Он приходит по пятницам - Слободской Николай. Страница 15

Однако лейтенант от встречи с комендантом отказался и, кстати, попросил, чтобы об их встрече и о «происшествии» (что бы оно ни означало) знало как можно меньше людей – не стоит создавать почву для нежелательных слухов – так он выразился.

– Конечно. Понимаю… – заверил его собеседник, – но директору-то мне придется рассказать, иначе… неловко может получиться.

– Это безусловно. Я и сам сначала хотел с ним поговорить, – не стал возражать милиционер и перешел к другой интересующей его стороне дела.

Вопрос о том, не похищено ли что-либо в институте, не обнаружено ли следов взлома или проникновения в какие-то помещения, и – беря шире – какого рода ценности могут быть в этом здании, на что может рассчитывать преступник, предпринимающий попытку залезть в институт, Василий Суренович четко разделил на две части. Про взлом, кражу и тому подобное можно сразу сказать: ничего такого – по крайней мере, явного – не было. Уже прошло два с лишним часа, как все вышли на работу, и если бы что-то случилось, мне бы уже сообщили. А вот что касается ценностей… Он внимательно посмотрел на лейтенанта и еле заметно улыбнулся. Тут можно по-разному посмотреть. С одной стороны, в лабораториях немало реактивов, банка которых может стоить и тысячу рублей, тем более оборудование – тут уже счет может идти на десятки тысяч, а то и сотни, если на рубли пересчитать. То есть ценности здесь немалые. Есть чем поживиться. С другой же стороны, все это реальной товарной ценности практически не имеет – если не считать, что уксусную кислоту можно использовать для приготовления маринадов. Что бы тут ты не украл, продать ты его не сможешь, никто его у тебя за наличные не купит – никому оно, кроме таких же научных учреждений, не нужно. Если б наши реактивы и приборы принимали бы в комиссионку – тут он улыбнулся более явственно, – пожалуй, давно бы всё растащили.

Ответ, по-видимому, был признан исчерпывающим (похоже, он только подтвердил то, что спрашивающий и сам заранее знал) и лейтенант перешел к третьей части своего интервью. По его тону чувствовалось, что, обсуждая эту тему, он старается быть максимально деликатным и что он побаивается иронического отношения этого серьезного руководителя (по рангу, наверное, никак не меньше полковника) к его, как он выразился, «шпиономании». Этим уже совсем не модным в семидесятые годы недугом лейтенант, по его словам, вовсе не страдал, но спросить-то всё же надо было.

Проблема была сформулирована несколько расплывчато, но Василий Суренович ухватил ее суть на лету и ответствовал, что вопрос, вообще-то говоря, не совсем по адресу. Научной стороны дела он в своей работе практически не касается, деталей проводимых в институте исследований, конечно, не знает и судить о потенциальной конкурентоспособности институтских разработок не берется, но что он был бы крайне удивлен – тут он уже откровенно улыбнулся, – если бы выяснилось, что происходящим в их институте интересуются разведки иностранных государств или какие-то мощные транснациональные корпорации.

Лейтенант, в душе вполне согласный с такой оценкой советской науки, поблагодарил собеседника за ценную для органов дознания информацию, оставил на всякий случай свой телефон – вдруг появятся какие-нибудь дополнительные факты – и на этом откланялся.

Можно сказать, что информации от этого визита он получил немного: всё, что он услышал, практически совпадало с его собственными впечатлениями и оценками. Однако, и такое подтверждение его заранее сложившегося мнения о ситуации тоже чего-нибудь стоило.

Впоследствии – хотя, конечно, не в тот же день – лейтенант получил ответы на свои запросы относительно гражданки Бильбасовой А.Л.: ни в психоневрологическом диспансере, ни в его специализированном наркологическом кабинете указанная гражданка на учете не состояла и за лечебной помощью в них не обращалась. Человек, отправленный в районную поликлинику и потребовавший в регистратуре медицинские карточки всех пенсионеров, которые проживали в том же многоквартирном доме, что и заинтересовавшая милицию вахтер, сообщил: карточка Бильбасовой очень тоненькая, за последние несколько лет в ней всего лишь несколько записей – последняя сделана полтора года назад участковым врачом при посещении пациентки на дому – диагноз: грипп. Обращений к невропатологу не отмечено, при осмотрах жалобы на психическое состояние не зарегистрированы.

По информации, полученной лейтенантом уже в недрах своего ведомства, с милицией, органами суда и прокуратуры Бильбасова никогда, по-видимому, не сталкивалась. С жалобами и заявлениями об обнаруженных ею преступлениях, о злоумышленниках, облучающих ее вредными для здоровья лучами, и прочими «телегами» – а в милицию и подобные конторы приходят целые вороха таких писем и заявлений – не обращалась. Во всяком случае, нигде они зафиксированы не были.

За эти дни не было обнаружено и подходящих (по имевшемуся описанию) трупов, то же можно было сказать и о заявленных пропавшими без вести (хотя здесь, конечно, выводы могли оказаться сомнительными). Не было ничего обращающего на себя внимания и в тех сообщениях, которые поступали от так называемых агентурных источников в криминальной среде. То есть сведения о том, что кого-то «пришили», возможно, и были, но с НИИКИЭМСом или другими обстоятельствами дела они никак не сочетались.

Как ни стеснялся лейтенант подозрений в «шпиономании», но, будучи служакой старательным и дотошным, он всё же – через своего начальника – не поленился выяснить у компетентных органов и находящегося в их ведении первого отдела НИИКИЭМСа, нет ли в этом институте каких-либо важных производственных секретов. Ответ на это они получили не скоро, но мы можем уже здесь сказать, что гласил он как раз то, что и предполагалось: исследования по секретной тематике в НИИКИЭМС не ведутся, и предполагать интерес зарубежных разведывательных служб к этому учреждению нет оснований.

Таким образом, проделанная в течение недели милицейская работа никакого прояснения относительно того, что же всё-таки произошло в реальности, не принесла. И вопрос: А был ли мальчик? (ну, то есть труп) продолжал оставаться открытым до той поры, когда Анне Леонидовне пришел срок выходить на очередное дежурство.

Глава пятая. Второе пришествие марсиан

Когда Миша рассказывал об институте, где он тогда работал и где всё это происходило, он в числе прочих разных мелочей упомянул о книжке Стругацких, которую как-то раз видел на столике в вахтерской (вот, дескать, вахтеры-то, они тоже разные бывают). В этой своей зарисовке он больше нажимал на свои чувства: как не решился, по молодости и застенчивости, попросить эту книжку почитать – хотя бы на ночь. Фантастику в шестидесятые годы издавали очень щедро – и зарубежную, и свои авторы поперли как грибы, – но поскольку желающих иметь эти книжки было раз в сто больше, чем появлялось самих книжек, то купить такие издания было практически невозможно, и даже взять их в библиотеке или у знакомых удавалось нечасто. Стругацкие же вообще были в то время на пике своей славы и популярности, а любая их книжка ценилась на вес золота, так что выпрашивать ее у малознакомого человека было крайне неловко – проще, наверное, было бы попросить поделиться бутербродом. Вот Миша и не смог себя пересилить и даже не сделал такой попытки (а вдруг бы дали!), хотя и не совсем понятно, почему через много лет он вспоминал об этом с явным сожалением – книжку-то он, наверняка, с тех пор прочитал. Правда, не исключено, что сожалел он не о книжке, а об утерянной с годами юношеской застенчивости и о том чистом жарком пыле, с которым тогда всё воспринималось. Сейчас уже черта с два удастся испытать подобную радость, какая бы вожделенная книга ни попала в твои руки. Тускнеет всё с возрастом.