Ц 6 (СИ) - Большаков Валерий Петрович. Страница 36
— Вы нас не ждали, — заулыбалась она, — а мы приперлись!
— Поесть вам принесли! — объявила моя невеста.
— О-о-о! У-у-у! — восхищенно заревели наладчики, мигом бросая приборы.
— Тут суп, гороховый с копченостями, горячий еще… — соблазняла Рита, выкладывая кастрюльку, обмотанную полотенцем. — Хлеб — вот… Свет, а тарелки где?
— У Маши. Маш! Маша-а!
— Иду, иду! — донес гулкий коридор.
— Спасительницы! — стенали парни, подлащиваясь. — Не дали с голоду помереть!
— Вы еще нужны Родине! — хихикнула Сулима, наливая мне супчику. — Кушай! А я тут посижу. Люблю смотреть, как ты ешь!
— Подавлюсь же, — улыбнулся я, вооружаясь алюминиевой общепитовской ложкой.
— Ничего-ничего! По спинке похлопаю.
В дальнейшем я выпал из пространственно-временного континуума, полностью поглощенный трапезой. Близняшки смеялись, спрашивали, что это за помесь саркофага со станком, а парни стучали ложками и едко комментировали пробелы в девичьем образовании.
— Тоже мне, бином Ньютона! — пренебрежительно фыркнула Рита. — Резистивные магниты создают гомогенное поле, а во-он те градиентные катушки меняют его, где надо, локализуя ЯМР-сигнал.
«Три богатыря» взирали на нее, изумляясь и благоговея.
— Истинная спутница физика! — театрально восхитился Скоков, тут же прогибаясь. — А добавочки?
Моя девушка лишь улыбнулась, зачерпнув гущи.
— Лопай, физик!
— А мне? — ревниво воззвал я.
— И тебе, — проворковала Рита. — Пожиже, и с ветчиночкой… Кушай, солнышко мое лучистое!
Воскресенье, 27 марта. День
Московская область, Ленинградское шоссе
Южной лучезарности, что сквозила в сочинском воздухе, до Москвы не добраться — климат не тот. Серые лохматые тучи смыкались над аэропортом, занавешивая синее небо. Голые деревья стыдливо жались за обочиной, а бурая, попревшая трава никла к сырой земле, черной и оттаявшей, но мало впитавшей солнечного тепла — нигде ни пятнышка зелени.
Расстегнув плащ, Брежнев откинулся на мякоть диванной спинки. Брыластые щеки дрогнули благодушием.
«Черноморский саммит», как выразились американские газетчики, оставил его довольным. Вроде всех замирил… Даже нагловатого — и трусоватого — Садата. А Жмайель, похоже, так и не поверил до конца, что его пригласили на встречу в верхах — зажался старикан, в глазах переполох… Но ничего, свою роль он отыграл, да и заварушка в Ливане сходит на нет.
Генсек качнул головой, припомнив кислое выражение на лице Асада — пришлось жать руку сдержанному Рабину…
«Дурак старый! — снисходительно подумал Брежнев. — Ему мир обеспечили, а он все о каких-то высотах жалеет! Радовался бы…»
«ЗиЛ-114» катил по пустынному шоссе, следуя за «сто семнадцатым». Капризный ветер отогнал тучи, комкая облачность, и лучи солнца высветили мокрые деревья — капли влаги на ветвях засверкали алмазным блеском…
Генеральный засмотрелся на мелькнувшую красоту, и мысли приняли иное течение. Все эти встречи да саммиты больше для «мировой общественности», для картинки на телеэкране и газетных заголовков. Никто же не видит, как мотаются за моря и океаны тайные посланники, как правители втихушку сговариваются и торгуются, выклянчивая лишний цент или квадратный метр спорной территории.
Зато публика скоро оценит «достигнутые договоренности». С первым же урожаем израильтяне завалят магазины «Овощи-фрукты» сладкими плодами рожкового дерева, а по гастрономам разъедутся фуры, забитые мороженными цыплятами с птицефабрик в ОЭЗ. Из Новороссийска, Одессы, Севастополя…
Ну, и его добрым словом помянут. Не все ж анекдоты сочинять…
Генсек заерзал, соображая. Главное все равно останется за кадром, и проявится очень постепенно, исподволь. Военно-морские базы в Латакии, Тартуссе, Тире и Сайде — это очень серьезная заявка. Мистер Форд еще толком не оценил новую реальность, однако забеспокоился. А чего вы хотели, мистер президент? Активная внешняя политика…
Прерывистый грохот ударил неожиданно, как подлый выстрел из-за угла.
«Крупным калибром бьют…» — мелькнуло в голове.
Очереди тяжелых пуль гвоздили машину с обеих сторон, дырявя сталь и расколачивая толстые стекла. Рев двигателя, грохот попаданий, визг шин — всё смешалось в адском коктейле, и плескало в уши, терзая слух.
Резкая боль взорвалась в боку. Леонид Ильич хрипло крикнул, подаваясь вперед, где маячило бледное, заляпанное кровью лицо офицера охраны, и тут ударило рикошетом, впиваясь в грудь.
Благостная тьма накатила, отнимая сознание.
Тот же день, позже
Москва, улица Грановского
Нет, не гожусь я в заговорщики! Три недели подряд меня мучали переживания, то затухая, то распаляясь. Спасибо Рите — девушка чувствовала мое состояние, и тормошила меня, отвлекая. Ну, или завлекая. Да я и сам находил себе занятия — вгрызся в учебу, вылизал до блеска программу музредактора, вспомнил, что облечен званием комсорга факультета, и устроил собрание в честь 8 Марта, плавно перетекшее в вечеринку…
А вот уговаривать себя не получалось. Умом-то понимал, что летальный исход «дорогому Леониду Ильичу» не грозит, но душа не принимала, пусть даже мелкой, но подлости. Ведь уберечь Брежнева от покушения было не трудно: расставит Андропов засады на самих «пулеметчиков» — и всего делов. Повяжут, как барашков на Курбан-байрам. А я вместо этого уболтал Ю Вэ…
Нет, будь Брежнев врагом, вроде Яковлева, или опасным ничтожеством, как Горбачев, меня бы мучало нетерпение — да когда же киллеры ударят из КПВТ?!
«А генсека-то за шо?»
Вздохнув, я встал из-за пульта, и обошел томограф, укрытый светлыми панелями. Аппарат издавал резкие стуки и басисто гудел — словно форточку открыли на шумную улицу. А полость зазывно круглилась, готовая втянуть в себя пациента, как макаронину.
Скоков в десятый или в сотый раз проводил «чек-ап», сопя и хмуря брови. Ваня стоял на коленках перед снятой панелью, и вдумчиво оглядывал высокотехнологичные потроха.
— Долго еще? — спросил он, не поднимая головы.
— Да откуда ж я знаю? — ложь далась мне легко. — Как привезут какого-нибудь пациента, так и сделаем его испытателем…
— Боюсь! — шумно вздохнул Иван.
— Чего вдруг? — деланно удивился я. — Мы ж проверили всё на подопытных мышах… э-э… министрах.
— Ха! Так им уже поставили диагноз, мы его подтвердили только!
— Не вибрируй, Ваня! Самого трясет…
Расстегнув белый халат, я достал из пиджака пластмассовый гребешок и причесал челку. Зеркало отразило сжатые губы и тревожный взгляд. Спокойнее, «Ностромо», спокойнее…
Продолжая бездумное хождение, остановился у окна. Конкретного плана не было, слишком много переменных. Уж сколько раз я пытался заглянуть в будущее, прикидывая, к лучшему ли рокировка, но сознание барахталось в тумане.
Леонид Ильич, вроде бы, серьезно взялся за номенклатуру, разворошил гадючник, но хватит ли у него воли Иоанна Васильевича или Иосифа Виссарионовича, чтобы завершить начатое? Не поддастся ли придворной швали, хором выпевающей осанну? Да и староват генсек…
Юрий Владимирович лет на восемь моложе, хотя… Разве в возрасте дело? Просто Андропов давненько, лет десять уже, настроен на перемены. Есть у него желание изменить старые, заскорузлые порядки, а нынче, когда Ю Вэ здоров, ему и сил на это хватит. Надо лишь немного помочь председателю КГБ выйти на сцену, обойдясь без дворцовых переворотов и апоплексических ударов табакеркой…
…Расслышав завывание сирены, я сильно вздрогнул. Началось!
Во двор ворвался лимузин-универсал, больше смахивавший на катафалк, чем на «скорую». Охрана, путаясь с санитарами, окружила носилки.
— Началось… — выразил мою мысль Скоков.
— По местам! «Богатыри» где?
— Да где ж им еще быть? — с запинкой ответил Иван. — В столовой, вестимо!
Я распахнул двери в коридор. Сияние хрустальных люстр отливало в узорах напольной плитки и гасло в деревянных панелях. Гвалт и хлопанье створок мигом развеяло старомодную помпезность «Кремлевки», возвращая больничную суть.