Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 44

– Прочь! Прочь с пути! Кто заслонил мне дорогу?! Кто смел остановить меня?

Она едва увернулась от удара. Конь же рванулся вперед и понес седока бранным полем, оставив в руках княгини клок черного плаща. Черный ветер пронесся над землей и пропал за окоемом. Княгиня с криком бросилась вослед, но было поздно.

– Где я? – безумно спросила она и опустилась на землю.

И в тот же миг на бранном поле из горячего марева соткалась та, что лишь во снах являлась. Одежды белые струились с плеч Креславы и вздымались за спиной, ровно крылья; в руке свирель, на голове венец из трав и цветов, стан легкий, невесомый. Паря над мертвыми, она приблизилась к княгине и потупила взор. Лишь третий глаз зрел.

– Чур! Чур меня! – промолвила княгиня и обнеслась обережным кругом. – Сгинь, исчезни, тебя нет на земле!

– Не чурайся, княгиня, – печально проговорила Креслава. – Это я тебя смутила и завела сюда. Давно тебя ищу, все пути твои сетями оплела, и вот поймала. Ты ныне моя пленница, ибо на этом пути госпожа – я.

– Изыди, навья! – Княгиня забилась в обережном круге. – Живой мучила меня, а теперь и мертвой явилась! Прочь, не то иссеку тебя!

Княгиня подняла меч, но Креслава крикнула, и поднялись дыбом распущенные ее космы.

– Очнись, слепая! Я – явна! И в яви говорю тебе: твой сын возрос и возмужал от черных чар! Злодей пробудил его и испил свет!

В исступлении княгиня Ударила мечом призрак и рассекла его, но марево качнулось – Креслава ожила, и лишь венок, раздвоенный мечом, упал на землю.

– Не секи меня, княгиня, – простонала она. – Худое сотворила... Коли крест приняла, так уж с крестом бы встречала. Ты же подняла меч...

– Так получай еще! – ударом от плеча княгиня рассекла стан Креславы. Она же вновь срослась, но наземь упала свирель, разрубленная вкось.

– Венец сплету еще, – промолвила соперница. – Свирели жаль...

И стушевалась княгиня – не взять мечом! Неумелой рукой она осенила Креславу крестом, однако та взмахнула рукавом – и отлетела сень.

– Не боюсь и креста. – Она приблизилась. – И обережного круга от меня нет... Не бойся меня, послушай слов. Ты избрала кормильцем черного чародея, на ковре внесла его в терем. А он из тресветлого младенца змея пробудил. Не разум в голову вложил – огнь в уста. И свет его похитил.

– Кто ты теперь? – чувствуя беззащитность, спросила княгиня. – Отчего во лбу твоем сияет третий глаз?

– Всевидящая... Мне зрим твой рок, и рок князя Святослава, и всех иных людей. – Креслава протянула руку. – Коснись меня, я жива... А тебя пленила, чтобы заключить мир. Власть моя на этом Пути безгранична.

– Где же твой путь?

– Между небом и землей. И ты здесь ныне пребываешь.

Княгиня тронула ее руку, но отдернулась, заслонилась наручью.

– Не верю! Нет, ты мертва!

– В том и беда, княгиня, – загоревала трехокая, и по щекам ее скользнули слезы – третий глаз оставался сухим и мигающим. – Веры нет, месть сожгла ее и тебя ослепила. И материнскую суть отравила. Ты крест приняла, но веру новую не обрела, потому и бессилен этот знак огня. Была бы зрячей, не приняла бы крест от князя тьмы... Но не судить тебя пришла, ибо знаю, как трудно идти со свечою супротив ночного ветра. Вся злая нечисть хоть и боится света, но летит к нему. Да не стану винить тебя, а прошу – забудь обиду и стань мне сестрой. И сына своего отдай, как сестре.

– Знаю, ты хочешь умертвить его! – воскликнула княгиня.

– Напротив, воскрешу его! – заверила Креслава. – Однажды я усыпила младенца, чтобы сохранить свет, чтобы он не утонул в крови, пролитой тобой. И пробудила бы, когда настал час... Но когда в матери нет веры, нет и терпения, нет послушания року... Теперь поди ж к Искоростеню, посмотри, что пробудил в тресветлом младенце черный чародей!.. Но зримо мне и далее: детина Русь погубит, позорит земли, пожжет огнем... Я вам кричала, да кто услышал? И потому я бежала с корабля.

– Ты не могла бежать! Никто не уходил от рук Княгини Смерти...

– Я ушла, ибо позрела будущее и свой рок – спасти светоносного князя, – призналась трехокая. – Добром отдай мне сына. Я оживлю его своим огнем, а зеленый пламень из его очей исторгну. Ведь я же – Креслава, и рок мне – беречь свет.

– Каков же мой рок? Скажи, коли ты всевидящая!

– Скажу, хотя не след говорить. Твой рок – родить светоносного князя, воспитать его в любви и правде. Вложить в него силу очарования добром. Твоя прелесть молодости и красы даны Родом не для того, чтобы ублажить мужа или гордиться перед послами заморскими. Зрячая жена не видит, что красива, ибо зрение дает светлый разум, и лишь слепые зря кичатся своим обликом. Бог воскресил в тебе юную плоть, чтобы ты отдала ее сыну, а сама бы обратилась в старуху...

– Не отнимай сына! – взмолилась вдруг княгиня. – Все отрину: месть, зависть и злобу! И черного чародея. – Она сорвала крест. – И знак его бросаю на землю! И молодость и красу отдам Святославу... Только не отнимай его! Вместе с сыном ты лишишь меня рока. Сама ведь сказала – он судьба моя! Не лишай меня Пути!

Креслава воспарила над землей и посмотрела на княгиню с высоты: среди мертвецов на бранном поле она и сама была мертва. Трехокая ведала ее рок, и чтобы возвратить утраченную суть материнства, просветлить ее зрение, след было не жалеть княгини и бросить ее здесь, на ратище, а Святослава отнять и увести за собой. В Руси бы наступил мир, погасли распри и восставшая из тьмы обида обратилась в пепел...

Но гордая княгиня, отринув свой норов, в судный час не милости просила для своей души, а жаждала Пути – неведомого рока. Всякий внук Даждьбога был тем велик и необорим, что мог при жизни богов отринуть, взять себе иных и им требы возносить, но никогда не смел отринуть рок. Изменив его по своей воле, он в тот же миг лишался Пути – становился просто беспутным человеком. И не было наказания страшнее, чем беспутство. Имея Путь, всякий славянин был Гой – равный среди равных; беспутный же – Изгой, – есть падший ангел. По древнему закону устройства мира ни Род, ни Даждьбог – никто не вправе был лишить Пути земного. И коль наказывал, то отнимал Пути небесные, возможность ходить тропой Траяна или Последним Путем. И только Гой – сам себе господин и князь, управитель и бог, – владел возможностью отринуть свой Путь земной и предстать в сем мире изгоем. Ибо Даждьбожьи внуки, ступивши с Млечного Пути на землю, несли в себе печаль судьбы – родство с Владыкой Родом. Перед каким бы кумиром ни склонил он головы, какому бы юдолищу ни воздавал требы – все одно оставался божьим внуком. Если бы иной слепец, возгордившись, вдруг сказал: «Я более не внук! Отрекаюсь от родства с богом!» – кто бы он стал? Да попросту безродной и безбожной тварью...

В сем было таинство божественных и кровных уз, которые от природы своей постигал лишь просвещенный Гой. Инородцы же, не ведая таких таинств, утверждали, что славяне не знают рока.

Распростершись на окровавленной земле, княгиня лежала, словно убитая птица. Трехокая опустилась возле нее и подняла на ноги.

– Я не в силах лишить тебя Пути, – сказала она. – Хотя знаю твою судьбу, вижу, что будет... Ступай и помни, я есть и меня нет. А это значит, я всюду буду идти за тобой по следам. И если услышу твое слово... Если ты отринешь свой Путь земной – суть материнство – в тот же миг перейду твою дорогу и сына отниму.

– Ты не услышишь моего слова! – вдохновившись, поклялась княгиня.

Однако пророчица Креслава осталась печальной. Она подняла с земли свои разрубленные венец и свирель.

– Весною распустятся цветы, и я сплету другой... Но жаль свирели. Без нее теперь меня вовсе не услышишь на земле.

И медленно побрела полем брани, стороной обходя мертвых древлян. Черные птицы на трупах не видели ее и даже не взлетали со своей добычи. Раскрылось перед Креславой знойное марево, вобрало в себя призрачную тень невесомой девы, и все исчезло. Княгиня спохватилась и вдруг узнала место: была она на ратище между холмов и неподалеку от нее стояла в ожидании свита – тиуны да отроки с конями, взятыми под уздцы. Вокруг же шумело воронье и грызлись между собой волки. Задымленное солнце катилось за окоем, и след было поспешать, чтобы засветло прийти к Искоростеню, однако княгиня села на коня и поехала шагом. Ее переполняли медлительные думы, и томилась душа, как перед новой бурей. Она чувствовала, что трехокая Креслава ступает за ней следом и дышит в затылок. И теперь нельзя – было сделать ни одного неверного шага.