Между прочим (СИ) - Столыпин Валерий Олегович. Страница 18

Один раз, это вообще кошмар, Вика расплатилась за ночь унылой любви всей до копейки суммой накоплений на отпуск и шкатулочкой с золотыми цацками.

Эдик, другой возлюбленный, то самое… о чём не принято говорить вслух, умел делать так, что не только душа, но и бренное тело улетали в рай. Надолго.

Через неделю любимый переехал к ней жить. Вика вновь была счастлива.

Через месяц узнала, что у него есть дочь, что пока она живёт у мамы, но пора бы… если можно.

— Ты работаешь, я тоже. Кто будет заниматься ребёнком?

— Мама поможет.

Девочка оказалась хорошенькой, причём умница. С ней было легко, интересно. Вот только Эдик через день стал задерживаться на службе. Потом его якобы оштрафовали за чью-то оплошность. Пришлось жить втроём на её зарплату.

Спустя месяц Вика случайно обнаружила в кармане у гражданского мужа резиновые артефакты, а в телефоне (опять любопытство подвело) длинный список женских имён и роман в сообщениях, точнее много маленьких отдельных повестей.

В один из дней Эдик пропал. На телефонные звонки не отвечал. Через месяц явился, попросил денег… в долг. Про дочь даже не вспомнил.

Если бы не маленькая Ирочка, Вика вовсе разуверилась бы в любви. Только она и спасает от великой депрессии: от хронических болячек, затяжных дождей, тягостных воспоминаний, всплесков эмоциональных расстройств и негативных мыслей.

Только она.

Да, забыл рассказать, что было дальше. Даже не знаю, интересно ли это, потому, что не вписывается в чётко отлаженную сюжетную канву.

Вика нашла его на улице, практически на помойке. Семён выглядел, мягко говоря, экстравагантно: мятая, толстым слоем покрытая жидкой грязью вполне фасонная одежда, разбитые очки, окровавленный нос, резкий запах перегара.

Персонаж поднимался с превеликим трудом, пробегал два-три шага, гулко до замирания сердца падал лицом на асфальт. Если бы не предзимье (на градуснике то плюс, то минус), не промозглая морозная стылость, не грусть-кручина, разве обратила бы Вика внимание на это убожество. Никогда, ни за что. Всё зло в жизни от них — от мужиков: предателей, развратников.

Его было жаль до озноба, до колик, до всякого рода неясных вещей. Она ощущала почти клиническое одиночество, он вовсе был потерянный, ничей.

Что заставило пожалеть это ничтожество, Вика не способна была вспомнить. Шевельнулось что-то невнятное внутри, задрожало непонятной силы сочувствием, несмотря на брезгливость и промелькнувшее едва уловимо ехидное злорадство, — так тебе и надо!

Подняла, обтёрла, — живёшь-то где, бедолага?

— У-у-у, — мычал подопечный, тыча кривым пальцем в пустоту, — вот!

— Что делать-то с тобой? Дочь у меня дома, испугается чучела такого. Ладно, в коридоре поспишь.

Как она его волокла, как тащила… не приведи господи испытание такое кому другому.

Добрались. Раздела, постелила половичок, выстирала, сушила утюгом, чтобы с утра наладить в как можно более дальнее плавание, чтобы не видеть и не слышать, чтобы забыть навсегда.

Утром Вика была удивлена несказанно. Незнакомец с помойки ждал в кухне с горячим завтраком.

— Я тут слегка похозяйничал. Прости. Ты кто, как я тут оказался?

— А ты? Нажрался как свин, валялся в грязи…

— Не бранись. Горе у меня. Годовщина как жена преставилась, царство ей небесное. Удивительной доброты и кротости была женщина. Жить не хотелось.

— Отогрелся, ожил… теперь захотелось… жить?

— Я бы… не обижайся… у тебя остался. Благодарен. В ножки кланяюсь. Не смотри, что на бомжа похож. Винюсь.

— Говоришь много. Завтракай и иди.

— Не смею противиться, перечить, спасительница. Меня Евгений зовут. Евгений Витальевич Зарубин. Я тут номерок телефона записал. Хотелось бы ваши заветные циферки узнать.

— Ага! Плавали — знаем. Мне дитё кормить надобно, а не альфонса из подворотни.

Ничто в груди Вики не ёкнуло, не послало знак, что именно это шанс.

Кто бы знал.

На следующий день началось. Звонки по телефону, курьеры с букетиками разноцветных хризантем, письма без обратного адреса на конверте с доморощенными стихами.

Мелочи, а приятно.

— Виктория Леонидовна, спасительница моя. Пропадают два билета в Современник на Три сестры по Чехову. Спасайте.

— Ирочку не с кем оставить.

— Беру на себя. С вас согласие и только.

Шаг за шагом Евгений Витальевич входил в её жизнь. Без пошлых намёков, без попыток обладать. Втроём гуляли в парке, вместе выезжали на выходные в пригород, посещали выставки.

Виктория Леонидовна боялась спугнуть хрупкое равновесие, в котором пребывала последнее время. Женщина ждала что вот-вот, уступить всё равно придётся — не дети, и всё хорошее закончится. Так было всегда, так будет. Над тревожной кнопкой уже была занесена рука.

Судьба.

Время шло, ничего драматического не происходило.

Случилось и то, чего ждала и боялась. Не сказать, что фейерверк эмоций, но здорово, просто замечательно.

Вскоре съехались. Редкую ночь проводили порознь. Он непременно встречал Вику с работы с полными сумками, — чур, готовлю я. И не спорь.

А потом, когда от аппетитных запахов голова шла кругом, Женя накрывал стол, наливал по бокалу вина, — за любовь, Вика, за нашу с тобой любовь!

Это было так приятно, что тебя ждут, заботятся, что в доме уютно пахнет мужчиной и ребёнком, что счастье не фонтанирует понапрасну, а тихо плещется в устойчивых берегах.

Оказывается, нет нужды, чтобы сердце вдребезги и эмоции через край.

Без наивной романтики и безудержной страсти тоже неплохо. И всё стало можно, и ничего не стыдно, а искренность и доверие — малость, которой хочется поделиться. Просто так.

Сказал, что я клеевая

— Люська, будь человеком — расскажи, как он. Было у вас чё? Из-под носа ведь увела.

— Ага, чтобы ты потом в твитере или стограме про меня чего-нибудь похабное начирикала. Чай пили… с баранками, на небо смотрели.

— Так я и поверила. Я тебе всё-всё про себя, а ты мне ничего. Такая, значит, дружба!

— Да ладно. Конечно же, было.

— Колись! Только, чур, не врать.

— Ну-у… пришёл. Розы, пятнадцать штук приволок. Белые, с кулак величиной. Шампанское. С виду настоящее. Не удалось отведать.

— Свежесть небось от букета, на всю комнату? Признайся — визжала от восторга, на шею кидалась? Такого красавчика зааоканила!

— Глупости. Я цену себе знаю. Какой аромат… так — ничего особенного. Рот до ушей, глаза в кучку. Уставился в центр вселенной, словно паралитик и молчит.

— Не томи, Люсь, куда уставился-то?

— На футболку.

— Грудь понравилась?

— Откуда мне знать. Наверно футболка с надписью. Прикололась слегонца, ты же меня знаешь.

— Типа, отдамся в хорошие руки? Понимаю. А ты? Ужин при свечах накрыла, три аккорда на гитаре… а напоследок я скажу-у-у… как ты умеешь. Даже я иногда рыдаю. Плакал наверняка, в ногах валялся, клялся в вечной любви. Люська… ты просто супер!

— Готовила я. Утку по пекински, салат “Любовница”, королевскую ватрушку размером со сковородку.

— С ватрушкой ты здорово придумала. Тонкий намёк на толстые обстоятельства. Инь-ян… сунь фал в чай вынь-су-хим. А он… со спины такой подкрался… руку в запретную зону, дрожит весь от возбуждения, изнемогает. Ещё бы. Ты девчонка аппетитная. Поцелуй в шею, ушко языком теребит. Ты вся потекла. Стонешь вполголоса, цену набиваешь. Завидую. Каков, шельмец! И ведь не скажешь, что хват. Что дальше-то было? Танцевали впритирку… или того… сразу в постель?

— Музыку слушали. Цоя. Когда твоя девушка больна.

— Клюнул? Меня бы кто так вылечил!

— Шампанское минут двадцать открывал. Облил с ног до головы.

— Как романтично! Разделись, конечно, и под душ. Он тебя пеной, интимный массаж. Безумно люблю под душем. Офигеть! Дай руку, слышишь, как сердце стучит! Давно у меня такого не было. Стихи ему читала?

— Как бы да, пока он пол отмывал…

— Какой нафиг пол, когда эмоции бурлят, когда любви хочется! Свои стихи-то или те, дай вспомню: голова предательски горяча, ты лежишь в рубашке с его плеча, он в своей дали допивает чай, красный «Marlboro» мнёт в руке. Наливает виски и трёт виски, защищаясь рифмами от тоски, разбивая вдребезги ветряки в неуютном своём мирке. За окном туман, впереди рассвет, из душевных ран льётся маков цвет, вытекает жизнь, исходя на нет, но не им будет сорван куш. Ядовитым дымом струится ночь, в кружке горький чай, а в стакане скотч… забыла, что там дальше. А, неважно. Романтика на грани. Даже я поплыла… представляю, что с тобой творилось. А он… из тебя клещами тянуть надо?