Милое исчадие - Нестерова Наталья. Страница 4

И еще я порадовалась поражению папы в битве за форму одежды на банкете старшего брата. Для папы надеть тёмный костюм с галстуком хуже, чем выйти в люди в пижаме или в амуниции для дайвинга. Мама типун на языке натёрла, уговаривая папу на официальный костюм. Папа вроде бы начал смиряться, потом в Интернете увидел, сколько за фирменный костюм надо отвалить, и превратился в живую скульптуру.

Если вы ездили по европам, такие видели: стоит на постаменте чисто белая скульптура, не шевелится. Почему-то на земле коробочка – для денег. Другие статуи бесплатно стоят. Мне, тогда пятилетке, дали монетку – кинь в коробочку. Я послушалась, подошла, бросила, а скульптура возьми да и подмигни мне. Я дико заорала и почему-то не бросилась к маме, а стала обманщика сталкивать с пьедестала. В дальнейших поездках с дядями и тётями мои родители их предупреждали: «Держите Исчадие подальше от живых скульптур. Она их спихивает».

Возможно, данное сравнение папы с покрашенными мужиками, способных часами не шевелиться, хромает. С другой стороны, классики говорят, что всякое сравнение хромает. А мне очень хотелось рассказать, как я боролась с обманом населения.

Папа перестал реагировать на любые разговоры о банкете и форме одежды. Сидел, уставившись в стену, и очнувался… очнувывался… как сказать от глагола «очнулся»? …Приходил в себя, возвращался к жизни, когда мама сдавалась:

– Ладно, пошли ужинать!

Ситуацию разрулила, без ложной скромности, я. Вообще-то у меня ни ложной, ни натуральной скромности не наблюдается.

Я посоветовала маме обратиться к тёте Гале.

– Ты видела их гардеробную? Больше по площади, кстати, чем моя комната.

– Губу закатай! – сказала мама.

Я шмыгнула носом и продолжила:

– Справа тёти Гали наряды, два ряда, один над другим. Бутики отдыхают. Для обуви у нее, кстати, отдельное помещение. Не хмурься, я по делу. Вспомни. Слева дяди Петино отделение, верхний ряд, архивный, как я понимаю. Три метра тык-впритык костюмы на плечиках. Зачем она их хранит?

– Понятия не имею.

– Может, как этапы большого пути? В этом – был третьим секретарём посольства, в этом – вторым, и так далее до посла. Тётя Галя нажимает на рычаг, верхняя штанга опускается, тётя Галя проводит рукой по плечам одного костюма, другого – вспоминает этапы большого пути.

– Кот, ты фантазёрка.

– Просто у меня развитое воображение, а ты не видишь элементарную логику…

– Точно! – перебила мама и схватила телефон. – Галя? Привет, дорогая! Мы горим, выручай, дорогая!

Тётя Галя приехала с десятком костюмов, каждый в полиэтиленовом чехле, предполагаю, что из начала ряда (от второго секретаря до советника). Дядя Петя с годами растолстел, а прежде, выходит, был как мой папа – стройняшкой. Сами же костюмы почти не изменились. Вернее, изменились на очень придирчивый взгляд. У папы не то, что придирчивого не было, он на них смотреть без гримасы отвращения не мог.

– Михаил! – торжественно сказала тётя Галя моему папе – скульптуре безмолвной. – Нам было бы горько и обидно, если бы на торжестве, столь много для Петра значащему, подводящему итог его безотверженному труду на благо Отчизны, любимый младший брат, которому Пётр, после смерти отца, заменил его… – слегка сбилась тётя Галя. – В смысле отца заменил. Речь не идёт о каких-то великих жертвах, на которые ты, я уверена, пойдёшь для брата без страха и сомнений. Это всего лишь возможность Петру на мероприятии, весьма волнительном во всех отношениях, не ловить взгляды на тебе – белой вороне…

– Джинсовой, – подсказала я, потому что тётя Галя взопрела от усилий.

– Тем более джинсовой, – подхватила она. – Прошу тебя, Михаил! Ради Петра! Ради нашей семьи!

Мы с мамой переглянулись. Если в начале своей речи тётя Галя была истинной женой высокопоставленного дипломата-бюрократа, то теперь ее пафос зашкаливал, не хватало только слез.

Папа тоже так подумал и, естественно, испугался.

– Распаковывай эти шкуры, – он ткнул пальцем на ворох чехлов с костюмами. – Какую гадость только не натянешь ради старшенького братишки.

Всё чуть не испортила тётя Эмма. Откуда-то вызнала про капризы моего папы и приехала с тремя пакетами-майками из супермаркета. В одном, комком скрученным, было: «в чём Коля защищал кандидатскую», во втором – «докторскую», в третьем – «хороший костюм для заседаний Учёного совета, но на банкете прожёг сигаретой, почти не видно, если не присматриваться».

Я думала, папа взорвётся. Как же! Переться. На идиотский банкет. В обносках.

Папа улыбнулся тёте Гале и тёте Эмме:

– Девочки! Какие вы милые!

– Ничего не понимаю, – шепнула я маме на ухо.

– Подрастёшь, – улыбалась она. Не мне, а тёте Гале и тёте Эмме. – Поймёшь. Или нет, не поймёшь, если бревно.

– Да, мамочка! Покажешь мне джинсы, в которых папа сделал тебе предложение?

– Исчадие Рая!

На банкете папа чувствовал себя как селёдка, не отличимая от других селёдок. И это было для него важнее, чем нонконформизм, в котором его постоянно обвиняли братья. Наверное, благодарен тёте Гале и тёте Эмме. Маме не благодарен. Я однажды подслушала, как он маме сказал: «Как я могу быть благодарен своей правой руке. Она есть, она моя. Ты моя».

– Может, я не рука, а мозг? – спросила мама и уселась папе на колени. Повернула голову ко мне, подслушивающей: – Брысь!

На банкете произносились тосты. Вначале длинные и скучные, потом длинные, но смешные, высший класс – короткие и остроумные. Все хотели сказать, кроме моего папы и дяди Коли. Они заранее предупредили ведущего, что говорить не будут. Дядя Коля интеллигентно попросил их не привлекать, а папа добавил, что если ведущему вздумается сунуть ему, папе, микрофон, то он, микрофон, будет засунут обратно, и не в рот. Вероятно, чтобы им отомстить, ведущий вызвал меня.

– Здесь присутствует юная девушка, любимая племянница нашего юбиляра. Давайте послушаем молодое поколение! – И захлопал приглашающе.

Зал солидарно подхватил.

Моего папу перекосило. Пока не бросился на мою защиту, я быстро встала, поправила юбку и направилась к подиуму.

Это шествовало моё платье. Оно было настолько прекрасно, что просидеть в нём весь вечер на стуле форменное кощунство. Материал – тонкая паутинка, вроде органзы, молочного цвета с лёгким-лёгким блеском. На ткани вышиты цветы – бутоны белых роз в обрамлении зелёных листочков. Атласный лиф, практически корсет, покрыт этой тканью и не просвечивает, декольте умеренное, из него ничего стоящего выкатить не получится. По талии присборенная ткань струится свободно, танцуя-играя на подложке нижней юбки из накрахмаленного тюля, как у балерины. Длина не в пол – видны туфельки, которым бы не по паркету цокать, а стоять за стеклом рядом с фарфоровыми статуэтками, которые тётя Галя коллекционирует.

Важное уточнение: талия у меня тонкая, а в корсете так и вообще муравьиная. Папа, когда увидел меня дома в банкетном прикиде, то есть в бальном наряде, уставился на мою талию и сказал:

– Крокодилу на один укус.

Здесь крокодилов не было, а были восхищённые зрители и я, вся из себя: в волшебных платье и туфельках, с причёской локонами. Тёти Галина мастер-парикмахер два часа меня терзала, в нескольких местах на черепе ожоги оставила, зато прочно вплела веночек из роз, точно таких, как на платье. Где их только тётя Галя нашла? Впрочем, если понадобится найти для семьи атомную бомбу, тётя Галя ее найдёт, пусть и в разобранном виде.

Я поднялась на сцену, подошла к микрофону. Поняла, что могу либо хрипеть, либо пищать, а нормально говорить не могу. Выбрала пищать, вспомнила про краткость – царицу тоста.

– Так много хороших слов про моего дядю! Ведь не может столько замечательных людей ошибаться, – я обвела зал рукой, почти не дрожащей. – А я с детства называю его на «ты».

Шаг назад, реверанс. И аккуратненько по двум ступенькам вниз, только бы не оступиться. Гром аплодисментов. Мне кажется, что гром, хоть и отдалённый, все мысли на том, как дошагать до своего столика и не навернуться на каблуках. При этом мило и смущённо улыбаясь направо и налево. Чтобы не испортить удивительное чувство триумфа: полёта, скольжения на одном дыхании не по земле, а по облакам. Я красива, а если и не очень, то платье меня замаскировало, я сказала кратко и остроумно, ни на гран не соврав. Мой дядя самых честных правил – сколько про его честность, интеллигентность, сдержанность, мудрость, человечность, мужество и благородность, твёрдость и мастерство переговорщика было сказано до меня. Я же, юная и прекрасная, только виньеточку добавила.