Кольцо «Принцессы» - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 49
– Это что, такой приказ? – спросил Герман.
– При чем здесь приказ? – уклонился хирург. – Ты летать хочешь?
– Хочу.
– Тогда пулю надо вынимать. Это минута работы, под местным наркозом и почти безболезненно, – он показал снимок на свет. – Чтоб лишних дырок не делать, достану через раневой канал. А то потом снова в госпиталь, анализы... Тут за один скрип все равно дней пять лежать еще.
– Валяйте, – ничего не подозревая, разрешил Шабанов.
Через пять минут он уже лежал на операционном столе, и симпатичная, с игриво-улыбчивыми глазами сестрица раскрашивала йодом икроножную мышцу. Потом взяла шприц, но воткнула иглу не в ногу, что было бы естественно для местной анестезии, а в вену на руке и стала медленно выдавливать лекарство.
– А это зачем? – спросил он и ощутил, что сознание поплыло. Хотел еще сказать – вот суки, обманули! – однако язык уже не повиновался. Последнее, что он отчетливо запомнил, это маску со шлангом, которую кто-то нес к его лицу, все остальное воспринималось с уже знакомым чувством полусна-полуяви.
Он ни разу не испытывал на себе наркоза, если не считать того, что делал с ним доктор Иван Ильич. Тогда он просто провалился в сон, против которого не помогло даже испытанное отцовское средство сохранения самообладания, и ничего не помнил; тут же сознание до конца не угасло, Шабанов все видел, слышал, но смутно и как бы со стороны, а спустя некоторое время смог даже говорить и слышал собственный голос.
– Жили были три японца: Як, Як Ци Драк, Як Ци Драк Ци Драк Ци Дроне...
И при этом ничего не чувствовал, находясь в полнейшем безразличии ко всему, что происходит вокруг. Пулю ему действительно достали в одну минуту. Хирург тотчас же очистил ее, протер и куда-то удалился, так что рану заделывал ассистент. Потом его перегрузили на каталку и увезли в палату, где оказался незнакомый человек в белом халате с рыжей козлиной бородой. Тут и начался странный, мучительно-долгий разговор-допрос, от которого в памяти абсолютно ничего не осталось. О чем его спрашивали и что он говорил в ответ, не запомнилось ни слова, сознание запечатлело лишь сам факт нудной беседы, мерзкий, гнусный голос козлобородого мужчины и то, как он время от времени поил его водой из стакана.
Потом его опять куда-то везли на каталке, вроде бы грузили в машину – запомнился белый автомобильный фонарь на потолке, но в ушах почему-то остался звук поршневого авиамотора и отвратительный, гадкий голос, неотступно преследующий повсюду.
Кажется, он так и не заснул и вышел из этого неприятного состояния, когда смог двигать руками и ногами, почувствовал страшную жажду и обнаружил, что лежит в другой палате, а рядом на стульчике сидит и читает книгу молоденькая сестрица в бирюзовом колпаке.
– Где я? – спросил Шабанов.
– А, очнулись? – Сиделка отложила книгу и поднесла стеклянный чайник с длинным носиком. – Пейте!
Он выпил больше половины, осмотрелся, отметил, что одет в другую пижаму, потряс головой.
– Так где я все-таки?
– Это окружной госпиталь, хирургическое отделение, – объяснила сестрица. – Как самочувствие?
– Значит, привезли сюда под наркозом?
– Да, вы очень крепко спали! И рассказывали сказку.
– Какую сказку?
– Про каких-то японцев и японок, столько имен – не выговорить. Они переженились, нарожали детей, дети – внуков...
– А еще что говорил?
– Кажется, ничего...
– Ну и зачем надо было тащить сюда сонного? – Герман осмотрел заклеенную икру ноги. – И вообще, говорили достанут пулю под местным наркозом!
– Не знаю, – свела она плечики. – Я дежурный анестезиолог...
– Послушайте... А был здесь мужчина... стриженый и с рыжей бородой, как у козла?
– Нет, не был...
– Ну как же! – возмутился он. – Сидел на вашем месте! И что-то молол!..
– Это вам приснилось, – ласково заулыбалась дежурная. – Под наркозом бывают причудливые сны, все зависит от психических особенностей.
Она измерила давление, еще раз напоила водой и ушла, оставив на пороге дразнящую улыбку. Шабанов тотчас же встал, осторожно ступая на ногу и держась за стенку – еще штормило, – подошел к окну: второй этаж, решетки нет, на улице сильный ветер, и не понять, утро или вечер. Палата ничего, тоже командирская – ковер на полу, картинка на стене, стол, телевизор, индивидуальный санблок...
Козлобородый хмырь с нудным голосом стоял перед глазами. Был он здесь! Этот стульчик все вертел, то на край сядет, то верхом, и долбит, долбит вопросами... Стакан граненый, вот он, на столе, разве что помыт, протерт и поставлен на стеклянный поднос к графину.
– Я тебе дам – причудливые сны! – вслух подумал Герман. – Психические особенности...
Мерзкий тип поил его и ставил стакан на край полированного стола... и там остался мокрый след! Вода, конечно, высохла, но мутноватый кружок на полировке есть и легко стирается пальцем.
– Будут мне тут лапшу на уши вешать, – проворчал он, довольный собой, и выглянул за дверь: уютный холл, пальма, журнальный столик с креслами и пейзажи на стенах...
Ему сделали какой-то хитрый наркоз, чтоб этот козлобородый выпытал, вытряхнул из него все, о чем он не говорит и не пишет. Вот сволочи! Как будто шпиона поймали! Заховаева работа, он мастер тайных дел, это у него есть особые способы работы с личным составом...
И вдруг нахлынула знакомая, щемящая тоска, вспомнился утраченный мир, вернее, полет с Агнессой над этим миром – словно от перегрузки отяжелело лицо, руки, плечи... Безвозвратно ушедший мир детства, где ему посчастливилось побывать, и можно было остаться там навсегда, если бы поверил, что он существует, что это возможно, будучи в зрелом возрасте, ощутить себя ребенком и, главное, увидеть мир детскими глазами...
Нет! Коль вернулся в этот суконный и суровый мир, нечего жалеть и нельзя поддаваться соблазну. Иначе снова захочется напиться и откопать «Бизон»...
Шабанов нашел в шкафу теплый халат, натянул его и похромал через холл к выходу из отделения. Навстречу встала постовая сестра, заслонила дорогу.
– Больной, вы куда?
– Во-первых, я не больной, – сквозь зубы процедил он. – Во-вторых, хочу погулять!
– Но вы только что вышли из наркоза!
– Лучше дай палку или костыль!
– Ничего не дам! Вам гулять запрещено!
– Кем? Этим стриженым с козлиной бородой?
– Не знаю, – объемы у сестрицы были такие, что не обойдешь. – У меня записано – постельный режим.
– Я что, арестован?
– Не знаю, у меня записано!
Из-за операции он попал в хирургию, где царили строжайшие правила и жесткие законы.
В это время в другом конце коридора появилась анестезиолог в бирюзовом колпаке, постовая бросилась к ней.
– Алина Сергеевна! Шабанов собрался гулять!
– Шабанов, вам нельзя, – не совсем уверенно сказала та. – Постельный режим, идите в палату.
– Пойдем вместе? – Он приблизился к ней вплотную и поправил колпачок у нее на голове. – На улице весна, почки лопаются. Подышим свежим воздухом, а то в палате после этого козлобородого три дня проветривать нужно. Кстати, сейчас утро или вечер?
– Вечер...
– Тем более, Алина!
– Выдай ему костыль, – попросила она постовую. – Я пальто наброшу...
– А можно на твое плечико опереться? – засмеялся он вслед.
Когда спускались по лестнице, Шабанов приобнял анестезиолога за талию и получил вполне обнадеживающий, игривый отказ:
– Не забывайтесь, больной! У вас костыль есть для этой цели.
На улице выздоравливающие солдатики в казенных фуфайках собирали подснежники. Ветер раздувал их, а они снова собирали...
Алина увела его за угол в скверик, где почти не дуло, достала сигареты.
– Время прогулки – десять минут, пока курю.
– Да мне и десяти хватит, – ухмыльнулся он, встав поплотнее к ней. – Ты же ночью придешь ко мне?
– Что? – с наигранным возмущением протянула она. – Закатайте губешку, капитан! Какой шустрый. Только от наркоза отошел – и уже!..