Замена (СИ) - Дормиенс Сергей Анатольевич. Страница 22

— So nice, — промурлыкала Мари, воткнув луч фонаря в потолок. — Бедняжка Майя будет недовольна ммм… Нецелевым использованием ее материалов.

Она чаще дышит. Возбуждение?

Нет, стоп. Никотин. Остатки яда, разлитого в воздухе — слабые, безопасные для меня, всего лишь запах, от которого все равно хочется бежать. А Мари он нравится. «Кажется, она курила. А потом бросала. А потом снова курила». Судя по поведению Илластриэс, она сейчас пребывала в стадии «бросаю, все, в последний раз».

СБ передаст, конечно, в медицинскую часть данные о том, кто и во сколько курил здесь, что именно курил, с кем разговаривал. У доктора Акаги наверняка образовалось солидное досье на вредные привычки лицеистов. Досье, которое кураторы пускают в ход только в крайних случаях.

— Есть какие-то подозреваемые, Мари?

— Оу, да, есть, — улыбнулась англичанка, опуская голову. — Я прямо-таки чувствую подозрительность некоторых учеников.

Я ждала. Мы обе понимали, что речь сейчас не о презервативе, не о неготовых уроках, не о глупых курильщиках. С другой стороны, Мари просто жизненно необходимы подмостки.

— Как ты думаешь, как бы поступил наш новенький cutie boy? — хитро улыбаясь полюбопытствовала Мари.

Пожать плечами. Илластриэс думала о чем угодно, только не о работе. Вернее, думать она могла обо всем и сразу, а вот в разговор мешала быт, длинный нос, театральное искусство и еще много чего.

Ее очки так похожи на зеркала, в которых отражается фальшивка этого мира…

«Меня развозит, — поняла я. — Проклятый симеотонин».

— Идем.

— Это ведь ты из-за него, да? Чтобы снять подозрения с Икари?

— Идем.

Мари слегка отстала. Я ее удивила.

Фонарь Илластриэс вырывал из меня длинную тень и клал ее на пол передо мной.

Лекарство лекарством, но я и сама себя удивила. Уже хотя бы тем, что приняла это лекарство.

7: Не кончается пытка

<Я рождалась триста двадцать три раза. Восемь раз ела на завтрак оладьи с вишневым джемом. Три раза глотала яд. Меня запирали в тридцать четыре спальни, из шести ванных вытаскивала скорая. Сорок четыре раза теряла девственность, из них восемнадцать раз — сверху.

Сорок четыре «я» любили встречать рассвет. Двое — нет. Меня часто били, реже — избивали, и иногда мне это даже нравилось. Но ни одной мне не нравилось приходить на занятия с невыученными уроками.

Начинается отсчет твоего личного маленького человечества, Икари-кун. Твоих «я». Отныне — и твоих тоже.

Но ты — это всего лишь ты>.

Пальцы сами начали, сами и остановились. Мне было легко это писать, было совсем не страшно, мне — было. В кухонном окне занимался серый рассвет, тот, который скорее чувствуешь, угадываешь по движению крови в голове, который ты беззастенчиво подсматриваешь на часах.

Тугая серость сочилась будущим днем, а я нажала «сохранить», закрыла редактор и пошла в кровать. О сне думать не хотелось даже после вторжения в четыре личности, поэтому я завернулась в одеяло и села.

Икари-кун не получил пока своего оправдания.

Я не получила новую цель.

Мари не получила от меня ответ.

Бесплодная ночь, бесплодно потраченные часы симеотонина. Да, и еще очень хочется пить. Я во всем достигла только отрицательных результатов, можно подвести итоги.

«А». Ангел не повлиял больше ни на кого из лицеистов.

«Б». Ангел затаился, выжидая. «В скобках отметим, — подумала я, зарываясь поглубже в одеяло, — что он достаточно силен, чтобы укрыться от хорошего медиума и от проводника».

От пункта «Б» веяло паникой.

«В». Меня «ведет» от лекарства. Никогда раньше такого не было.

Экран на столе погас, и в серой утренней комнате остались только несколько огоньков ожидающих приборов. Светящиеся точки подрагивали, переминаясь на месте, мне до ломоты в кистях хотелось написать еще пару строчек, и я даже знала, о чем.

Уроки, Рей. Думай лучше о том, что сегодня уроки — после бессонной ночи, после убитой боли и убитого сна. Меня ждал шум классов, в гомоне которых можно попытаться взять реванш. Карточки с конспектами лежали на столе, я знала это так отчетливо, будто видела их, будто они светились кисловатым светом.

«Кофе, — решила я, разматывая одеяло. — Кофе и линзы».

— Что такое роман?

Класс выжидательно молчал. Вопрос ушел в пустоту, но это и не страшно. Кто-то переглянулся, кто-то еще толком не вошел в класс — этот кто-то еще там, рядом с теплой кроватью, над тарелкой невкусного завтрака, с глотком обжигающего какао во рту. А кто-то и вовсе занимается посторонними делами.

— Юмико, какие романы ты читала?

Она поднимается, и даже в этой скорости — вызов. Она знает, что я видела порхание пальцев по сияющему экрану. Я знаю, что она знает это. Бесконечные зеркала педагогической ситуации.

— «Аромат» Зюскинда, Аянами-сенсей.

Юмико умна и точна. К сожалению, потому что обсуждение этого текста вызвало бурные обсуждения на уроке. Потревоженной выпускнице не терпится мне досадить.

И именно это мне и нужно.

Класс уловил бунт. Сейчас светотень перераспределяется, и кто-то займет оборону вокруг меня, кто-то вспомнит прошлый мятежный урок. Кто-то захочет выспаться.

— Хорошо, Юмико. Почему ты считаешь, что это роман?

Я уже видела ее ответ — ее первый, очевидный ответ, который рвался с ее губ — маленьких, тонких губ будущего топ-менеджера. Ей не нужна литература, она просто хочет быть лучшей. Не без оснований, но и не без труда.

Как раз поэтому она не унизит себя тем самым очевидным ответом: «Потому что так написано в учебнике».

— Это крупное произведение, — сказала Юмико. — Больше, чем повесть…

Уже задумчиво — хоть это вижу только я. Все еще с вызовом — и это развлекает всех. Много лидеров, много звезд, много болезненно высоких самооценок.

Много зависти. На целую крупную повесть.

— Хорошо. «Подземка» — это повесть или роман?

Пока Юмико недоверчиво смотрела на меня, в классе произошло еще несколько событий. Главное, конечно, то, что дети начали втягиваться в игру.

Утро оживало. Я видела это так же ясно, как спрятанные улыбки, как ощущение сокровенной мысли, о которой мечтают многие и многие.

«Сенсей ошиблась».

— Мисс Аянами, Мураками написал рассказ с таким названием.

Это Стивен. И он, пожалуй, не со зла, он искренне меня исправляет, но это крепкий удар по плотине.

— Все верно. Рассказ. Тот самый, который меньше, чем повесть. Та самая, которая меньше, чем роман. Ощущаете?

Они ощущали, а мне было немного неловко за маленькое невинное reductio ad absurdum.

— «Пинбол-1973» — это роман по отношению к «Слушай песню ветра». Напомните мне, что из пары «Игра в бисер» и «Парфюмер» будет считаться романом?

Объем не имеет точки отчета, говорила я, обводя взглядом класс. Объем не играет роли даже для помещения, потому что человек, запертый во дворце, и человек, запертый в карцере — это два узника. Я много чего говорила, тщательно следя за речью.

«Помни, что ты синестетик».

Я помню.

— Вы не придете к пониманию романа, считая килобайты.

Разбить их. Сломать. Выпускники — это гордецы, и работать с ними нужно будто впервые, нужно докопаться до самого дна, не полагаясь на уверенность: я тебя знаю — ты меня знаешь. Меня «ведет» симеотонин, мне хорошо и обманчиво без моей боли, и тикают часы, обозначая, что еще минута прошла зря.

И еще. И еще.

Не пережать. Не смолчать.

— В повести одна сюжетная линия, — сказал Сергей. — А в романе несколько.

Он сейчас надежда на реванш, надежда целого обиженного класса, и мне нужно снова следить, снова держать весь свет в комнате, всю его игру. Это так несложно, когда…

Впрочем, эти мысли лишние. Лишние, навязчивые, будто я хвастаюсь сама перед собой.

Я не буду думать, я просто смягчу нажим.

— Хорошо. А что вы скажете о герое романа?

Он не такой, как все. Он сын своего времени. Он…