быстрая перебежка – и я оказываюсь в тени за ее спинкой. Ненадежное укрытие, что и говорить, но ничего лучшего нет: вокруг – только невысокая трава.

Вовремя я это сделал.

Входная дверь изолятора вдруг открывается, и на крыльцо выходит человек в милицейской форме с погонами младшего сержанта. Наверное, тот самый Силкин, с которым несколько минут назад разговаривал Нагорнов.

Однако в поведении охранника есть что-то подозрительное. Вместо того чтобы, скажем, с наслаждением потянуться до хруста в суставах и зевнуть, вдыхая свежий ночной воздух после многочасового сидения в душном вестибюле, вышедший зорко оглядывает окрестности, держа наготове короткоствольный автомат.

Неужели Нагорнову или кому-то из его напарников удалось дозвониться в больницу и предупредить постовых о возможности моего появления?!

Но тут человек под козырьком поворачивается ко мне боком, и свет лампы, висящей над дверью, падает на его лицо.

И я мгновенно узнаю его. Это не кто иной, как один из членов мифической «спортивной команды». «Силкин» еще раз оглядывает больничный парк и скрывается за дверью.

Я стискиваю зубы и едва удерживаюсь от того, чтобы не врезать кулаком по скамье.

Слепцы, они думали, что противники мне только чудятся на каждом шагу, и не верили мне, а я был прав, прав, тысячу раз прав!.. Противник тщательно подготовился к операции. Ему достаточно было заранее узнать, кто будет дежурить этой ночью в здании ГОВД и здесь, в изоляторе, а потом быстро и бесшумно снять охранников и заменить их своими людьми!..

Значит, уже поздно. Изолятор полностью находится под Их контролем, а я, один и безоружный, ничего не смогу сделать против Них, абсолютно ничего! Все-таки зря я приложил столько усилий к тому, чтобы обеспечить отсутствие погони за собой! Если бы сейчас сюда слетелись милицейские машины. Им пришлось бы выдать себя, вступив в бой с омоновцами. Почему-то я уверен, что Они отсюда не уйдут, пока не выполнят свою зловещую миссию.

Отчаяние настолько овладевает мной, что я покидаю свое укрытие и, уже не прячась, иду в полный рост к изолятору. Если бы на окнах не было решеток, можно было бы избрать иной путь проникновения в здания. Но сейчас есть один-единственный вариант, и лучше не думать о том, что через несколько секунд меня могут убить и что даже фактор внезапности вряд ли мне поможет…

Нет, лихим героем я себя в этот момент не чувствую. С пустыми руками на вооруженного противника, тем более специально обученного убивать, бросаются только супермены в кино и юнцы, одуревшие от наркотиков. Ко мне больше подходит психологический портрет самоубийцы-камикадзе, надеющегося на то, что, бросившись под поезд, он заставит его сойти с рельсов.

И все-таки, видно, не зря в советской школе был так живуч странный лозунг: «Безумству храбрых поем мы песню!»

Потому что в тот момент, когда я протягиваю руку к дверной ручке, она вдруг распахивается, и из нее прямо на меня опять вываливается все тот же «Силкин» с автоматом под мышкой.

В принципе мы оба не ожидали лобового столкновения, но он – больше, а я – меньше. Тем более что, толкая дверь от себя, лжесержант приложил к этому усилие, и его тело подчиняется определенной инерции движения.

Не успев как следует осознать ситуацию и повинуясь условному рефлексу, приобретенному еще в Интерполе, я выбрасываю вперед правую руку, и ржавый гвоздь, который мне удалось извлечь из скамьи, вонзается человеку с автоматом в ухо. Гвоздь длиной со средний палец и не очень толстый, но, видимо, его хватает, чтобы достать до мозга, потому что «охранник», не успев ни вскрикнуть, ни выстрелить, валится, как подкошенный, мне под ноги, и свободной рукой я подхватываю его автомат, чтобы он не загремел со ступеньки крыльца.

Используя то обстоятельство, что дверь надежно застопорена лежащим телом, я устремляюсь внутрь, уже с порога открывая непрерывный веерный огонь по вестибюлю. Правда, вместо выстрелов раздаются лишь чмокающие хлопки: автомат оборудован мощным глушителем…

Их было еще двое, и оба – тоже в форме стражей порядка. Только вот оружие у них не такое, как у обычных милиционеров: короткоствольные автоматы без приклада странных очертаний. Не иначе как новинки оружейной промышленности, выполненные по спецзаказу.

Одному из «охранников» пуля попадает в голову, и он падает замертво сразу, а у второго моя очередь выбивает серию дырок в груди, и, упав, он еще некоторое время корчится в предсмертной агонии. Я наклоняюсь над ним и спрашиваю:

– Сколько ваших наверху?

Но раненый не может сказать мне ничего, даже если бы и хотел. Он закатывает глаза, и из его искаженного судорогой рта выползает пузырящаяся струйка крови.

Прими, господь, душу бойца невидимого фронта!..

Дверь в коридор первого этажа не только закрыта, но и старательно забаррикадирована со стороны вестибюля. Но мне сейчас не до нее.

Я поднимаюсь по лестнице, ведущей на второй этаж, стараясь ступать как можно бесшумнее. Однако все мои предосторожности оказываются напрасными. Никто не поджидает меня наверху. Кроме трупа охранника возле самой двери. Это совсем еще молодой парень в милицейской форме. Он лежит на спине в луже крови, раскинув руки и глядя остановившимися глазами в потолок, и в его правой руке зажат так и не выстреливший пистолет. Пуля угодила ему точно в середину лба. Видимо, в него стреляли почти в упор, недрогнувшей рукой…