Вредность не порок - Ильина Лариса Анатольевна. Страница 23
Ефим склонился ко мне:
– Настенька! Пожалуйста, не надо так вздыхать… Ну, что мне надо сделать, чтобы ты об этом забыла? – Я опустила на всякий случай ресницы, правда, не поняла – о чем это он? Про что мне забыть? – Послушай, это просто досадное недоразумение… Мне кажется, что я должен попросить у тебя прощения… – Тутя еще больше удивилась и даже начала волноваться, что так до конца и не пойму, о чем идет речь, а жаль, Ефим так красиво говорит! – Я очень сожалею, что все так получилось, но обещаю, что это больше не повторится… Никто не будет больше обижать маленьких девочек…
Наконец я поняла, в чем дело, и обрадовалась, а Ефим, заглядывая мне в лицо, тихо повторил:
– Никто не будет обижать маленьких красивых девочек…
– Смотри, – прошептала я, окунаясь в бездонную синеву ласковых глаз, – не обмани…
– И за это прости… – не сводя с меня глаз, Ефим взял мою руку и осторожно поцеловал синяк на запястье.
Перед моими глазами все закачалось, то ли от выпитого, то ли от услышанного, сердце заметалось, погнав горячей волной кровь по жилам и заставив вспыхнуть щеки пионерским костром.
Продолжение банкета запечатлелось в моем сознании довольно смутно, каким-то неясным мерцающим облаком. Помню, выпили за президента… Потом за нашего участкового Петра Игнатьевича, кто предложил тост, не помню, а Надька требовала выпить стоя, демонстрируя тем самым безграничное доверие и уважение к родной милиции. Тост прошел на «ура!», однако после него даже отрывочные воспоминания о происходивших событиях начисто стерлись из моей памяти до того самого момента, пока, повинуясь безотчетному, накатившему волной чувству страха, я не вздрогнула и не открыла глаза.
Скрипящие ржавые клещи плотным кольцом охватили голову, не давая повернуть затекшую шею, в мозгах грянуло и звонко раскатилось нечто подобное маршу Мендельсона, небрежно исполняемое неумелой рукой на церковных колоколах. Я охнула осипшим горлом и прошептала:
– Господи…
– Я здесь! – бодро раздалось в ответ, а я в ужасе замерла. По-моему, это слишком. С перепоя не умирают.
Или мне опять не повезло?
Через пару минут я поняла, что все еще присутствую на этом свете, шевельнулась и приоткрыла глаза. Сообразив, где я, и оценив обстановку, захотела тут же умереть всерьез.
Это была комната, в которой спали уехавшие ныне хозяева, я лежала на их высокой резной кровати, а рядом со мной, улыбаясь от уха до уха, сидел Ефим. Из одежды я краешком очумевшего глаза заметила на нем лишь джинсы, хотя совершенно точно помнила, что раньше была еще и темно-синяя рубашка на кнопочках. На левом предплечье Ефима синела замысловатая татуировка, на первый взгляд хитросплетение каких-то диковинных растений. Проследив мой взгляд, Ефим усмехнулся и потянулся к рубашке, висящей на спинке кровати. Я икнула, моргнула, открыла рот, и краска нестерпимого стыда залила щеки. Неужели?.. Торопливо ощупав бока, я с некоторым облегчением поняла, что все основные детали моей одежды на месте. Но почему я здесь? И где все остальные?
– Выспалась? – склонив набок голову, поинтересовался Ефим. – Голова не болит?
Совершенно сбитая с толку, я молчала. Жизнь в одно мгновение превратилось в нечто расплывчато-неясное, тонко покалывающее где-то внутри иголочками смутного беспокойства.
– Почему я здесь? – испуганно прошептала я, машинально подтягивая к подбородку пестрое лоскутное одеяло. В нем я без труда опознала произведение Иркиной тети Лены.
– Уснула, – пожал плечами Ефим.
– Уснула? – не поняла я. – А потом?
– Потом? Потом спала…
Я подозрительно сощурилась и постаралась еще раз незаметно проверить детали своего туалета. Кроме туфель, все на месте.
– А перед этим?
– Что перед этим?
– Ну.., перед тем, как уснула?
Вдруг на лице Ефима появилось виноватое выражение, а мое сердце громко ухнуло и оборвалось…
– Видишь ли, Настенька… Перед этим.., ты выпила немного лишнего…
– Ну?!
– Ну ничего… С каждым бывает!
– А после?!
– После чего?
– После того как лишнего выпила, черт! – не выдержала я, взбешенная его бестолковостью. Он просто издевается, задавая дурацкие вопросы, хотя прекрасно понимает, о чем идет речь.
Однако Ефим молчал, воспринимая мое смущение с явным удовольствием. Плотно сжатые губы и веселые бесенята в глазах говорили о том, что он едва удерживается от смеха. Я рывком сдернула одеяло и села:
– Девчонки где?
Он снова пожал плечами. Сбросив ноги с кровати, я собралась встать, но Ефим удержал меня за руку:
– Подожди…
Черта с два! Я не послушалась, а он, видимо, приняв это за элемент любовной игры, руку не выпустил и дернул меня к себе. Марш Мендельсона разом перешел в «Прощание славянки» в исполнении сумасшедших барабанщиков, я вскрикнула и схватилась за голову.
– Ты что! – заваливаясь на Ефима, взвизгнула я и инстинктивно свободной рукой со всего размаха залепила ему пощечину. – С ума сошел!?
– Точно, сошел, – забормотал он, выпуская мою руку и торопливо отдвигаясь в сторону, – совсем забыл, с кем дело имею…
Я сердито фыркнула и, сверкнув глазами, пообещала:
– Еще раз протянешь руки…
– Я понял. Я все очень хорошо понял…
Направляясь к двери, я прикинула, не слишком ли сурово повела себя для первого свидания, решила, что в самый раз, и громко захлопнула за собой дверь.
Дом у Ирки двухэтажный, эта спальня находилась на втором этаже, в самом конце коридора. В коридоре никого не было, кроме их кошки Масленки, получившей свое имечко в самом раннем детстве за маниакальную страсть к маслу. Теперь Масленка была уже взрослой кошкой, и, хотя детских пристрастий не меняла, это не мешало ей быть чертовски умной, иной раз умнее другой собаки. Она, к примеру, с большим энтузиазмом выполняла команду «Фас!», правда, пользовалась при ее исполнении не зубами, а когтями. Плантацию тети Лениной клубники местные пацаны обходили за километр. Ко мне Масленка, слава богу, уже привыкла, поэтому, доброжелательно потеревшись белоснежным боком о ногу, сосредоточенно проследовала к двери, из которой я вышла, и, обернув вокруг себя пушистый хвостик, села и замерла, терпеливо поджидая появления вражеских ног на охраняемой территории.
– Правильно, Маська, – одобрила я, спускаясь вниз по лестнице, – когда он выйдет – распусти ему джинсы на шнурки!
Оказавшись внизу, я огляделась и прислушалась. Тихо, никаких признаков мыслящих существ не наблюдалось.
– Эй! – позвала я и, не рассуждая особо, принялась открывать все двери подряд. – Люди, где вы?! Ау!
Добравшись до угловой комнаты, той самой, в которой происходил столь неудачно завершившийся прием гостей, я покачала головой. Глаз приятно радовала гора грязной посуды вперемешку с огрызками и объедками.
Пустые водочные бутылки сиротливо жались к ножкам стола, глянув на них, я дрогнула. Чтоб я еще раз…"Вообще-то Ирка настоящая свинья. Могла бы и убраться!"
Наконец я добралась до веранды. Дверь, обычно распахнутая настежь из-за разбухших от постоянных ливней половиц, была плотно закрыта чьей-то заботливой рукой. Это меня насторожило. Кому это понадобилось преодолевать трудности, сражаясь с дверью? Я торопливо ткнула ее рукой, но, как и следовало ожидать, она не открылась. Чуть отступив, я изловчилась и налегла на дверь с размаху, крашеные доски прогнулись, застонали и нехотя подались. Влетев на веранду и с трудом удержав равновесие, я огляделась и остолбенела. Да, денек сегодня… То есть ночка… Или утро, я запуталась уже…
На потертом зеленом диванчике возле круглого стола сидел Юра и моргал на меня с самым что ни на есть удивленным видом. На коленях у него сидела всклокоченная Ирка в расстегнутой блузке, она была без очков, поэтому подслеповато щурилась, стараясь разглядеть вошедшего.
В первый момент я растерялась и ойкнула. Но мы же не малые дети, в конце концов, это личное дело каждого, может, у них любовь до гроба. Я деликатно кашлянула в кулак:
– Вообще-то я Надьку ищу…