Он приходит по пятницам - Слободской Николай. Страница 20

Кстати сказать, лейтенанту Одинцову, позвонившему в больницу в конце недели, доцент сообщил приблизительно то же, что и своей пациентке, но в несколько иных выражениях: данных за эндогенный психоз (то есть за шизофрению или что-то подобное) нет; скорее всего, первые признаки развивающейся сенильной деменции с несколько необычной продуктивной симптоматикой; можно предполагать атеросклероз сосудов головного мозга, но о более точном диагнозе говорить пока не приходится, может быть, потом что-то прояснится – ей рекомендовано стать на учет в психодиспансере, вот пусть они и наблюдают; для вас, вероятно, важнее то, что в данный момент она полностью интеллектуально сохранна, бредовых идей не обнаруживает и для окружающих – сейчас – опасности не представляет, однако полностью доверять ей как свидетельнице, разумеется, не стоит; госпитализация – тем более принудительная – в данное время не показана, пусть наблюдается амбулаторно. Ну вот, пожалуй, и всё. Может у вас какие-то вопросы? Вопросы у лейтенанта не возникли, так что на том они и распрощались. Наверное, лейтенанту было досадно, что он так обмишулился в оценке свидетельницы. Но с другой стороны, вот и специалист говорит: интеллектуально полностью сохранна, значит, бабка рассуждает вполне здраво, пожалуй, и врач ничего бы не заподозрил, если бы был на его месте, – хорошо делать выводы, когда ответ уже ясен. И лейтенант утешил себя старинной мудростью: не ошибается только тот, кто ничего не делает. А что еще тут скажешь?

В довершение этой – слегка затянувшейся, хотя и небогатой событиями – главы сообщу еще, что и выпавший из нашего поля зрения усач не был обманут в своих ожиданиях: его рассказ о столь простой разгадке случая с таинственным исчезновением трупа вызвал в отделе бурный интерес, и почти всю следующую за данным происшествием неделю сотрудники хихикали в кулуарах, вспоминая смелую гипотезу их начальника о трупе, выброшенном из окна второго этажа. Не то чтобы они были так уж недовольны своим руководителем, но какому подчиненному не было бы приятно узнать, что распекающий их за всякие глупости начальник сам попал в глупую ситуацию и хотя бы в этом спустился на их – подчиненных – уровень? Трудно представить себе любого подчиненного, которому не пришлась бы по вкусу такая новость. Одинцову, конечно, было неловко выслушивать шуточки своих коллег над его доверчивостью и близорукостью, но по существу, он был рад, что дело кончилось таким образом, и особенно тому, что он не стал заводить уголовное дело – смейтесь, смейтесь, а начальник-то оказался поумнее многих. Это сколько же было бы канители, и как бы он объяснялся со следователем: такую кучу бумажек написали, открывая дело, а через несколько дней тому пришлось бы сочинять, печатать, подавать на подпись еще больше документов, чтобы закрыть это никчемное дело. А так – нет ничего, и никаких претензий к нему быть не может. А то, что какая-то незнакомая бабка оказалась сумасшедшей, так, ясное дело, старость не радость – что тут поделаешь.

Таким образом, к пятнице – через две недели после начала этой истории – всем замешанным в нее персонажам казалось, что она относительно благополучно разрешилась. Непонятные вопросы нашли свое объяснение, никто всерьез не пострадал (переживания вахтера можно было вынести за скобки – ведь не они были причиной ее болезненного состояния), никаких действий по данному поводу предпринимать не требовалось – все проблемы рассосались сами собой.

Однако, как догадывается читатель, ведомый простым соображением – не может же этим закончиться роман, – такое общее мнение было всего лишь общей иллюзией: история сия не только не закончилась, но можно сказать, лишь в это время подошла к своему кульминационному пункту.

Глава шестая. Гром среди ясного неба, или Бог любит троицу

Еще третьи петухи не прокричали, как он пришел в третий раз.

Была в основе всей этой истории какая-то навязчивая сказочность, будто слушаешь знакомую с детских лет старую сказку – одну из тех за годы слипшихся в памяти затейливых выдумок про приключения сказочных героев, которые толком и не помнишь в большинстве случаев – то ли это Иван-царевич вступил в спор с Кощеем, то ли Иван крестьянский сын отправился по царскому приказу в какую-то опасную командировку, и неясно, кто ему в этом помогать будет – серый волк? серая утица? или, может, семь Симеонов? Про этих и вовсе ничего вспомнить не удается – застряло в памяти только их залихватское наименование. Но это и неважно: ощущение сказочности, как таковой, связано не с конкретными героями и ситуациями, в которых они действуют, и даже не с чудесами, возникающими чуть ли не на каждом их шагу (в современной фантастике чудес не меньше), а с общей структурой сказок, с тем, как строится сюжет, как сцепляются между собой мотивы и эпизоды. Понять художественную логику сказки трудно (даже известную работу Проппа, безбожно затасканную и измызганную бесчисленными тупицами, выдающими себя за «структуралистов», можно считать только подступом к этой проблеме), но интуитивно, «на слух», ее своеобразие и отличие от других видов повествования вполне ощутимо. Вот и троичность – очень характерный для сказки тройной повтор ситуаций, поступков, заданий, препятствий и других моментов – можно считать одной из важных особенностей жизни в сказочном мире.

Подойдя к третьему появлению трупа, я как раз и вспомнил свои ощущения при восприятии Мишиного рассказа о давних событиях, всколыхнувших то мутное научное болотце, каким должен был быть, по логике вещей, и каким, наверняка, был ихний НИИКИЭМС. (В Мишином изложении он, правда, выглядел живее и занятнее, чем следует из такого определения, но я думаю, что большую часть этой живости надо отнести на счет самого рассказчика – молодого в то время и горящего научным энтузиазмом электрохимика-неофита). Так вот о троичности. Когда в Мишином повествовании труп появился третий раз, у меня не было сомнений – хотя я, конечно, не задумывался об этом специально, – что это его последнее появление на сцене. Откуда же я мог это знать? Почему бы такому монстру, повадившемуся, подобно маятнику, то выскакивать на свет божий, то опять прятаться в свое потустороннее укрытие, не появиться и в четвертый раз? в пятый? Он мог бы, появляясь с недельной периодичностью и доведя-таки до сумасшедшего дома одну вахтершу, приняться с той же злобной методичностью за обработку второй. Однако даже в этом случае, я не сомневаюсь, третий вахтер должен был бы разоблачить обнаглевшего от безнаказанности мертвяка и рассеять весь этот морок (будь сюжет в моих руках, я бы выбрал на роль вахтера-победителя демонов тьмы самого Мишу). Я не вижу иного объяснения своему предвидению – подчеркну, верному и безошибочному предвидению, – кроме ссылки на прочитанные в детстве сказки. Именно они впаяли в мое подсознание данный – регулирующий структуру воспринимаемой реальности – принцип: если начались повторы, то следующих один за другим случаев, скорее всего, будет три, и на этом серия закончится – четвертый повтор крайне маловероятен.

Под этот зафиксированный в сказочной логике стереотип человеческого восприятия можно даже попытаться подвести определенную психологическую базу. Если какое-либо редкое, маловероятное событие повторяется, это бросается в глаза и привлекает внимание – надо же! смотри-ка что деется! – но не вызывает предположения о последующем возникновении такого же случая. Серия из двух сходных происшествий не дает основания для экстраполяции на будущее, хотя и запоминается как интересное фактическое совпадение (отсюда, по-видимому, известный закон парных случаев). Несколько по-иному должна восприниматься серия из трех подобных друг другу маловероятных событий – они создают ощущение чего-то, граничащего с откровенным чудом и сулящего радикальную перемену в привычной картине мира, – это неспроста! никогда так не было и вот опять! Такие троичные серии возбуждают всеобщее внимание, надолго запоминаются и многократно пересказываются в качестве удивительных историй, случившихся в те давние времена, когда люди были ближе к источникам чудесного и чудеса встречались много чаще, чем в нашей будничной действительности, не привлекающей внимания потусторонних сил. Благодаря этому троичность событий и ситуаций и оказалась крепко-накрепко впаянной в массу сказочных сюжетов, стала одной из бросающихся в глаза особенностей сказки, в которой ее безымянные создатели аккумулировали и доводили до совершенства алгебраической формулы накапливающийся в течение тысячелетий житейский опыт. При этом аналогичное, сложившееся в народе представление о троичности дает о себе знать отнюдь не только в сказках, но и в других продуктах древнего, идущего из тьмы веков постижения реальности, и даже в гораздо более поздних выражениях человеческой мысли – после Чернобыля кто только не вспоминал евангельское: Третий ангел вострубил, и упала на землю большая звезда…