Гомункул - Блэйлок Джеймс. Страница 15

Глаза Дрейка сузились, сумма выросла вдвое. Кибл, однако, к деньгам был равнодушен. К черту деньги! Его внезапно одолела могучая жажда. На столике лежал резной моржовый бивень, изображавший то самое животное, каковое некогда носило его в пасти. Кибл вообразил, как откручивает эту дурную башку и вливает в себя его благоухающее торфяным дымком содержимое. Но тогда пришлось бы предложить стаканчик и Дрейку, а этого ему хотелось избежать. Будь проклят Дрейк и все его аферы! Кибла тошнило от самого миллионера и от его планов крутить ткацкие станки с помощью вечного двигателя. Одна только мысль о такой фабрике как и о всякой фабрике — вызывала у Кибла тошноту, и весь подчеркнутый практицизм утилитаристского мировоззрения Дрейка внушал ему невыразимую смесь безразличия и отвращения, заставлявшую его желать поскорее возвратиться в постель и приникнуть к стакану, который поможет отправить воспоминание о визите Дрейка в небытие.

Дрейк пожевал сигару, покатал ее во рту; глаза сужены до щелочек. Это не рядовое предложение, настаивал Дрейк. У него ведь есть определенные методы. У него имеются обильные ресурсы. Он может оказать давление. Он может купить и продать Кибла дюжину раз. Он может его уничтожить. Он может то; он может это; он может и третье. Кибл в своем смехотворном колпаке лишь пожимал плечами. Висевшие на противоположной от узкого столика стене часы внезапно ожили, разразившись печальным, тягостным звоном в ритме, ничуть не согласном с проделками механических обезьянок, которые с веселыми оскалами высыпали из своего логова в корпусе часов и колотили теперь молоточками по железному осьминогу, исполнявшему роль колокола.

Пошатнувшись, Дрейк неодобрительно воззрился на часы. Позади него распахнулась дверь, и в комнату вбежала крайне встревоженная Дороти, которая застыла столбом при виде спины незнакомца. Кибл глазами указал на лестницу, но Дороти не успела сделать и полшажка, когда Дрейк повернулся, обнажая в широкой улыбке желтые зубы. Пожевал губами при виде ее невольной гримасы и слегка поклонился, картинно приподняв шляпу.

— Келсо Дрейк, мэм, — сказал он, перекатив изжеванную сигару из одного угла рта в другой. — Счастлив знакомству.

Дороти кивнула в ответ и прошла к лестнице, бросив через плечо: «Очень рада», что выглядело довольно невежливо. Ее отец, быстро и коротко кивавший в сторону лестницы, замер, как только Дрейк обернулся и вопросительно уставился на него. Впрочем, вопрос с такой легкостью превратился в зловещую ухмылку, что можно было подумать, Дрейк долго и тщательно репетировал этот плавный переход.

— На чем я остановился? — спросил он у игрушечника. — Меня на мгновение…

Он медлил, притворяясь, что подбирает слово, затем нарочито громко произнес:

— …отвлекли.

— Вы как раз собирались сказать: «Всего хорошего», — сухо обронил Кибл. — Мой ответ вы уже выслушали. Обсуждать больше нечего.

— Ну, я полагаю, действительно нечего. Да я их и не люблю, обсуждений этих. Напрасная трата времени. Миленькая у вас дочурка. Соблазнительная, можно сказать. У вас три дня на раздумья.

— Мне не нужны три дня.

— Скажем, до четверга. И постарайтесь сохранять трезвость. Это дело потребует от вас всех усилий, чем бы ваши раздумья ни кончились, — с этими словами Дрейк поднял трость, аккуратно сбил с головы Кибла ночной колпак, повернулся и зашагал к распахнутой двери. Вскарабкавшись внутрь ожидавшего брогама [25], он отбыл.

Кибл стоял неподвижно, словно вся кровь в его теле вдруг отвердела. Шея и лицо горели. Не поворачиваясь, он подцепил колпак со столика в прихожей, куда тот упал. Наверху гулко захлопнулась дверь. Неужели Дороти слушала? Видела ли она, как уезжал Дрейк? Кибл поднял голову, растянув рот и в вымученной улыбке. Лестница была пуста. Натянув колпак, он потянулся к моржовому бивню. Тут и раздумывать не о чем. Конечно же Дрейк блефовал. Он не посмеет сунуться сюда вновь, а в противном случае пожалеет. Рука Кибла, поднесшая к губам бивень, заметно дрожала, и он отложил его обратно, не закупорив. Какое ему дело до чьих-то угроз? Еще с минуту он простоял в задумчивости, а потом зашлепал вверх по лестнице обратно в кровать.

V

ТЕНИ НА СТЕНЕ

Окутывавшая кладбище Хаммерсмит тьма была исключительной. Ни единой звезды не мерцало на затянутом тучами небе, а редкие газовые фонари, горевшие в овальных каменных нишах разбросанных там и сям склепов, не освещали ничего, кроме стайки очумелой мошкары, вылетавшей из темноты, тупо носившейся вокруг пламени и снова исчезавшей в ночи. Тяжелый речной туман придавил землю, старые тисы и ольхи, чьи кривые ветви, затеняя дорожки, роняли влагу на шею и плечи Уиллиса Пьюла, неуклюже давившего ногой на край лопаты. Выругавшись, он поднял воротник пальто.

Замшевым перчаткам пришел конец, а на ладони, прямо под большим пальцем, грозил прорваться пузырь мозоли величиной с пенни.

Пьюл всмотрелся в лицо напарника. Этот человек вызывал в нем двойное отвращение: во-первых, из-за крайней нищеты, а во-вторых, из-за тупоумия. Лицо его не выражало ровным счетом ничего. Хотя нет, не совсем. В нем читался страх, а иногда, стоило вдруг ветке скрипнуть над головой или зашелестеть листве, щеки напарника начинала сотрясать дрожь ужаса. Усмехнувшись, Пьюл поднял левую ступню и резко надавил ею на лопату. Нога соскользнула, лопата ушла в землю всего на дюйм-другой и завалилась набок.

В такой работе есть что-то крайне безвкусное, но сегодняшнюю добычу нельзя было доверить одному землекопу. Отчего в таком случае именно Пьюл орудует второй лопатой, а не сам Нарбондо, Пьюл затруднился бы ответить. Если их застанут здесь, можно ничуть не сомневаться, что доктор со своей двуколкой немедленно исчезнут и Пьюлу придется объясняться с констеблем в одиночестве.

Ничего, однажды это изменится. Пьюл попытался сквозь мрак разглядеть дома на Паллисер-роуд, но стволы деревьев уже за десять футов отсюда начинали расплываться в призрачном тумане, а слабый свет его лишь наполовину открытого фонари, казалось, делал окружающие надгробия и склепы даже более темными и расплывчатыми, чем прежде.

Внезапный бой далеких часов, басовитый и печальный в тумане, заставил Пьюла вздрогнуть и выронить лопату. Улыбка порхнула по губам и глазам его напарника, но тут же исчезла, сменившись привычным выражением вялого равнодушия. Кипя от злости, Пьюл подобрал лопату, ухватил у основания ясеневого черенка и с силой вонзил в грязь. Лезвие ушло вглубь лишь на несколько дюймов, где встретило отпор от крышки гроба, отозвавшийся в обеих руках Пьюла внезапной резкой болью. Дернувшись, Пьюл опрометчиво вскрикнул и снова уронил инструмент.

Его напарник, ни разу не промахнувшись, отгреб землю с крышки ящика. Лопата скользила по дереву вдоль и поперек; скрежет казался неестественно громким в суровой тишине. Свою лопату Пьюл так и оставил в земле. Хватит с него.

Он вновь нагнулся над могильным камнем, разбитым в куски годы назад и наполовину скрывшимся под грязью и мхом. Некоторые куски бесследно исчезли. Самый крупный обломок, около квадратного фута, покрывали глубокие, угловатые буквы, складывающиеся в окончание фамилии: «…КОТТ», а ниже виднелись цифра восемь и скрытое лозой плечо вырезанного в камне скелета. В гробу лежали останки Джоанны Сауткотт. Ее сын-притворщик, сам уже почти труп, в пляс пустится от радости при виде ее изъеденных червями костей. С точки зрения Пьюла, один рассыпающийся скелет мало чем отличался от другого такого же.

Гроб, пробывший в земле изрядное количество лет, выглядел на удивление прочным; только один угол вроде бы уступил постоянной сырости и подгнил; дерево расползлось по линии волокон на длинные, дряблые щепки. Напарник Пьюла сполз в яму поближе к изголовью и окопал ящик, чтобы суметь ухватиться за края, вслед за чем рывком его приподнял.

Пьюл тоже вцепился в гроб, пытаясь вытянуть повыше из ямы. Низ проклятого ящика оказался мокрым, пальцы вязли в липких кусках грязи пополам с насекомыми. Гроб начал выскальзывать из рук Пьюла, затем вдруг осел с пронзительным треском, и нижние доски раздались посередине, извергнув поток мусора, засыпавшего лицо напарника в яме. Из днища гроба выскользнул обернутый в грязно-белую ткань костяк и неуклюже перевалился на бок. Складки гнилого савана разорвались, явив миру длинные пряди спутанных волос и давно истлевшее лицо покойницы. Обрывки плоти свисали со скул, будто грибы на трухлявом стволе, и желтоватая кость под ними тускло блестела в свете фонаря.