А отличники сдохли первыми.. (СИ) - "R. Renton". Страница 35

Последнее, что я увидел, было то, как кадет, потеряв всякое терпение, сграбастал девчонку в объятья и рывками потянул её с крыши прочь. Не в силах оказывать достаточное сопротивление, она лишь истерично визжала и сучила ногами в воздухе.

В окружении изуродованных трупов, лёжа в вонючем месиве из подсыхающей крови, бензина и ошмётков мозгов, я, наконец, потерял контакт с реальностью, выдохнул и уронил голову в кровавый салат.

Глава 16. Игра в кошмары

Боль. Боль — это не всегда плохо. Это просто единственный способ, при помощи которого с тобой говорит твоё тело. Но когда болит всё… Даже движение мыслей причиняет страдание… Становится очень сложно понять, что же оно от меня хочет. Совсем как в психушке после таблеток… Тьма…

Боль. Я опять в сознании? Не могу повернуть голову. Может уже и поворачивать-то нечем. Надо мной небо… Голые ветки, крыши домов. Трясёт. Мы куда-то едем? Тьма…

Боль. Лицо покрыто коркой запёкшейся крови. Она трескается и от этого очень хочется почесать щёки и потереть глаза. Но руки не шевелятся, только болят. Мы точно куда-то едем… Голоса… Тьма…

Боль. Это как сон, от которого просыпаешься в пять утра и благодаришь мироздание за то, что он оказался всего лишь сном. А потом закрываешь глаза, и вот он опять повторяется. Опять говорит тебе о том, как глуп, как самонадеян и как доверчив ты когда-то был… Но нет. Сейчас это точно не сон. Голоса что-то говорят о том, что охота удалась. Что игра будет интересной. Какая охота? Какая ещё игра? Тьма…

Боль. Зачем я всё время просыпаюсь? Я же не чувствую ничего кроме боли. А шевелить могу только глазами. Какой смысл? Кажется… Кажется, совсем недавно он у меня появился. Забавно. Смысл в моём существовании появился только тогда, когда у всего остального мира он исчез… Смысл… Девчонка… Большие доверчивые глаза… «Можно я ещё немножечко так посижу?» Боль. Тьма…

Боль. Зачем тело будит меня этой тугой, тупой, давящей болью в каждой клетке… В клетке. Я в клетке! Да вот же. Прямо надо мной решётки. И там, куда я могу опустить взгляд — тоже толстые стальные прутья. Как зверь. В зоопарке. Или в цирке. Кажется, я здесь не один. Тьма…

Боль. Похоже она стихает. Сколько прошло времени? Темно уже. Или я в помещении. Кто-то дышит совсем рядом. Хрипло, с трудом. Ещё какой-то шум. Снаружи? Нужно попробовать пошевелиться. Нужно вставать. Нужно идти. Всё время что-то кому-то от меня нужно… Тьма…

Интересно, сколько я провалялся в забытьи? И почему я всё ещё жив? Кажется, боль почти прошла. Или я просто привык…

Приподнявшись на локтях, я смог оглядеться. Темно, но свет пробивается через щели между полом и какой-то занавеской из плотной ткани. Она немного колышется, а из-за неё доносится шум. И кто-то говорит очень громким голосом. Говорит так бодро… До тошноты. Жалко только, что блевать совсем нечем. Погодите… Судя по всему, голос усилен микрофоном! У них тут что, электричество есть? Кудряво живут…

Кто-то всё ещё дышит рядом. Так же хрипло. Я повернул голову и вгляделся в темноту рядом с собой…

— Глорк? — Из тьмы на меня выпучил глаза опухший жора. Ещё до того, как пасть жертвой вируса он был отвратительно жирен. А сейчас вся кожа обвисла мерзотными дрожащими складками.

— Гло-о-орк… — Будто бы разочарованно протянул рыхлый урод с пустыми глазами.

Я повернулся в другую сторону. Мышцы немного ломило… И усталость от голода давала себя знать. Но, похоже, что я давно тут валяюсь… Даже шевелиться уже могу как раньше. Хочется потянуться и размяться.

— Блап… Блап… Бла-а-ап… — Тощий жора с другой стороны сидел у стенки, поджав колени в разодранных джинсах, и ритмично шлёпал губами.

Где, чёрт вас подери, я нахожусь? Всё-таки опять попал в психушку?

Когда я смог приподняться повыше и сесть, в темноте удалось разглядеть то, что нас тут отнюдь не трое. Небольшое помещение было заполнено жорами. Они жались друг к другу по углам, хрипло выдыхая какие-то бессмысленные бормотания. Некоторые сидели в одиночестве и совершали какие-то бессмысленные ритмичные движения — покачивались из стороны в сторону, медленно стучали рукой по полу, кивали головой… Не меньше пары дюжин.

Я ощупал себя — кажется, нигде серьёзно не ранен. Только чешутся старые царапины. Значит заживают. Одежда вся покрыта запёкшейся кровью. И с лица сыпется…

Обрез! Пусто… Ах, да. Кадет же забрал. Что Егор там шептал… «Ловчие»? И кого они ловили? Вот этих вот несчастных безумцев? А зачем?

Тяжёлый занавес, из-под которого пробивался свет, раздвинулся, открыв ряд вертикальных стальных прутьев. Свет из-за решётки ослепил привыкшие к темноте глаза. И громкий бодрый голос стал различим немного лучше:

—…десять секунд, чтобы вступить в игру. Напоминаю — отказавшиеся на этом этапе будут убиты сразу!

Проморгавшись, я разглядел за массивной решёткой красную цирковую арену, окружённую по периметру сетью. Помню, когда в детстве меня водили сюда родители, такую же сеть натягивали, когда укротители выводили на арену хищников. За сетью на трибунах вроде бы сидели люди. Дети. Они не были освещены, но характерный шум толпы не оставлял сомнений.

На арене в рядок стояли пятеро. Разнокалиберные подростки, но примерно одного возраста — лет тринадцать-четырнадцать. Все одеты в одинаковые оранжевые спецовки — большие, не по размеру. До эпидемии в таких ходили дворники или дорожные работники. Только тогда они не были так густо забрызганы кровью.

Какой-то худощавый ботаник в перемотанных изолентой очках. Сутулая угловатая девчонка — но даже при этом — выше всех ростом. Сосредоточенный плечистый крепыш, но ниже всех минимум на голову. Лопоухий и веснушчатый рыжий паренёк — единственный из всех с улыбкой на лице. И пятый — бритоголовый насупленный парень. Этот чем-то напомнил мне кадетов. Стоп… Да это же…

Я подполз к решётке поближе, насколько позволяла толпа скопившихся около неё жор, и прищурился.

Егор!

Услышав фразу про десять секунд, все пятеро торопливо открутили крышки у небольших баночек, которые до этого сжимали в руках. Запустив в банки свои пальцы, дети вытащили из них какую-то тёмную пасту, мазанули ей себя по лицу и закрыли банки обратно.

…Три… Два… Один… — Голос закончил обратный отсчёт от десяти. — Все игроки вступили в игру!

Невидимые зрители на трибунах восторженно взревели разноголосым детским хором. Я словно попал на ёлку в момент вызова Снегурочки. Только вместо имени внучки Деда Мороза дети скандировали:

— Жо-ры! Жо-ры! Жо-ры!

И жоры вокруг меня пришли в движение.

Похоже, что эта паста на лице игроков была съедобна. Наверное «нутелла» какая-нибудь. Я запаха не чувствую, но окружавшие меня твари явно неспроста возбудились.

— Гло-о-орк! — Радостно протянул ходячий студень позади меня и тоже пополз к решётке.

— Блап! — Решительно заявил мой тощий сосед и двинулся вперёд.

Остальные кучки безмозглых жертв эпидемии также начали не торопясь скапливаться у выхода на арену, рассеяно отталкивая меня с пути и упираясь в прочные стальные пруты.

Радостный голос на арене снова начал вещать:

— По правилам финала, сразу после сигнала игрокам разрешается убивать других игроков. До того, как все жоры будут убиты или после — решать вам, игроки. Победитель должен остаться только один…

Толпа на трибунах снова взревела. Подростки на арене оглянулись друг на друга и тут же разошлись подальше в стороны.

Неожиданно за спиной у меня открылась дверь, и в помещение ворвался луч света. Фонарик пробежался по возбуждённой толпе, скопившейся у решётки, быстро скользнув и по моей замызганной кровью фигуре.

— Штук двадцать осталось… Норм, не надо новых. Пусть начинают. — Услышал я со стороны двери. — О, этот в плаще всё-таки зашевелился… Ништяк, он прям ебанический, не зря везли. Ща весело будет…

И дверь тут же захлопнулась.

Откуда-то сверху послышалась барабанная дробь — наверное на балконе с оркестром всё ещё стояла ударная установка. Дробь постепенно нарастила громкость и закончилась сочным ударом по тарелке. Очевидно, это и был тот самый сигнал, о котором говорил бодрый голос