Спасти СССР (СИ) - Афанасьев Александр. Страница 60

Мамардашвили уставился на меня своими совиными глазами через толстые стекла очков

– Ты это сейчас для чего говоришь?

– Как затравка для разговора – не растерялся я – мне твоя помощь вообще то нужна

– Какая помощь?

– Помощь такая. Вот скажи, Мераб – ты грузин, советский человек или европеец?

Вопрос застал врасплох.

– Я не могу отказаться от своих корней – сказал после обдумывания Мамардашвили

– Дерево не отказывается от своих корней. Но растет не в землю, а вверх, к солнцу и свету. Я это к чему. У нас в стране слишком мало свободы и слишком много запретов. Погоди, Мераб, дай договорю. Большинство запретов – никто даже не знает, зачем они введены, просто чтобы чего не вышло. Я намерен это изменить. Не сразу. Но изменить. Но дело в другом. Вот вы – боретесь за свободу и права человека. Хельсинская группа… ну допустим. Я готов это принять. Но ты видишь, что свободу многие понимают по-разному?

– Это как?

– По-разному. Для кого-то свобода – это права человека и гражданина. Я гражданин, а гражданство предполагает права. И обязанности тоже. Но я – гражданин, один из многих, я не лучше и не хуже других. Это я готов даже принять. Но есть другие. В том числе в грузинской Хельсинской группе. Они считают, что свобода – это свобода быть грузином в Грузии. И тот факт, что они грузины – делает их лучше других. Не замечал?

…

– Молчишь. Такая вот свобода – это свобода за чей-то счет. Я заслуживаю свободы, а ты – нет, потому что у тебя фамилия неправильная, ты приезжий и тебе вообще нечего здесь делать. Так за какую свободу вы – боретесь?

…

– Говори, Мераб, я слушаю. Вы же не раз говорили, что вам рот затыкают. Ну, вот, перед тобой генеральный секретарь. Скажи, что думаешь.

Мамардашвили покачал головой

– Умно, Михаил. Очень умно.

– И?

– Ты пытаешься нас разобщить. И делаешь это умно, умнее, чем КГБ

Я удивился. И разозлился одновременно

– Слушай, Мераб. Я понял твою мысль. Государство так сильно, что против него допустимы любые средства – вранье в том числе. И можно стакнуться с любыми союзниками. А тебе не мерзко? Тебе не мерзко понимать, с кем ты на самом деле находишься в одной лодке? И тебе не страшно думать о том, а что будет, если вы каким-то чудом победите. И государства, которое запрещает – больше не будет. А вы окажетесь наедине с сами собой. Союзники, которые союзники только пока есть общий враг. И больше – ничего общего, а так – глотку бы друг другу перерезали. Ты знаешь, кто такой Гамсахурдиа, но молчишь. И это… как у вас там – жить по совести?

– Да, по совести. И я понимаю, что у нас совесть уже не чиста. Но знаешь, я не так уж отличаюсь от Гамсахурдиа, я тоже считаю, что национальное возрождение Грузии должно начаться с ее освобождения. И знаешь, почему?

…

– Потому что вы, большевики – как тот черный кобель, которого не отмоешь добела. Вы играли и играете на низких чувствах толпы. Вы – ее вожаки. Вы не воспитываете, вы потакаете. Что вы принесли в Грузию? Низость и дикость.

– И деньги – сказал я

– Да, и деньги – согласился Мамардашвили – на эти деньги у нас цветет наркомания, двадцатилетние бросают институты и разъезжают на Волгах, идет спекуляция. Это все – дикость, дикость народа, дикость общества и в основе всего – вы. У нас просто нет хорошего примера для подражания – а есть дурной. То есть вы. Поэтому, извини, Михаил, но я не буду с вами, с тобой сотрудничать. Не хочу испачкаться. Не хочу. Мне жаль тебя. И жаль Раису. Может ты и хочешь изменить что-то к лучшему, но у тебя не получится. Лучшее что ты можешь сделать – идти в Европу. Вот все что я имею сказать.

Мамардашвили, наконец, высказался и умолк. А я смотрел на него и думал – да… Прав был Ленин, говоря про то, что интеллигенция это не мозг нации, это ее…

Но последнее слово – я все же оставил за собой.

– Ты прав, Мераб. Знаешь, я тебе могу без задней мысли это сказать – ты прав

Мамардашвили смотрел на меня через очки совиными, удивленными глазами

– Да, у нас было много ошибок в прошлом и вероятно, будут и в будущем. Без ошибок просто не получается управлять.

…

– И вот ты сейчас сказал мне в лицо все что думаешь, и правильно сказал – только дальше то что? Ты пойдешь домой с осознанием собственной моральной правоты и непогрешимости. Ты будешь уважать себя за то, что сказал все это в лицо члену Политбюро, генеральному секретарю – то, что многие думают, да высказать не рискуют – а ты взял и сказал, молодец. Но ты встал и ушел – а я остаюсь здесь. У кого мне спросить совета в трудную минуту?

…

– Поверь, желающие дать совет – найдутся. И не только дать совет, но и воплотить его в жизнь, засучив рукава. А вы так и будете в сторонке. В своей недосягаемой моральной правоте. И потом снова будете сидеть в тюрьме или психушке, и думать – как так. Почему ничего не меняется. Да потому что когда вам дается возможность что-то изменить – вы все просираете. И ты сейчас – просрал. С этим вот – и живи.

После того как Мераб ушел – подошла Рая. Уже по моему лицу, она поняла, чем закончился разговор.

Оба мы молчали. Я вспомнил стихи… не помню, откуда. В памяти всплыло.

Звезды синеют. Деревья качаются.

Вечер как вечер. Зима как зима.

Все прощено. Ничего не прощается.

Музыка. Тьма.

Все мы герои и все мы изменники,

Все одинаково верим словам.

Что ж, дорогие мои современники,

Весело вам [47]?

– Его тоже можно понять – прервала молчание Раиса

– Нет – качнул головой я – нет, не понимаю.

– Если он примет твое предложение – он станет изгоем. Ему и руки никто не пожмет.

– Ах так?! То есть, в Сибирь в каторгу – можно! На плаху – можно! В ГУЛАГ – можно! А вот что-то реально попытаться изменить – нельзя?! У него что, совесть избирательного использования, только для взаимоотношений с государством, так что ли? Друг с дружкой можно и без совести прожить?

Раиса ничего не ответила

Глава 17

Исламабад, Пакистан

13–14 марта 1985 года

Генерал уль-Хак был напуган. Так как никогда в жизни не был напуган. И то что они уже взлетели, что проклятая советская земля осталась позади – его ничуть не успокаивало.

Генерал родился в семье военного, офицера британской армии, он родился еще во времена раджа, когда Британия осуществляла свою власть над Индией и был свидетелем раскола страны и конца раджа. Но для него, для его семьи – изменилось немногое. Они были частью армии, у его отца был вице-королевский офицерский патент. Кстати, именно вице-королевский. Индийская армия не была частью британской, была отдельная индийская армия, и патенты на звания выдавал не король – а вице-король. Была так же и отдельная Армия границы – племенное ополчение феодалов, которое содержали сами феодалы в обмен на британские титулы и звания.

Они все были одного круга. Все они родились в особых районах в которых жилье было только для военных. У всех были английские няни, все они подрастя – отправились в пехотное училище в Сандхерсте. Армия осталась той же самой, не стало только вице-короля. Армия владела огромными участками земли, которые сдавала крестьянам в обработку – изначально это была земля для заготовки корма для лошадей кавалерийских полков. Армия имела все свое – жилье, банки, землю. Когда британцы ушли, они, офицеры – просто заняли их место. Но они оставались и мусульманами. Это было глубоко в душе, это не переделаешь.

И сейчас генерал пытался понять, с чем же он столкнулся. Советский лидер вряд ли знал бы английский и точно не знал арабский.

Немного подумав, генерал понял – его осенило. С ним разговаривал сам шайтан, вселившийся в советского лидера. Только так можно все это объяснить, шайтану все ведомо. И значит, надо прибегнуть к защите Аллаха для него самого и страны. Значит, Аллах в \гневе на него и на всю страну за ту безбожную жизнь, какую они ведут.