Тревожная весна 1918 (СИ) - Дорнбург Александр. Страница 2

Бежать в Персию, навербовав себе толпу телохранителей или же пока повременить? Так как пока жизнь удалась! Нам нет преград ни в море, ни на суше! Мир лежал предо мной словно устрица, и мне надо было быть совсем дураком, чтобы не вскрыть его своей саблей. Большевики на фронте от немцев недавно получили множество ощутимых пендюлей и сейчас пребывают в состоянии нокаута.

Красные бегут, замочив штаны. Таких приключений как здесь и сейчас больше нигде и никогда не будет. А вот жизнь, что своя, что чужая в данных исторических условиях не имеет ни малейшей ценности. Так что нужно подстелить соломки побольше. Но все же ясно, что все только начинается, а большевики всерьез настроены побеждать. Вот я сижу и думаю, куда мне податься? Уж больно много, нереально много стоит на кону. Судьба страны в целом и моя в частности!

В общем, имею мнение, хрен оспоришь! Нужно подбросить дровишек в тухнущей костер мировой бойни. Пусть немцы еще с Антантой повоюют. Еще годик или полтора. Глядишь, и большевикам не до нас будет. Немцев поостерегутся. Те даже знаменитого батьку Махно сразу в стойло поставили, побоялся при них озорничать. Неотвратимость наказания — рулит.

А насчет продолжения Мировой Войны — ничего личного — только бизнес, как говорят чопорные англичане. Пусть они и американцы в свою очередь кровавой юшкой умоются, нюхнут газку. А то ишь себе выдумали — победители! Привыкли всегда на русском горбу в рай въезжать! Воюй давай самостоятельно, трусливые горе-вояки! Геополитика зла, но справедлива. Если ты ей не занимаешься, то она приходит к тебе. И никак иначе. И как мне это провернуть? Необходимо обыкновенное чудо!

Кое-какие мысли по данному поводу у меня в голове испуганными птицами мелькают, но пока ничего определенного не вырисовывается. Но все будет, дай только время! Одним из моих девизов в новом теле уже давно стало: «когда сомневаешься, делай что-нибудь». Что угодно.

Полог моей юрты снаружи откидывается и пропускает внутрь поток холодного воздуха и заодно и местного калмыцкого старейшину Убаши, невысокого сморщенного старикашку квадратного телосложения. Этот коренастый мужчина с кожей цвета кофе с молоком даже в остроконечной зимней шапке не дотягивал до 1,5 метров, а держался, словно самый рослый человек в степи. Вся правая щека старика от скулы до уголка рта была изуродована ужасным сабельным шрамом. Поэтому казалось, что он всегда улыбался одной стороной рта. На вид ему могло быть пятьдесят лет, а могло быть и все сто. Узкие глаза, прятавшиеся под прищуренными веками, настойчиво рассматривали кошмы, лежащие на полу юрты.

Слева от меня, у стены юрты стопкой лежали тонкие подушки, пахло смолой и курительными свечками из буддийского храма. С другой стороны, из кучи одеял состояла неопрятная, неприбранная кровать, где было так же удобно спать, словно на гвоздях на топчане факира, а на маленьком столике рядом с ней горела масляная коптилка. Никаких излишеств. Все просто, надежно и по делу. Сухо, комфортно, и мухи не кусают. Под утоптанной песчаной почвой ниже кровати было закопано 1/4 тонны золота из моей добычи. "Конфетки от Санты".

Достигший высшей ступени духовного совершенства, Убаши на вид был непредсказуем, как акула… Безмятежно плавающая в сторонке, безразличная и одновременно всевидящая: на миг зазевался — и вот уже над тобой смыкаются жуткие челюсти. Этот старик не производил впечатления человека, дающего волю своему воображению. Наоборот, он твердо стоял на земле.

Калмыки народец сами не здешние, из Джунгарии, ранее они назвались ойраты — западные монголы. Но китайцы им быстренько устроили большой геноцид, вырезая все кочевья под корень, и эти кочевники споро перебрались на запад. К нам, на «новые сладкие земли доброго Белого Хана» прибыл на новое место жительства уже несколько другой народ, прозванный калмыками от ойратского слова "кольм" — смесь, так как сюда переселялись разные племена. Здесь беглецам в 1608 году присвоили статус русских подчиненных союзников. Добрый царь Василий Шуйский постарался. Караваны калмыки не грабили (Яса Чингисхана у этих кочевников по-прежнему была в почете), торговали честно и налетов на русские крепости не учиняли (с башкирами, правда, по мелочи дрались, но на это царское правительство закрывало глаза).

К тому же «калмыки» оказались отличным противовесом казахам, любившим тревожить русские рубежи, но самое главное, не на жизнь, а на смерть схватились с ногайцами, Восточным Крымом и главной ударной силой Крыма. А это означало, что искренность новых подданных очевидна, вреда от них никакого, а польза велика. В общем, были не халявщиками, а партнерами, только младшими.

На пике своего могущества калмыцкий хан мог соперничать с Крымским ханом, выставляя 50 тысяч всадников. Правда, Крымский хан, как глава местных мусульман мог постараться и привлечь под свои знамена "джихада" в большом походе до 100 тыс. всадников разных национальностей, но подобное получалось редко. После завоевания Крыма и калмыкам вольности, разумеется, поубавили. Титул хана, пусть и номинального, сам по себе исчез в 1781-м, когда хан Алексей «Доньби» Дондуков умер, а его брат-близнец и наследник Иона «Ассарай» Дондуков обменял у русских призрачный трон на более чем реальные поместья.

Чуть позже, в 1786-м, упразднили «Общенародное калмыцкое правление», — высший калмыцкий суд, все равно мало что решавший, поскольку считался органом консультативным, — передав рассмотрение «калмыцких дел» обычным уездным судам. Тогда же текущее управление калмыками передали обычным русским приставам.

Короче говоря, наметилась тенденция. Рядовые степняки всеми правдами и неправдами, вплоть до крещения, стремились пользоваться благами цивилизации, а верхушка — нойоны делали все возможное и невозможное, чтобы с таким безобразием покончить и жить "по старине". С годами калмыков в Империи стали считали за своих, они стали обычным народом, каких в России немало, разве лишь по сословному статусу ближе к казакам и башкирам.

Убаши сел передо мной на кошму, жестом поприветствовав меня.

— Холодно, нет, радости не будет, — старик принялся в очередной раз говорить о погоде. — Калмыки очень страдают, но нам предстоит страдать еще больше.

— Хорошо, излагай, мудрый Убаши — попросил я его пояснить эту сентенцию.

Далее старейшина принялся опять уговаривать меня принять кого-то из своих родичей в мой отряд. Вернее отряд Даржи Попова, по прозвищу Джа-Батыр, который уже составляет почти двадцать пять человек. Наемники наше все! Хотя, если этот отряд не использовать в деле, то он будет жрать мои ресурсы, как белый слон у магараджи. Полученную в Ростове добычу мы с калмыками поделили поровну… Почти… Только золотые изделия на свою долю я предпочел брать с камешками, а вместо благородного серебра, забрал себе два мешка с бумагой. Ассигнациями. Николаевки пока еще ходят в обращении, и в отличие от керенок, которые большевики печатают с бешеной силой, так что они еще чего-то стоят.

Не то чтобы бумажные деньги могли бы обесцениться еще больше, чем сейчас — цены росли ежедневно, а вся финансовая система большевиков держалась на шатких обещаниях, исполнение которых зависело от окончательной победы революции во всем мире.

Что же, я вполне понимаю старого прохвоста. Работы тут не много. Вернее у калмыков развиты всего две профессии: воин и пастух. Вот и все по большому счету. Воин идет в армию, то есть принимает православие и приписывается в казаки, что по нынешнем временам дело невозможное. Царя то нет… А пастух всю свою жизнь проводит, выпасая скотину на свежем воздухе. Летом еще ничего, но вот зимой… И в буран. Гиблое дело… Ветер воет, снег хлещет, лошади идут по ветру, пастух с ними. Калмыки говорят: "Табун ушла — и я ушла, табун пропал и я пропал".

Табун всегда нужно стараться держать головами к ветру, иначе лошади уйдут по ветру и погибнут в ближайшем овраге. Сутками на морозе, почти не спать (если удастся поспать в маленькой кибитке табунщика — джалуне часа полтора — уже удача), есть на ходу, в седле, заглатывая ковшик растопленного горячего жидкого бараньего жира и запивая его калорийным калмыцким чаем с маслом, то есть — не работа а мечта. Зато потом из этого пастуха получается неплохой воин, привычный к тяготам и трудностям походной жизни. А у меня любой боец сыт, одет и обут и жалование получает.