Завтра может не быть - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 9

Раз в день Данилова выводили на прогулку – всегда одного, в мрачный тюремный дворик с крышей в виде решетки. Он присматривался, принюхивался к воздуху: какая температура, влажность? Как понять, где он находится? В Москве или его вывезли куда-то? Сначала было так тепло, что он уверился: точно, завезли в южные края. Но потом вдруг снова пришли морозы, даже снег посыпал, к нему сквозь решетку снежинки залетали, и появилась уверенность: он недалеко от Москвы, если не в самой столице. Прогулка – одна в день, не дольше получаса, он считал шаги – десяти тысяч, по ЗОЖу положенных, не набиралось. Но лязгали двери: «Прогулка окончена, лицом к стене!» И ни малейшего отклика у конвоя ни на какой человеческий разговор.

Впрочем, одиночество не угнетало Данилова. Казалось, сама судьба велела ему быть одиноким, потому что уродился он не таким, как все. Но жизнь распорядилась, что ему всегда приходилось быть на людях: выслушивать, лечить, выступать. И вот теперь наконец он может насладиться жизнью интроверта, спрятаться, как улитка в раковину.

Но мучила мысль: а что потом? Его знания о будущем конечны. А что произойдет, когда он выдаст все, что помнил, и неминуемо начнет повторяться? Его выведут на суд и приговорят? Или (как говаривал Королёв Сергей Павлович) «шлепнут без приговора»?

И по Варе он, конечно, скучал. По любой – и в ее привычном теле роскошной, зрелой, самоуверенной тридцати-с-чем-то-летней женщины, и в роли девятнадцатилетней, слегка угловатой советской девчонки. Главное – душу он ее любил и по ней более всего тосковал. Совсем без нее было грустно.

Поэтому он надеялся – довольно слабо, но все равно, без надежды жизнь совсем безотрадна и неприглядна стала бы: может, когда он все-все расскажет и больше никакого интереса представлять не будет, его и отпустят? На свободу, к Варе?

И Варя в Москве тоже по Данилову тосковала. Думала: как нескладно получилось. Она устремилась к нему, в опасное, тяжелое путешествие, не то что за тысячу миль, а куда дальше, за целых шесть десятилетий. Наконец они обрели друг друга – и что же? Так быстро потеряют? Его поглотила серая советская машина, и даже непонятно: где он, что с ним, жив ли, а может, умер?

Он, пока был здесь, в СССР конца пятидесятых, часто ей советовал, как быть. К примеру, в какой вуз поступать. Ее любимого факультета ВМК (вычислительной математики и кибернетики) в МГУ (который она окончила в конце девяностых) еще просто не существовало. И Алексей сагитировал ее: иди в Технологический, там как раз новая кафедра появилась, называется «счетно-решающие приборы и устройства». С ума сойти! Счетно-решающие приборы! У них здесь даже слово «ЭВМ» пока не в ходу, не говоря уже про «компьютер». Выпускники кафедры говорят, первые счетно-решающие машины будут обслуживать, ламповые, – БЭСМ-6, к примеру. Неужели Варя, с ее талантом и опытом, на подобном жалком фоне не продвинется?

Однако даже поступить туда нелегко оказалось. Естественно-научная подготовка тут, в СССР, была на высочайшем уровне. Школьнички такие задачки решали на уровне вузовских выпускников двадцать первого века. А с историей КПСС вообще завал (как выражались сокурсники). Никак Варе не давался предмет, не поворачивался язык бойко рассказывать препу (тогда так называли лекторов) о втором съезде РСДРП и ленинской борьбе с меньшевиками и прочими гадами. С грехом пополам – как раз в дни, когда пропал Данилов, – сдала проклятый предмет на троечку.

Вот и теперь: пара месяцев прошло, катила уже в глаза летняя сессия, а учиться никакой охоты не было, и все мысли только о нем, Данилове.

Московский технологический институт был в то время очень продвинутым. Оснащенные лаборатории, своя собственная учебная ТЭЦ, красивые аудитории с дубовой мебелью, мраморные лестницы. Все потому, что долгое время руководила вузом жена многолетнего председателя Совета Министров СССР товарища Маленкова, по фамилии Голубцова. Теперь-то ее давно не было, и самого Маленкова снял Хрущев на пленуме пятьдесят седьмого года, а Голубцова, как верная декабристка, поехала за ним в казахский Экибастуз, но все, что наработано ею было, включая мраморные лестницы, осталось. И трамвайная остановка у самого входа в вуз.

Добираться из института домой Варе приходилось долго: сначала на трамвае до «Бауманской», потом на метро с пересадкой до «Калужской» (так называлась в то время нынешняя станция «Октябрьская»-кольцевая), и там еще на автобусе по Ленинскому до самой Калужской заставы. (Станцию метро «Ленинский проспект» введут в строй только в 1962 году.) Формально – самая окраина города, зато квартира у отчима – в одном из двух прекрасных домов, построенных после войны заключенными и подковой охватывающих будущую площадь Гагарина.

В тот день было всего три пары, и народу в трамвае номер тридцать семь, идущем до «Бауманской», оказалось немного. Варя заплатила кондуктору тридцать копеек, заняла свободное местечко у окна и стала смотреть на убегающую панораму Красноказарменной улицы. Почти сразу рядом плюхнулся взрослый мужчина – ну как взрослый, лет двадцати семи. Чем-то он показался ей смутно знакомым. Где-то, ей припомнилось, она его уже видела; может, не в этой жизни, а в будущем? Но как подобное могло произойти? А мужик поглядывал на нее искоса и улыбался. «Как бы не стал клеиться», – с досадой подумала Варя. Но тот, конечно же, стал. Притом необычно.

– Без мобильника непривычно, да? – участливо спросил он Варю, отвернувшуюся к окну.

До девушки несколько секунд доходил вопрос, а потом в голове пронеслись десятки мыслей. «Мобильник» – она не ослышалась? Кто здесь, в Москве-1959, знает, что такое мобильник? Только она да Данилов. Но они с Алешей договорились, что никому не выдадут: она – тоже попаданец, пришелец из будущего. Значит, вихрем подумалось, его в заключении пытали – и ему пришлось о ней рассказать. И вот теперь – спецслужбисты пришли арестовывать и ее тоже.

Чтобы потянуть время, Варя холодно проговорила:

– Вы о чем? Не понимаю.

Она искоса посмотрела на соседа: молодой человек, хорошо одетый, в костюмчике и, как принято тут даже в теплую погоду, в шляпе. Что-то неуловимо знакомое почудилось ей в его лице, на кого-то он был похож.

– Не напрягайся ты так, Варя, – со смешком добавил мужчина. – Это я, полковник Петренко. Точнее сказать: я сейчас в теле моего отца, Петренко Александра Тимофеевича. Ты знаешь, как это работает. Теперь я тоже здесь, с вами.

Трамвай остановился на очередной остановке. Мужчина схватил девушку, повлек к дверям, выскочил первый и подал ей, как джентльмен, руку. Она покорно за ним следовала, за этим, как он сказал, «полковником Петренко». А он приобнял ее и потащил в сторону Лефортовского парка – как раз они выпрыгнули на остановке, четвертой от института.

– Пойдем, Варечка, поговорим на просторе, чтобы никто не слыхивал нас. Ведь кто услышит – сразу очумеет.

В старинном парке людей и впрямь оказалось мало, лишь какая-то парочка, обалдевшая от любви и друг от дружки, да мамаша со смешной старомодной коляской. Шла середина апреля, но установилась невиданная для столицы жара, и несмотря на то, что до майских праздников оставалось еще две недели, деревца уже покрылись легким изумрудным пухом.

– Да, моя дорогая, – продолжил Петренко, – я последовал сюда за вами, в пятьдесят девятый. Но не по велению сердца, как некоторые, и не сбежавшую любовь преследую – я тут нахожусь на спецзадании. И хочу тебя обрадовать, что ты отныне поступаешь в мое распоряжение. А как ты хотела? Ты – капитан, я по-прежнему полковник. И тело твое настоящее в двадцать первом веке содержится в целости и сохранности. Как и тело твоего любовничка Данилова. Оба вы там, у нас, в двадцатых годах двадцать первого века, пребываете в глубокой коме. Страшно подумать, сколько государство сил и средств уже израсходовало, чтобы ваши бренные оболочки в относительном порядке содержать. Но вы ведь с Даниловым желаете, наверное, когда-нибудь в них вернуться? Не отвечай, вижу, что хочется – этот Советский Союз образца пятьдесят девятого года надоел тебе хуже горькой редьки. Так вот, доложу тебе: благодаря напряженной работе наших ученых и, не буду скрывать, средствам олигарха Корюкина появилась возможность, чтобы и ты, и твой хахаль туда, в свои тела, домой, вернулись. Как и я сам за вами надеюсь последовать, конечно. Не стану тебе рассказывать физику или химию процесса – сам не до конца понимаю, – но возможность такая появилась. Но для начала нам с тобой придется здесь немножко поработать.