Сапер (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 22

Тут кто-то из раненых закричал. Громко так, видать, сильно хреново ему было. Вера встала и попросила:

— Проведи меня. Пройдемся. Хоть ненадолго, чтобы не слышать это.

Мы вышли из палатки и пошли. Рядом, не спеша. Как отошли метров на двести, она села на какое-то бревно, сказала:

— Садись, посидим, поговорим. Куришь?

— Нет.

— Вот и я бросила.

Мы помолчали, наслаждаясь покоем. Ну как покоем? Фронт продолжал грохотать, над головами гудели самолеты — ночники шли бомбить Киев, Харьков, Воронеж…

— Твой армянин, Оганесян, гляжу на поправку пошел — медсестрам под юбки полез.

О как уха, оказывается, на танкиста подействовала.

— Не мой он.

— А чей?

— Бой с ними принял на Хрестиновке, вытаскивал раненых и убитых.

— А остальные где?

— Погибли. Один сбежал по дороге.

— Тоже танкист?

— Ага.

— Ненавижу танки… из-за мужа… он у меня в этой железке сгорел…, — помолчав, произнесла Вера. — Я же после мединститута в хирургию пошла. Интересно было. Училась, оперировала. А потом… Замуж вышла. Старлей, танкист, красавец. Егор. Я его отца оперировала, он как раз в отпуск приехал… Полгода переписывались, а потом он замуж позвал. Вот такие дела. А ты, Петя, как с женой познакомился? Расскажешь?

— Расскажу, — начал я, думая, как бы не сболтнуть чего лишнего в рассказе. — Раз у нас такой разговор пошел. У меня как раз ничего интересного. Мне уже сильно за тридцать было, а я всё в холостяках ходил. То по работе много ездил, некогда было, а потом… не пошло как-то. Ты извини, я не мастер красиво рассказывать. Знакомили меня друзья-приятели, то с одной, то с другой — а они не по мне как-то. Похожу, повстречаюсь, а чувствую — не то.

— Это как в истории про две половинки? — спросила Вера.

— Я читал Платона, это же в «Пире», про андрогинов? — блеснул я знаниями. Знала бы ты, где те знания получены.

— А ты умеешь удивить, — протянула Вера. — На тебя посмотришь, и ни за что не скажешь, что ты мог Платона читать.

Можно было бы пошутить что-нибудь про это, но я не стал, промолчал. Из-за воспоминаний, наверное. Уже и годы прошли, а Нина как живая перед глазами.

— Ты про жену не рассказал, — напомнила Вера.

— Да что рассказывать? Шел домой, а она сидит у дороги и горюет: ехала на велосипеде, цепь слетела, а натянуть обратно не смогла. Я помог, слово за слово, так и познакомились. Встречались недолго, я через пару месяцев ее замуж и позвал. Мы оба люди взрослые уже, папы с мамой рядом не было, сами себя и благословили. Вот и вся история.

— А как… случилось… ты там. у реки говорил… расскажешь? — осторожно, будто боялась что-то испортить, спросила она,

— Потом как-нибудь, извини, — мне и вправду, даже вспоминать об этом лишний раз не хочется. — Не сегодня.

— А я расскажу. Тяжело просто, после сегодняшнего, мне поговорить с кем-нибудь надо. А здесь… не с кем, наверное. Для всех я или начальница, или подчиненная, или врач.

— И только для меня ни то, ни другое, ни третье, — улыбнулся я. — Рассказывай, Вера…

— Вот еще по отчеству меня назови, — оборвала меня она. — Я же не старая еще, ты же видел сегодня, — и засмеялась, почти как тогда у реки, только грустно как-то. — Ладно, слушай. Как замуж вышла, муж меня с собой забрал. Далеко, за Байкал. Он служил, а меня взяли военврачом. Третьего ранга. Сразу в капитаны. А муж у меня — старлей. Я шутила, что он мне подчиняться должен. Начинала в полковом медпункте. Так, ничего особенного. А тут случился Халхин-Гол. Вот мы всей дивизией туда и двинули. Врачей не хватало, меня в медсанбат. А Егора моего — с японцами воевать. А потом… привезли к нам, еще живого. Из горящего танка вытащили. Я, представляешь, сама его принимала. Никто же не знал, документов нет, танкист и танкист. Обгорелвый А я сразу узнала… Как не узнать? Своё ведь, родное. Восемьдесят процентов тела ожоги. Второй и третьей степени. Сутки на морфине еще протянул… И всё… И нету Егора. Не знаю, как пережила тогда это. До сих пор не знаю. — она замолчала, вздохнула, потом встала и отряхнула юбку. — Извини, нагрузила тебя своими бабьими россказнями. Проводишь меня?

Я провел. Молча, говорить не хотелось, да и она, наверное, наговорилась. Перед самой своей палаткой она схватила меня за руку, сжала пальцы. А рука у нее сильная, аж хрустнуло у меня что-то.

— Спасибо, Петя, — сказала она. — Спокойной ночи.

На следующий день, разумеется, никаких машин из дивизии не пришло. Я так думаю, что сама дивизия могла быть разбита или раздергана по разным направлениям. Как и весь восьмой мехкорпус.

Аркадий Алексеевич вызвал меня сразу после завтрака. Веры рядом с ним не было, зато позвали нескольких мужчин. Они были вооружены мосинками, имели вполне бравый вид. Двое из пятерки щеголяли значками «Ворошиловский стрелок».

— Петр Николаевич, — военврач поначалу замялся, но потом бодро продолжил. — Вас рекомендовали, как человека, который, что называется, уже понюхал пороха…

Ага, Вера успела поработать с начальником.

— Допустим…, — я решил помолчать, пускай сам говорит, мне лучше послушать.

— Нам срочно нужны машины для эвакуации госпиталя. Я послал связного в штаб, но он пропал. Прошу вас, сходите в Пониковицу, там стояла рота из 8-го мехкорпуса. У них должна быть связь. Вот, даю наших самых боевых товарищей в сопровождение.

Возглавлял товарищей тот самый усатый санитар — Евстолий Тереньтевич, что проявил обо мне такую обширную заботу. Впрочем не бесплатную — пришлось потратить на него и его друзей весь французский коньяк, добытый с пилота.

На выходе из лагеря проходили и Верину палатку. Она стояла, пила что-то горячее из кружки. Увидела меня, улыбнулась.

— Товарищи, — я повернулся к своей новой команде. — Погодите минутку, я сейчас. — и подбежал к Вере.

— Доброе утро, — поздоровалась она. — Будешь какао? Мне тут принесли, я, наверное, сколько не одолею.

— Да меня ждут, — кивнул я на санитаров, уже сворачивающих цыгарки.

— Минуточку всего, — попросила она. — Нагоните потом.

А я особо и не сопротивлялся. Взял поданную Верой кружку, отпил.

Моя команда хмуро курила, поглядывая на меня. Им какао никто не предложил. И красивая женщина им не улыбалась.

Я залпом, обжигаясь, выпил напиток, отдал кружку.

— Спасибо, Вера, за угощение. Пойду я.

— Возвращайтесь, — сказала она и вдруг, встав на цыпочки, поцеловала меня в щеку.

Я подошел к мужикам. Они, как по команде, прекратили курить, начали прятать окурки. Санитар Толик крякнул, подкрутил ус.

— А ты парень не промах, Петр… Ой… товарищ лейтенант!

— Ладно, без чинов пока.

Когда подошли к лесу, я команду остановиться, познакомился со всеми. На одно дело идем всё-таки. Вперед пошел военфельдшер Николай. Оказалось, в селе у него знакомая, к которой он ходил в гости — вот кто у нас “не промах” — и он хорошо знает дорогу.

Когда мы проходили мимо той самой курносой девушки, что опять стояла на посту, я тихо поинтересовался у Евстолия Тереньтевича сильно волновавший меня вопрос: “А где собственно особист медсанбата?”.

Выяснилось, что еще позавчера он умотал в дивизию. А дело было в самостреле. Это позже никто с ними возиться не будет: поймали — расстреляли трусливого дурачка перед строем, и дальше пошли. А сейчас дело новое, с каждым случаем отдельно возятся.

Самострела поймали на сортировке. Его послали в перевязочную и Юра, один из санитаров, что шел с нами, заметил, что стреляли в бойца практически в упор, вокруг входного отверстия остался даже отпечаток ствола. На прямой вопрос паренек сразу признался и начал плакать, просить его не наказывать. Ага, когда это органы у нас не карали по всей строгости пролетарских законов? Особист тут же арестовал пацана и увез его в дивизию.

Всю эту историю Толя рассказывал в лицах, пытаясь показать, как они разоблачали преступника и как самострельщик разоблачения реагировал.

—Теперь ясно, — кивнул я, шикнул на санитаров. — По лесу идем тихо, молча.