Алая гроздь турмалина - Мартова Людмила. Страница 13

Кроме того, именно в этой тетради, на отдельной странице была запечатлена эмблема рода Палеологов, которая тогда, два года назад, немало удивила Лену. В особняке Балуевских не было ничего, хотя бы отдаленно имеющее отношение к Византийской империи, и что значил этот знак она тогда так и не поняла.

Каково же было ее удивление, когда в материалах уголовного дела, обвинявшего художника Балуевского в шпионаже в пользу иностранных государств, она вычитала описание особых примет Виктора Павловича, в числе которых была свежая, сделанная незадолго до ареста татуировка на левом предплечье. Конечно, про древнюю Византию следователи НКВД были явно не в курсе, но фотография татуировки, хранившаяся в деле, не оставляла сомнений: родовой знак Палеологов. Точно такой же, как на клочке бумаги, зажатой в руке мертвого Петра Беспалова. Да, получается, Лена вспомнила о Балуевском не зря. Понять бы только, что все это значит.

Собрав бумаги в папку, она убрала ее на место, потому что терпеть не могла беспорядка, встала из-за стола и, не раздеваясь, рухнула на кровать, чувствуя полное физическое и моральное истощение. Через пять минут она уже крепко спала.

Проснулась Лена от звонка будильника, удивившись этому обстоятельству, потому что не помнила, как его заводила. Вторая мысль, пришедшая в голову, тоже вызывала удивление: несмотря на все ужасы вчерашнего дня, спала она как убитая и без сновидений. Ни дух убитого Беспалова, ни образ безутешной Галины, ни раздражающий отчего-то до невозможности главный подрядчик, с которым ей предстояло тянуть лямку проекта до победного конца, не тревожили ее ночного покоя. Видимо, организм включил защитный механизм – выспаться, чтобы совсем не слететь с катушек.

Будильник продолжал звонить, и только тут Лена поняла, что это вовсе не он, а телефон, не поставленный с вечера на беззвучный режим. Похлопав рукой по тумбочке, она нащупала сотрясающийся словно в падучей гаджет, уставилась на экран, потому что после вчерашнего надеяться на хорошие новости было, как минимум, глупо, и облегченно выдохнула. «Шура», – определился номер.

– Привет, – не сказала, а, скорее, выдохнула Лена в трубку, нажав на кнопку и заставив, наконец, телефон замолчать. – Шур, ты даже представить себе не можешь, как я рада, что это ты.

– Я что, наименьшее из зол? – понимающе засмеялась трубка знакомым низким голосом с хрипотцой, от чего он делался сексуальным донельзя. За те четыре месяца, что Лена дружила с Шурой, она несколько раз была свидетелем, как все без исключения мужики от четырнадцати и до бесконечности попадали под магнетизм ее голоса, тут же превращаясь в дрессированных пуделей. Пудели были готовы носить тапочки, прыгать в обруч (если очень надо, то горящий), выполнять команду «служить» и играть на губной гармошке. – Беседина, во что ты опять вляпалась, скажи на милость? Я же только три дня назад уехала и на тебе. Мне уже нужно беспокоиться настолько, чтобы звонить Саньке?

Санька был Шуриным братом, правда, не родным, а сводным. Их родители, обжегшись на первых браках, как-то очень удачно встретились, объединившись в семью, в которой оказались сразу двое детей – мальчик и девочка. Александр и Александра. Саня и Шура. Были они одногодками, и на момент родительской свадьбы обоим исполнилось по пять лет. Чуть позднее в семье родился еще и общий ребенок – Олег. Но довольно большая разница в возрасте привела к тому, что особого взаимопонимания между ними так и не возникло, тем более что к младшему любимцу родителей оба ревновали нещадно и на этой почве сблизились еще больше.

Сводные брат и сестра были если не сиамскими близнецами, то точно попугайчиками-неразлучниками. В детстве это выглядело довольно умилительно, и родители нарадоваться не могли, что между детьми нет практически неизбежной в таких случаях конфронтации. Но позже, когда выяснилось, что Саня и Шура любым компаниям предпочитают общество друг друга, напряглись.

– Представляешь, когда нам было по семнадцать лет, мама даже выясняла, есть ли юридические основания помешать нам пожениться, – давясь хохотом, рассказывала Шура. – И это при том, что я всегда считала Саньку исключительно братом, и даже в мыслях не держала никакой инцест.

– Наверное, это нельзя считать инцестом, – пожала плечами Лена. – Вы же по крови не родные.

– Ну да. Кровосмесительства бы точно не случилось, но дело же не в этом. Мы реально были братом и сестрой, без дураков и глупостей. И то, что мама не понимала, нас бесило страшно. Нам просто было интересно друг с другом и скучно со сверстниками, но, разумеется, потом это прошло. Санька начал спать с девушками, я – кутить романы с мужчинами, причем исключительно старше себя, так что родители, к счастью, успокоились. Хотя то, что мы стали взрослыми, создали семьи, а потом развелись, на нашей близости никак не сказалось. Семья и романы отдельно, мы с Санькой отдельно. – И Шура снова весело захохотала.

Она вообще была хохотушкой и постоянно смеялась, весело, от души, запрокидывая голову и открывая крепкие белые зубы, которые привлекали к ней внимание во вторую очередь, сразу после необыкновенного голоса.

Лена познакомилась с Шурой Персиянцевой в первых числах февраля, причем совершенно случайно. Она гуляла во дворе с Помпоном, чувствуя себя отвратительно. Ломило все кости и ужасно знобило. Тогда Лена уже подозревала, что подхватила проклятый ковид, но не знала этого точно, просто без сил присела на лавочку у подъезда, ожидая, пока Помпон обтяпает свои дела. Митька эту неделю жил у отца, и Лена не знала, радоваться тому обстоятельству, что она, в случае чего, не заразит ребенка, или огорчаться: обычно с Помпоном гулял сын, и без него, проблема, в случае чего, становилась не решаемой.

Обдумывая этот вопрос по кругу, механически возвращаясь в отправную точку своих рассуждений, а также приглядывая за Помпоном, который ненадолго убегал под очередной засыпанный снегом кустик, а потом возвращался, глядя на хозяйку с укором – был почитателем долгих прогулок по раз и навсегда выбранному маршруту, который двором точно не ограничивался, – она не сразу услышала, что к ней, оказывается, кто-то обращается.

Перед Леной стояла миловидная высокая женщина примерно ее лет, одетая в джинсы, ярко-желтый пуховик и синий шарф, небрежно обернутый вокруг шеи.

– Простите, вы что-то сказали? – уточнила Лена, чувствуя такую нечеловеческую усталость, словно разгрузила вагон с углем.

– Я спросила, знаете ли вы, что вашей собаке нужно дать глистогонное.

– Простите, что?

– У вашей собаки глисты, и вам нужно дать ей лекарство, – терпеливо повторила незнакомка. – Если хотите, могу порекомендовать очень хороший современный препарат, совершенно не токсичный и очень действенный.

– А вы, простите, кто? – спросила Лена, чувствуя, как сухой язык с трудом трется о шершавые щеки. Она совершенно точно заболевала, и глисты Помпона сейчас интересовали ее меньше всего.

– Я – ветеринар, – сказала незнакомка, рассмеялась, и тут Лена впервые расслышала волшебные модуляции в ее необычном голосе. – Меня зовут Александра Персиянцева, прошу любить и жаловать.

В этом месте их неожиданной беседы Лена потеряла сознание, а пришла в себя уже дома, уложенная на диване в гостиной. Открыв глаза, она увидела над собой встревоженное лицо незнакомой женщины и долго не могла взять в толк, откуда та взялась.

– Вы кто? – спросила она и закашлялась.

– Я – ветеринар, мое имя Александра Персиянцева, но все зовут меня Шурой, – услышала она и по необычном тембру низкого хриплого голоса сразу вспомнила случайную встречу во дворе. Господи, где же Помпон, и как они очутились дома? – Вам стало плохо, к счастью, вышедшая из подъезда соседка рассказала, из какой вы квартиры. Я нашла у вас в кармане ключи и отвела домой вас и вашу собаку. Не хочу пугать, но у вас сильный жар, поэтому, кажется, нужно вызвать врача.

– Я вызову, – вяло согласилась Лена, которой ужасно хотелось спать.

Кажется, она снова ненадолго отключилась, а когда очнулась, на приставленной к дивану табуретке стояла чашка со свежесваренным клюквенным морсом, а с кухни слышались приглушенные голоса – женский, уже знакомый, и мужской. Его Лена раньше не слышала. Бредит она, что ли?