Сияние жизни (СИ) - Дормиенс Сергей Анатольевич. Страница 49
— Я… Я в порядке, Аянами, — прошептал он и отчаянным усилием зацепился за детали сновидения. «Не забыть… Не вздумай забыть… Да что со мной?»
— Может, хочешь подышать воздухом?
Синдзи непонимающе уставился во тьму, которая веяла теплом Аянами. Угар сна медленно отступал, и он запоздало сообразил, что экспедиция все еще в Окне, что тут можно выйти на свежий воздух и даже можно без масок.
— Давай выйдем.
— Хорошо, я сейчас оденусь.
Рей осторожно встала, начала возиться с вещами, а Синдзи перевернулся на спину и смотрел в невидимый потолок, вспоминая свой странный сон. По возвращении в явь он едва понимал половину пережитого.
— Икари… Ты идешь?
— А, ну да…
Аска только заворочалась, когда они закрывали за собой дверь. Пустой коридор ночного БМК едва освещался, — горела лишь каждая третья лампа, — а у главного шлюза обнаружились часовые. Вопросов пилотам они не задавали, но сам факт их наличия немало удивил Синдзи. Грохот дверей, вспышка сигнальной лампы, короткое хрюканье сигнала — и они вышли наружу.
Синдзи осмотрелся: БМК, слегка свернутый полукольцом, расположился недалеко от крутого берега небольшого озера, и в том направлении машин конвоя больше не было. «Вот туда, значит», — решил Икари и взял девушку за руку. Он наслаждался ее теплом, и вдруг ощутил странное желание вернуть ей немного. «Как она это делает?» Икари расслабился и понял, что надо думать о ней, пытаться ощутить ее, представить что-то совсем-совсем светлое… Весь путь до воды он провел в попытках сделать это, и, садясь на берегу, понял, что преуспел.
— Икари, мне… Очень хорошо. Это… Ты?
Синдзи улыбнулся, глядя, как Рей устраивается рядом. Позади слабо светились фары отдельных машин конвоя, полумрак развеивали блики на воде, а в вышине, словно вырезанное неровным кольцом из черного тумана, сияло звездное небо.
«„Окно“… Надо было назвать это место „Колодец“».
— Аянами, я…
Девушка положила ему голову на плечо. Синдзи покусал изнутри щеку: нет, надо сказать.
— Понимаешь… Я хочу попросить у тебя прощения.
— За исследование?
— И за него тоже.
— Не стоит. Так было нужно. Тебе.
Синдзи досадливо скривился: тепло упорно и мягко обволакивало его, отбирало нужные слова, успокаивало, и тягостные воспоминания, ожившие во сне, укладывались спать… «Так не пойдет».
— Аянами, это не все. Я забыл, понимаешь, словно решил, что раз ты меня простила, то я не должен помнить…
— Зачем?
Синдзи повернул голову: Рей смотрела на него, ее лицо было так близко, что дыхание холодило вспотевший кончик носа и губы. Он замер, его омывали волны тихого, слегка даже равнодушного ко всему спокойствия, хотелось сидеть так и тянуть время, до самой побудки, до нового дня, хотелось еще много чего, но все было не совсем правильно. «Да, именно не совсем».
— Я хочу помнить. И чувствовать то, что я заслужил.
— Это больно.
— Да, Аянами. Это очень больно…
— Зачем тебе помнить?
Он улыбнулся: девушка всерьез задала этот вопрос, честно полагая, что он ответит, что он сможет найти нужные слова. И ей действительно нужен был ответ. Синдзи невольно прислушался к себе, осознавая еще кое-что: Рей была едва ли не расстроена тем, что он отказывался принять свое странное забвение, свою безответственность. Странный холодок — «вот оно, совсем рядом!» — пробежал у самого сердца, когда она отвела взгляд.
— Да, Икари, это я.
— Но… Зачем? Зачем ты это сделала? И… Как?
Аянами смотрела на воду. Девушка подтянула колени к груди, обхватила их руками и замерла, но перед Синдзи проносились видения его боли, его метаний. Вот он валяется на полу, успокоительный коктейль медленно разливается телом, а сознание рвется наружу, пытаясь дотянуться до каждого в этой проклятой палате… Вот вереница чужих образов, пытливые действия чужого разума, бережно ощупывающего его мысли, его чувства. Боль — зеркало его боли. Отчаяние — зеркало его отчаяния. Ненависть к себе отражает его собственную. Он смотрит в отражение, и вдруг картинка меняется: изможденный парень с ввалившимися воспаленными глазами исчезает: бережная рука оглаживает его черты, скользит по каждой морщинке, разглаживает кожу, массирует впавшие щеки и напоследок мягко ложится на глаза. В зеркале — спокойный солдат, утомленный войной с врагами.
С врагами, не с самим собой.
— Неужели тебе нравятся твои сны? Я не могу тебе помочь там, — грустно сказала Аянами.
Синдзи моргал — перед глазами словно бы таяли нитями дыма наведенные образы.
— Мы одно, Икари. Ты — моя жизнь.
Сладковатая жуть, забитые на дно подсознания страхи, — «не человек!» — непонимание и отказ что-либо понимать — волны противоречивых чувств обрушились на Синдзи, топя разум во мраке. Он потянулся к маленькому светлячку, в отчаянии надеясь на спасение от ужаса. «Я сплю?»
— Аянами… Скажи, ты помнишь о своем мече? — хрипло и тихо спросил он.
«Глупость, абсурд…»
Рей повернулась к нему с едва различимым в темноте недоумением на лице.
— Меч? Причем тут…
— Аянами, у тебя был тати — дорогой, явно древний, ручной ковки…
— Куге-но тати… — эхом отозвалась Рей. — Запонки рисовой соломы на рукояти…
— Да… Откуда он у тебя?
Жуть уходила, а на ее место пришло тусклое разочарование. Рей с какой-то отчаянной надеждой смотрела на него, и Синдзи понимал ее.
«Все же ты — часть меня, хоть ты и человек. Мой образ Рей Аянами… Я знаю все о тебе: и о родителях, которых привалило хлипким домом, и о тетке, продавшей тебя военным, и об ужасах первых тестов, после которых твои глаза навсегда стали красными. Но я ничего не знаю об истории той красивой дорогой игрушки, что ты повсюду возила с собой».
— Я… Я не знаю, — сказала она, и шелест воды едва ли был громче ее голоса. — Это важно?
— Нет.
Синдзи чувствовал, как слабнут объятия ее разума, как исчезает дурманящее тепло.
«Она рядом, значит, я не умру, но и обман мне не нужен. Это фальшивое спокойствие».
Он ждал нападения бешеной, обезумевшей в заточении боли, готовился дать ей отпор — и ошибся. Все, что могло его сломать или хотя бы удивить, уже откипело во снах, отбушевало, полыхнуло — и медленно остыло, подергиваясь серым пеплом безразличия.
— Спасибо… Аянами.
Она подняла на него глаза. Синдзи понял, что может смотреть на нее спокойно, без дрожи и боли: он прошел безумие, прошел ее заботу, одолел невозможное. Это не Рей Аянами — и нельзя больше себя обманывать. Но это человек, который заботится о нем — и это нужно беречь.
Синдзи протянул руки и привлек девушку к себе: сердце под ее курткой билось неровно и очень быстро. «Ее курткой… У нее даже куртка моя», — подумал Синдзи и оборвал себя: достаточно, хватит. Пора ставить точку.
— Рей… Хочешь, я придумаю историю твоего меча?
Она посмотрела на него долгим взглядом, а потом кивнула.
— А можно и мне послушать?
Аска, зевая, подошла к ним и повернула плохо различимое в полумраке лицо:
— Так можно?
Рей зашевелилась, и Синдзи ощутил, что девушка не слишком довольна и ждет его решения.
— Садись, Аска.
Сорью шлепнулась рядом и картинно потянулась с очередным зевком. Он ухмыльнулся: та явно хотела устроиться подальше от них, то есть от Рей, но в последний момент усилием воли сдержала себя и села почти вплотную к Икари. Теперь его окружало тепло — уже не опека, уже не забота — просто настоящее человеческое тепло.
«Мир достигнут хотя бы с собой. Хотя бы временно. Когда же ждать твоего приказа, отец?»
Физические параметры «Окна» установили достаточно быстро: эллипс с большой осью в пять километров и малой — в четыре с половиной, участок холмистой равнины, окруженный стабильным замкнутым потоком воздуха. Ученые едва не передрались в первые же часы исследования местности, споря об объяснениях и толкованиях. Насколько удалось понять Синдзи, по ходу дебатов возникло немало ересей в метеорологии, физике и геологии, и новые ересиархи фанатично ринулись в бой с закостеневшими представлениями. Вот и на утро второго дня он остановился послушать птичий язык одной из таких полемик, честно вытерпел минут пять, после чего воздал хвалу своим скудным познаниям в естественных науках. Икари плюнул в сердцах и бросил нелепое занятие, а вот Сорью, к его удивлению, с интересом бродила в галдящем таборе научников, благо, ее «Истребитель» устроили как раз неподалеку. «Надо будет расспросить ее об образовании», — решил Синдзи.