Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.) - Ильинский Михаил Михайлович. Страница 24

У американцев все было до циничного просто. Если в Сайгоне для 660 тысяч американцев (военных и гражданских) все сексуальные проблемы решались просто (только в южновьетнамской столице, на одной улице Катина-Тызо, лежавшей между отелями «Каравелла» и «Мажестик», на расстоянии 300 метров было 63 бара со всеми «услугами», с «ночными и дневными бабочками»), то в Ханое для четырехсот русских не было ни одного «увеселительного заведения». (Кроме международного клуба, где продавали пиво и луамой – рисовую водку.) Если в Сайгоне американцам, в момент расслабления, угрожали партизанские ловушки с минами, пистолетными выстрелами и кинжальным ударом, то над Ханоем ревели в 1968-м в сутки десятки сирен, возвещавших о воздушных налетах, открывали огонь все средства противовоздушной обороны. Здесь у нас было страшнее.

Кромешный ад. Не до любви? Ничего подобного! Наоборот. Тревоги, пустые улицы, полное затемнение и другое… помогали принимать на борт «газиков» и «уазиков» боевых вьетнамских подруг, а затем так же скрытно их вывозить, оставлять в определенных местах на пустынных улицах, в районах дамб, берегов Красной реки, ханойских озер, в скверах и аллеях… Тогда, в 1967-м, даже само знакомство с юной обитательницей фронтового города было непростым делом. Во-первых, значительная часть женского населения Ханоя – примерно 60 процентов – студенты, служащие и т.д. были эвакуированы из города, – оставались лишь те, кто был связан с армией, госбезопасностью, жизнеобеспечением столицы. Особый контингент.

Во-вторых, остававшиеся в городе женщины были широко оповещены о законе «10–67», который сурово карал за любые связи с иностранцами, причем различия между иностранцами не проводилось: кто эти иностранцы? Русские или американцы? Китайцы или французы, албанцы, корейцы или англичане? Риск был смертельный. Риск индивидуальный и для всей семьи вьетнамки. Многое ставилось на карту любви и дружбы…

Если женщина занималась (по разным причинам) «свободной профессией любви» и это устанавливалось полицией, то ее высылали в так называемую «четвертую зону» (южнее Тханьхоа и провинции Нгеан), которую американские ВВС и корабли 7-го флота подвергали самым ожесточенным ударам, и вернуться оттуда живой и здоровой было почти невозможно. Итак, любовь или смерть? Многие предпочитали смерть. Мы для своих партнерш печального исхода допустить не могли. Но как обезопасить их? Нас в крайнем случае защитило бы государство. А их? Никто и ничто… Без суда и следствия. «Четвертая зона».

Но прежде всего как выйти с ними на контакт? И это – во-первых.

Во-вторых, надо было знать вьетнамский язык, иметь возможность свободного знакомства на официальных встречах, обладать транспортом и, наконец, местом, куда везти предполагаемую даму сердца.

Чтобы однажды объединиться, «искатели счастья» должны были разъединиться, разбиться, не сговариваясь, на микрогруппы «по профессиональному принципу» – молодые представители торгпредства, журналисты-индивидуалы, геологи, врачи, военные, дипломаты… Создавались и смешанные группы. Самым трудным было решение проблемы, куда и как везти боевых подруг. Здесь первенствовали «торговцы», чьи дома в Ханое были расположены предпочтительнее, чем другие строения, в том ханойском дипкорпусе, что квартировался неподалеку от МИДа и Пагоды на одной колонне. Журналисты, жившие в районе Маленького озера и в отеле «Метрополь» – «Единство», находились как бы вообще в самом свободном положении. Связи с вьетнамками становились «нормой», не были «загулом» или каким-то развратом. Вынужденные жить долгое время в условиях «сексуального вакуума», крайне жаркого и влажного климата, не говоря уже о военном времени, нервном психологическом перенапряжении, надрыве, люди нуждались в разрядке, в партнерше, понимающем и нежном товарище. И ее не случайно и справедливо называли «боевой вьетнамской подругой». Но никто не мог, по понятным причинам, воспеть ее как Грэм Грин Хоа в «Тихом американце».

К каждой встрече с ханойскими «Хоа» готовились как к «опасной операции»: отрабатывался маршрут, по которому должна была пройти «боевая подруга», проверялось, нет л и за ней наблюдения. Для подстраховки использовались две машины-«уазика». Скрытно в условленном месте подруга поднималась в автомобиль, доставлялась в дом. Обеспечение ее безопасности было делом чести, достоинства, совести влюбленного – военного или гражданского. Эти операции в 60-е годы не проваливались ни разу, и ни одна из «дам сердца» не стала объектом преследования полиции нравов.

…В доме дам принимали как самых дорогих гостей. Цветы, шампанское, закуски из посольского магазина, горячее, насколько умели приготовить мужские руки, музыка (телевидения не было). Далее ситуацией владели дамы.

При таком отношении подруги быстро входили в роль хозяек. И главное, они знали: здесь не предают. Здесь их любят и ценят. Шла своеобразная цепная «реакция», «душевные связи» множились, становились прочными, а встречи – почти ежедневными.

А если была нужна медпомощь, то рядом были военврачи при госпитале Вьетнамской Народной армии. Они делали в рабочее время чудеса (проводили хирургические операции в полевых армейских условиях, когда нет рентгена, а ранение нанесено «шариком» от шариковой бомбы. Особенность ранения в том, что оно получено, например, в ногу, а сам «шарик» остановит «движение по костям» в грудной клетке, плече, голове… Это был сложнейший «полигон» военно-хирургической медицины), а по вечерам врачи помогали советским братьям и их вьетнамским подругам. Чем и как могли. Высокопрофессионально и с большой душой. Другие «моральные» стороны лучше не обсуждать. Что сказал бы в те времена партработник или юрист, всем ясно. Но по жизни – иной разговор, иные ценности. Это была любовь и своя верность.

…Геофизики, геологи искали и нашли нефть в Тхайбине, а сколько возникло искренних дружеских связей между советскими специалистами и теми подругами, кто готовил им еду, обеспечивал по мере возможности нормальные условия жизни и работы. А любовь, разве это – не норма? И каждый, кто служил Вьетнаму и в то же время не исключал во Вьетнаме любовь, ее однажды находил…

Советский – «Лиенсо» в Ханое был хитер на самые невероятные и остроумные выдумки. Например, парторганы СССР запрещали советским ездить на велорикшах. А как быть, если дождь, тайфун и не на чем добраться до Кимлиена? Разве об этом думали на Старой площади? Советский же человек вносил свои корректировки: оплачивая рикшу – «сикло», садился за руль, помещал вьетнамца в коляску и доставлял сам себя до места. Так он не эксплуатировал чужой труд и не мог быть наказан за езду на рикше.

Этот опыт дал идею одному «безлошадному» русскому из военного ведомства. Он снял «сикло» за 10 донгов (в 1967-м месячная зарплата специалиста во Вьетнаме составляла 600–700 донгов), пообещал рикше вернуться через пару часов, сам же переоделся под вьетнамца, прикрыл голову крестьянской шляпой «нон», встретил свою подругу, достойно провел время и затем через два часа в условленном месте вернул рикше сикло… Скоро этот метод был взят на вооружение, но быстро изжил себя.

Теперь, три десятилетия спустя, рассказывая о похождениях «мушкетеров любви во Вьетнаме 67–68», часто задаем себе вопрос: «А не были ли «боевые подруги» подставами? Как в Сайгоне. Там «ночные бабочки» совершали свои подвиги. Известна одна патриотка – боец Народных вооруженных сил освобождения – шла на контакты с американцами и заразила сифилисом с десяток офицеров США. А сколько сотен солдат подорвались на минах, поставленных жрицами любви, не терявшими женственности даже при общении со взрывчаткой?

А наши боевые подруга? Нет. Наши подруга в Ханое подставами не были. Они любили и Родину, и нас, тех, кто помогал их Родине. В число боевых подруг вошли представительницы всех основных национальностей Вьетнама – от киней до эде, которых в Ханое было всего двадцать две дамы. Одну из них любил мой друг Георгий. Дама была замужем. Связь продолжалась около двух лет, пока влюбленная эде не потеряла самоконтроль и не призналась во всем мужу, потребовала развода.