Сапер (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 32

Я споткнулся и чуть не рухнул на землю, теряя драгоценные секунды. Сколько их уже прошло? Не знаю, не до счета. Чудом удержавшись на ногах, я продолжил бег. Вот и дверь блиндажа, как раз кто-то открывает ее изнутри, пытаясь выйти и разобраться, что происходит снаружи. Но не тут-то было! С разгону я врезался в нее и затолкнул не ожидающего ничего такого немца внутрь. Тут же приоткрыл дверь и бросил туда заготовленную «лимонку». Бухнуло, кто-то закричал и я повторил фашистам удовольствие еще одной гранатой.

Со стороны батареи раздался оглушительный грохот, полыхнуло так, что я почти ослеп. Мягко толкнула взрывная волна. Ага, кто-то влетел в растяжку, сдетонировали снаряды.

Бой разгорался, со стороны лесочка послышался шум моторов — ехали наши «маны».

— Борька, пидорас ты несчастный, где ты есть?!

Пора уже было бежать к колонне, а дурак куда-то пропал. Теперь, в поднявшейся шумихе, попробуй найти его. Возле других блиндажей раздались взрывы гранат: значит, наши самые смелые планы претворили в жизнь бойцы из ходячих раненых.

Вдруг ко мне подбежал, шатаясь, часовой, ударил меня штыком. Бил он вяло — похоже его контузило взрывом — я легко увернулся. Но потом до немца дошло, что карабин не для ношения на плече и он попытался выстрелить в меня. Нажать на спусковой крючок у него получилось, только попал он в луну, выглянувшую из-за туч. Я оказался метче, хоть и немного задумчивее и немец упал куда-то вниз, я уже не смотрел.

В темноте я услышал топот множества ног, приближающийся от наших позиций. Бежали молча, без дурных воплей, которые так любят показывать в кино. Сейчас как бы не порешили сгоряча. Немцы кое-где постреливали, но вяло, поодиночке. Да и куда стрелять? В ночную темноту?

Наконец, кто-то догадался запустить осветительную ракету, следом за ней еще одну. Наши были уже метрах в двухстах. Я встал, поднял руки и закричал: «Свои, братцы, свои!». Бросился к ним навстречу, хотя, конечно, в таких случаях лучше замереть и не двигаться: в горячке кто-нибудь может и пульнуть, и даже попасть.

Но меня услышали. Какой-то лейтенант подбежал ко мне, опустил мои поднятые руки своими и спросил, задыхаясь от бега:

— Ты Соловьев?

— Я. Там по дороге грузовики, это наши, медсанбат, раненые! Передайте, чтобы не стреляли!

— Ну, давай еще по одной и спать.

Бровастый лейтенант со шрамом на щеке разлил водку по стаканам. Мы сидели в его хате, выпивали. Сначала я рассказывал про прорыв, потом разговор зашел про документы. Я разложил на грубо сколоченном табурете папку с бумагами 4-й айнзацгруппы, чемоданчик с деньгами. Марки на командира впечатление не произвели. Он попытался прочесть документы, но получалось у него откровенно плохо, он, как и я, в немецком «плавал».

— Зондеркоманды какие-то, — пожал плечами лейтенант, выпил водку залпом, даже не поморщившись. — Пусть особисты разбираются. Уже вызвал.

У меня неприятно так екнуло внутри. Ничего хорошо от встречи с этой братией я не ожидал. Может, Григорий поможет? Я в сомнении посмотрел на бровастого. Мужиком он оказался правильным, сильно нам помог с прорывом. Поддержал всеми силами, даже вызвал артнелет по позициям немцев, после того как мы проехали опорный пункт. Жаль, конечно, что пришлось отойти — держать их было некем.

— Тебе, Петя, Отвага полагается за подвиги то. — почесался Григорий. — Или даже Красное знамя.

— Мы-то ладно, а вот Петленко, без которого сегодня ничего не сложилось бы — этого без награды никак оставлять нельзя, — заметил я.

Сержант, как оказалось, до своих дополз с трудом. Прямо возле немецких позиций с ним случился припадок, а потом еще несколько, когда он ввалился в наши окопы. После этого он надолго потерял способность что-то рассказывать, пару часов, со слов Гриши, он буровил невесть что и не понимал, где находится. Как очухался, всё доложил и нарисовал, повторил трижды — и снова свалился в следующих один за другим припадках. Ближе к ночи его погрузили на попутку вместе с ранеными и увезли в медсанбат. Я его уже не застал.

Я же задумался о Вере. Ее увели санитарки батальона, раненых разобрали по блиндажам в ожидании утра. Меня к себе пригласил Григорий. Сам сделал бутерброд с салом, налил из фляги водки. Напряжение боя постепенно отпускало, я расслабился.

— Точно подорвал батарею? — лейтенант убрал документы, захлопнул крышку чемодана.

— Взрывы были, да и пушки молчали. Завтра точнее из КП разглядишь. Стереотруба-то у тебя есть?

— Чего нет, того нет. Трубы нет, боеприпасов на один бой, продукты тоже заканчиваются. Чем послезавтра буду красноармейцев кормить? Еда еще полбеды, а чем воевать? У немца юнкерсы, что ни день, утюжат позиции. У нас еще ладно, а там, — Григорий махнул рукой в сторону Шепетовки. — Совсем плохо. Укрепрайону достается, бомбят и бомбят. Надо отходить к Киеву, там мощные дзоты и доты, — лейтенант понизил голос. — Но за такие разговоры могут и к стенке поставить. У меня в роте половина штыков в строю… А что нам обещали?? Малой кровью на чужой территории! Ну и где эта территория? Львов сдали, Минск тоже….

Я посмотрел в сомнении на Григория. Он раскраснелся, глаза налились кровью. У командира явно наболело.

— Немцы лучше нас во всем — связь, авиация, диверсанты ихние эти… Двух связистов у меня подрезали, представляешь? Еле нашли трупы.

— Гони ты от себя эти дурные мысли, Гриша. Воевать долго, немец силен, за ним вся Европа. Хреново, конечно, сейчас. Но мы и не таким монстрам головы сворачивали. Наполеон даже в Москву вошел и что? Монголы триста лет страну терзали. И где они? А мы только крепчаем. Что нам остается? Сцепить зубы и драться. Оторвем башку и Гитлеру. Вот увидишь, в Берлине все кончится, поссым с тобой на Рейхстаг. Мы — народ-победитель.

— Это очень точно сказано! — в хату зашел политрук Певцов. Меня с ним познакомили сразу после прорыва, именно он занимался размещением раненых и обожженных. Низенький, кривоногий, с большой проплешиной на темени — Певцов был настоящим мотором. Везде успевал, всем давал указания. Такой вот человек-оркестр.

— Петр эээ.

— Николаевич, — подсказал я сам. С заминкой. Чуть не произнес Георгиевич.

— Да, Петр Николаевич, вы настоящий герой, тут нет сомнений. Я уже написал рапорт своему начальству. Фу… Какой тяжелый день… — Певцов снял фуражку, вытер лоб платком и унюхал водку. — Мне нальете?

— А что это за документы? И чемодан… странный какой-то. Такие у нас не выпускаются.

— Немецкий.

Я открыл крышку, показал пачки с рейсхмарками. У Певцова округлились глаза. Пришлось по второму кругу рассказывать наши приключения. Политрук махнул стакан, занюхал рукавом.

— Слов нет. Вас в Москву надо! О таких вещах должно высшее руководство узнать… Ходили слухи про то, что творят немцы с евреями в Польше, но тут, — Певцов полистал документы. — Конкретные планы, списки…

— В дивизию я сообщил, — пожал плечами Гриша. — А там как решат.

— Их тоже бомбят день и ночь. Им не до нас. Надо на Киев выходить. Есть у меня в политуправлении дружок старый, дерну его, — немного подумав, предложил политрук.

Лейтенант разлил остатки водки, я с сомнением посмотрел на стакан. В голове уже прилично так шумело, понимал, что уже хватит. Хотелось спать, но бросать застолье тоже не вариант. Мужики обидятся. И политрук и лейтенант правильные такие, боевые. Жалко, если сгинут в киевском котле. Я загрустил. Сколько друзей сожрала эта проклятая война, сколько людей хороших… Они, собственно, первыми и погибали. Поднимали роты в атаку, закрывали телами гранаты и мины. Я заметил на стене хаты старенькую гитару. Взял ее в руки, провел по пыльному грифу.

— Играешь? — заинтересовался Певцов

— Да было такое, тренькал в самодеятельности.

Уточнять, что случилось это в лагере, для галочки перед проверяющими — разумеется, не стал.

Я потрогал струны. Гитара была расстроена, пришлось подтягивать колки. Взял первый аккорд:

— Темная ночь, только пули свистят по степи,