Тайные поклонники Рины (СИ) - Муравская Ирина. Страница 38

Впрочем, о чём это я? На лицах половины присутствующих сияет полнейшее непонимание. Никто банально слов не знает. Кроме учителей и жалких единиц. Наверное, это нормально. Я сама знаю творчество Цоя лишь благодаря папе. Андрей после пары песен тоже понимает, что работает не на ту аудиторию и переключается на более современные песни. Более лиричные. Более… романтичные.

Ой. Смущённо потупливаю взгляд. Мне же это не показалось? Нет. Точно не показалось. Многозначительные тычки локтём под рёбра от Риты только подтверждают мою догадку. Божечки, впервые в жизни мне… посвящают песни. Эм… Вопрос на засыпку: можно ли считать песню признанием, если в тексте мелькают слова "влюблён" и "хочется поцеловать"?

— Думаю, на сегодня хватит, — ещё минут через двадцать, видя, что большинство уже давится зевками, подают голос старшие. — День вышел насыщенным, все устали. Пора отдыхать. И, пожалуйста, не шныряйте по темноте. Не создавайте себе и другим проблемы. Вряд ли кому-то хочется вместо отдыха искать ближайший травмпункт.

— А я совсем-совсем не хочу спать, — огорчается Рита, когда народ, лениво потягиваясь, начинает расходиться.

— Это твоё право. Но, пожалуйста, Маргарита, колобродь в палатке. Если это не будет мешать остальным, то хоть до утра, — просит её классуха.

— О, супер, — настроение подружки мигом поднимается. — Ринка, давай посмотрим все серии из сериалов, где чуваков крошат в их палатках?

Тьфу, блин. Ей что, мало было страшилок?

— Уберите от меня эту маньячку! Я отказываюсь жить с ней под одним брезентом! — ужасаюсь не на шутку. Мне и без этого не по себе от одного только факта, что я и мой сон будут не защищены железными дверями. Сказывается глубоко городская натура, выросшая в бетонных джунглях.

— Можешь заночевать в моей палатке. Со мной, — мигом находится Андрей.

— Лучше в моей, — подключается Вадик.

— Главное, не в моей, — категорически мотает головой Ян. — Я тебя знаю! Ты своим храпом нормально выспаться никому не дашь! — хихикает он и спасается бегством от моего карающего пендаля. Вот жук. Не храплю я. Так. Иногда слишком громко посапываю разве что.

Понятно, что всё это забава ради забавы. Никуда я от Ритки не денусь. Тем более что она тот ещё любитель разбрасываться громкими заявлениями. Спать она не хочет. Ага, как же. А сама, едва забирается в спальный мешок, тут же отключается. Секунда, и в полном отрубе. Зато я ни в какую не могу расслабиться и привыкнуть к новому месту.

В мешке тепло, но неудобно. Никак не получается найти нужное положение. И так ворочаюсь, и так. Прислушиваюсь к шумам вне палатки. Кто-то тоже не спит. И даже не собирается. Улучили момент когда преподы ослабили бдительность и повытаскивали припасённое спиртное. Сто пудов будут кутить теперь до утра, и это их бормотание тоже фигово помогает побороть бессонницу.

Сколько я уже так валяюсь? Час, два? Блин. Это что, до рассвета вот так мучиться? А потом весь день кляклым варенником ходить? Ну не-е-ет. Я так не хочу. Оставляю попытки уснуть и лезу в телефон, ловя на вытянутой руке хотя бы одну полоску связи. Таким же образом папе отправлялись сегодня сообщения с фотками.

Нет. Бесперспективняк. В инет нормально не залезть, ленту не полистать, в школьный блог не зайти, чтобы статью о Романцевских горах написать, даже с "N" не попереписываться. Смотреть ничего не хочется, для чтения электронных книг мозг отказывается соображать, а музыки я и так наслушалась сегодня.

Плюс, кажется, чай просится наружу, а для этого надо вылезать из тёплого укрытия и идти в импровизированный общественный туалет. Прекрасно. Да. Подобные недочёты я не предусмотрела когда с горящими глазами уговаривала Риту поехать сюда.

Терплю до последнего, надеясь, что прокатит, но нифига. Приходится всё же одеваться и выползать наружу. Костёр уже мерцает совсем слабо, так что подсвечиваю себе дорогу встроенным в смартфон фонариком. Ощущения, конечно, такие себе: бродить одной, в темноте с полным мочевым пузырём. Особенно после историй Яна, который сам давно и смачно хрюкает во сне в соседней палатке. И это я ещё храплю!

Кое-как добираюсь до нужного места, быстренько решаю свои проблемы и на цыпочках, будто вор-домушник, пробираюсь обратно к палатке мимо неспящей компашки, громыхающей жестяными банками с энергетиками и сладкими алкогольными коктейлями. Ещё и пыхтят. Дорвались, ребятки. Гадкий табачный дым аж сюда доносится, хотя они сидят чуть ли не на другом конце лагеря.

Фу. В ноздрях теперь противно щекочет. Собираюсь почесать нос, но роняю телефон. Наклоняюсь, чтобы поднять и спотыкаюсь об брошенный каким-то умником складной табурет. Ай. Да ну чтоб тебя!

— Погоди, я помогу, — слышу рядом, резко выпрямляюсь от неожиданности и кому-то с разгона залепляю затылком по лицу.

Ой.

Клянусь, слышу хруст. Фонарик торопливо высвечивает схватнзившегося за нос охнущего Арсения.

— Господи, — в ужасе прыгаю вокруг него, не зная с какой стороны подобраться и как помочь. — Прости-прости-прости-и-и!

— Нормально-нормально, жить буду, — задирая голову, успокаивает меня тот голосом Дональда Дака. Да что там нормально, если у него прям сквозь пальцы кровь течёт?

— Стой здесь! Никуда не уходи! — со всех ног лечу к своей палатке, спотыкаясь на ровном месте, но уже даже не замечая этого.

Влетаю внутрь, потроша рюкзак. Где, где они были? Рита даже не шелохается на шум, который я устраиваю. Вот это здоровый сон у человека. Нахожу что искала и бегу обратно. Шевченко стоит где велено, зажимая ноздри. Утягиваю его за рукав куртки к бревну, суетливо потроша пачку с бумажными платочками. Влажные салфетки тоже прихватила. И полотенце махровое для рук. Всё, что в поле зрения попало, то и забрала.

— Стой. На, заткни нос, — подсовываю ему сразу целую охапку платочков. — И не опускай подбородок.

— Да всё нормально, не наводи паники, — отмахивается тот, но слушается. Подбородок в крови. Рука в крови. Жуть. Зрелище просто жесть. Особенно при блёклом освещении, положенного на коленки подсвечивающего телефона. Он, видимо, замечает мой взгляд. — Похож я на вампира, а?

— На жертву неуклюжей растяпы ты похож, — виновато вздыхаю, влажными салфетками подтирая разводы на тыльной стороне его ладони. — Прости, пожалуйста!

— Да уже простил, хватит извиняться.

— Буду извиняться столько, сколько посчитаю нужным! Может, мне от этого легче?

— А, ну окей. Тогда извиняйся, конечно.

— Прости, — охотно завожу шарманку по новой. — Ты вообще почему не спишь?

— А ты?

— Не могу уснуть.

— Ну вот и я. Сидел, смотрю, ты идёшь. Дай, думаю, подойду, а то шаришься впотьмах одна. Подошёл…

И получил по моське. Ага.

— Прости, — только и могу что повторяться, заговаривая зубы чувству вины. — Сильно болит?

— Слегка.

— Сломан?

Арсений так активно начинает мять переносицу, что психосоматика срабатывает молниеносно. У самой всё начинает ныть.

— Не, не сломан, — выносят вердикт. — Кажется.

— Прости-и-и… — на меня с укором поглядывают сверх вниз. Сама догадываюсь, как уже надоела. — Прости, — блин. — Я ещё немножко. Честно, — в ответ зарабатываю снисходительное похмыкивание. Доброе, без ехидства.

Сидим так какое-то время. Кровотечение постепенно утихает, а гора использованных салфеток растёт. Я подаю, Шевченко отмывается. При таком освещении не особо понятно, но уверена, завтра не миновать опухлости. И, наверное, синевы.

— Всё равно потом надо бы показаться врачу. На всякий случай, — замечаю я.

— Чтобы не ходить с кривым шнобелем?

— Кривым ладно. Главное, чтоб без осложнений. А то дышать придётся через рот.

— Пока дышится нормально. Не быть мне Дарт Вейдером. А так хотелось.

Тихонько хихикаю, оценив шутейку.

— Помнится, я как-то выпрашивала у папы на новый год джедайские мечи.

— Выпросила?

— Неа. Зато получила "Сокол Тысячелетия" из Лего. Под ёлочку. Половину первого января собирала. Под повторы "Голубых огоньков" и остатки оливье.