Не повышай на меня голос, птичка (СИ) - Рейн Миша. Страница 30

Глава 28. Вернулся

Я даже не понимаю в какой момент срываюсь с места, а уже через секунду в моих объятьях оказывается маленькое тельце. Живой. Не он? Или он? Дрожащими пальцами нащупываю мальчику голову в надежде найти единственную метку, которая сотрет в пыль все сомнения. А когда ощущаю в районе затылка маленький рубец окончательно отдаюсь во власть бушующих эмоций.

— Тимка… живой… — сдавленно шепчу я и прижимаю к себе пацаненка, целую, запахом надышаться не могу. Облегчение захлестывает меня с головой, каждая клеточка внутри готова разорваться. Больно. До чертиков больно. И одновременно так хорошо, что я теряюсь во всем этом. — Тимочка, — слезы заполняют все: глаза, нос, горло, легкие…

Но внезапно я останавливаюсь. Заставляю себя это сделать. Потому что тельце, которое я так яро притягиваю к себе — отчаянно выгибается, пытается выбраться из моих объятий. Оттолкнуть…

Вмиг тяжелая горечь разочарования наполняет мою грудь до предела. Проникает ядом под кожу. В кровь. Отравляет. Превращает в пустую оболочку. И мне достаточно малейшего дуновения ветра, чтобы рассыпаться пеплом.

Как в замедленной съемке я опускаюсь на колени, принимая очередной удар жестокой реальности. Руки превращаются в тряпичные волокна и обвисают, и я не в силах их больше поднять.

Столько времени прошло… он был совсем маленький. А сейчас просто не помнит меня. Конечно не помнит. Я чужая для него.

Чужая…

— Татьяна, — как сквозь слой ваты доносится настороженный голос, и я тут же впиваюсь взглядом в женскую руку, которая отдаляет от меня Тимку. — Вам стоит успокоиться, вы его пугаете, — строго осекает меня хозяйка дома, но тут же смягчается и опускается перед ребенком на корточки, чтобы прошептать что-то моему мальчику на ухо. Моему! — Договорились? — женщина ласково гладит его по щеке, а в ответ он молча кивает, нервно теребя пальчиками край пиджака. — Вот и хорошо, беги к себе, Андрюш, — она выпрямляется и подталкивает его в сторону дверей, откуда они и пришли.

Андрюш?

Меня будто по голове ударили, заполнив все сознание гулким эхом.

Господи, как же я хочу выцарапать ее глазные яблоки.

Ярость за жалкое мгновение затмевает все. Отрезая любой путь к самообладанию. Вся злость, которую я испытывала ранее просто ничто по сравнению с тем, как я сгораю от нее сейчас.

— Его зовут Тимур! — собственный голос режет по ушам металлическим холодом.

— Таня, — ощущаю на плече тяжелую ладонь Салима. — Выслушай.

Сжимаю челюсти и, сбросив с себя его руку, поднимаюсь на ноги, изо всех сил стараясь не рухнуть обратно. Перед глазами все застилает одним большим красным пятном ярости. Ярости от беспомощности.

— Спасибо, — женщина благодарит моего спутника и вновь переводит взгляд на меня. Нервничает. — Татьяна, мне очень жаль, что у вас произошла такая… тяжелая жизненная ситуация. Но, как вам наверное уже известно, Андрей официально усыновлен. Уже два года он часть нашей семьи…

Известно? Да мне ни черта не известно!

— Как это произошло? — слишком резко срывается вопрос с моих губ.

Женщина с трудом держит непринужденную улыбку. Я вижу, как ей это не просто. Мы сейчас обе напоминаем львиц. И цель у нас одна.

— Татьяна… Мы очень его любим и я бы хотела решить вопрос без истерик. Мальчику ни к чему лишний стресс. Вы понимаете о чем я? Если вы способны к разговору мы продолжим.

От ее слов меня еще сильнее колотить начинает. Боль становится невыносимо острой. Я не готова его вновь потерять. Не готова! Не оставлю…

— Таня, Агния Львовна не враг тебе, — Салим нарушает нашу молчаливую перестрелку взглядами.

Я перевожу свое внимание теперь на друга Хаджиева, который автоматически становится для меня раздражителем.

Но мне нечего сказать. Поэтому я сохраняю тишину, отчаянно сжимая в кулаках дрожь напряжения.

— Послушайте, моя дорогая, я не желаю вам ничего плохого. Я лишь хочу попытаться поговорить, чтобы вы поняли: мальчику здесь хорошо. Вы ведь должны понимать, что за последние два года он привык к новой жизни. Теперь его дом…

— Он мой! — сглатываю.

Агния прочищает горло, демонстрируя свое заканчивающееся терпение. Плевать. У меня его давно уже нет.

— Для начала вам необходимо найти с мальчиком контакт. Вы чужой для него человек, но если пообещаете вести себя разумно, то я разрешу приходить, играть и проводить время с моим сыном, — женщина больше не старается быть мягкой.

Она четко показывает мне на мое место.

На долю секунду ее беспристрастная маска соскальзывает, но мне этого достаточно, чтобы понять одну простую вещь. Агния не хочет. Не хочет видеть меня: ни в своем доме, ни рядом с Тимкой. Ее заставили пойти на такой шаг. И я даже знаю кто.

На мгновение в голову закрадывается мысль воспользоваться приближенным положением к Марату, тем более один рычаг давления у меня точно есть, но я тут же напоминаю себе что он за чудовище и выбрасываю эту идею в мусорный ящик.

Справлюсь и без него.

Делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться. С одной стороны я понимаю, что должна с благодарностью целовать ноги и руки этой семье, ведь мальчик действительно живет в хороших условиях, но с другой… Он единственный, кто у меня остался. А отдавать мне его никто не собирается. Я не дура.

И да, я ревную. Очень. И как бы себя не умоляла принять все как есть, не получается. Потому что теперь во мне разгорается отчаянное желание забрать своего брата и уехать от всего окружающего нас дерьма как можно дальше. И если для этого мне придется быть вежливой и сговорчивой, так тому и быть.

— Вы правы, — вытаскиваю из себя эти слова, как колючую проволоку. — Я приношу извинения за несдержанные эмоции, впредь такого больше не повторится.

Женщина с минуту изучает меня скептическим взглядом, но принимает мои извинения. По крайней мере, делает вид.

— Хорошо, рада, что мы пришли к пониманию. Я сообщу вам, по каким дням у Андрея есть свободное для игр время.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Стерва.

— Конечно, — заставляю себя улыбнуться, прежде чем вылететь из комнаты, где мне уже было невозможно дышать.

Хватаю на ходу пальто и устремляюсь прямиком на улицу. Не могу больше. Слезы душат. Выжигают меня изнутри. Я даже и подумать не могла, что больнее чем потерять брата, будет — стать для него абсолютно чужой.

Прохладный ветер кусает обнаженные участки кожи, но мне все равно. Я ищу в этом хоть толику облегчения, но боюсь даже если сейчас по мне пройдется дорожная фреза — ничего не почувствую.

Пальто из моих рук выскальзывает, но в ту же секунду оказывается накинутым мне на плечи.

Салим.

— Ты как? — Мужчина разворачивает меня и заглядывает в заплаканное лицо, а потом добавляет спокойным и рассудительным тоном. — Главное, что твой брат жив. Остальное решится.

Мне хочется забиться в очередной истерики. Потому что от его слов мне ни черта не легче. Напротив, они еще сильнее раздражают и без того заведенные нервы. Но огрызаться сил нет, сейчас я уязвима и нуждаюсь в поддержке.

— Он не узнал меня, — шепчу дрожащим голосом и тут же утыкаюсь ему в грудь, вновь задыхаясь от рыданий.

— Дай время и себе, и ему, — мужские руки крепко прижимают меня и я позволяю остаткам боли раствориться в простой человеческой близости. Сейчас мне этого достаточно.

Салим прав, главное, что он жив, а я найду в себе силы, чтобы вернуть своего мальчика обратно домой. Я обещаю. У нас будет дом.

Следующие несколько дней я провела в доме Хаджиева в полном одиночестве, изредка встречаясь с обслуживающим персоналом, но никто из них не то, чтобы не говорил со мной, а даже практически не смотрел в мою сторону. Будто на мне наложено проклятье. Хотя так и есть. Наложено одно. Бородатое, перекаченное и с ледяным айсбергом вместо сердца.